Фрейд и его госпожа - Лариса Соболева

– Понимаешь, Кирилл… – начала она объяснять ему прописные истины голосом небесного ангела, смиренного и тихого. Природа одарила ее личиком целомудренной девы, что весьма удачно иллюстрировало неторопливые фразы. – Три года – большой срок, ты привык быть гостем у меня и теперь, когда ничто не мешает нам соединиться, боишься что-то менять. Я не тянула тебя за язык, ты сам просил меня подождать, пока ты не разведешься с Нонной. И я терпеливо ждала, надеялась. Три года ждала…

– Я свободен, – перебил ее Кирилл раздраженно, – ты это прекрасно знаешь, но со своей свободой я пока не могу делать все, что мне заблагорассудится. Как я буду выглядеть, если приведу новую жену, когда только что похоронил Нонку? Ты ждала три года, неужели нельзя подождать еще несколько месяцев?

– Можно. Можно и год подождать, когда точно знаешь, что твое счастье не убежит.

– Ты сомневаешься во мне?

– Уже не в тебе, а в себе. Я не уверена, потому что вижу только мое желание быть с тобой, а неуверенность рождает вопрос: зачем мне все это нужно? Когда мы с тобой познакомились, мне было двадцать шесть; не хочется вспоминать, сколько у меня имелось перспектив создать семью, но появился ты. Сейчас я бы уже не поддавалась чувствам, а думала бы, где имеется прочность отношений, и приняла бы только ее. Поэтому я и сказала, что время, которое всегда нужно тебе, плохо сказывается на мне.

Опасные слова произнесла Тамара, после них в горлышке у нее запершило. Она отпила из бокала, боясь посмотреть Кириллу в лицо. Если он сейчас станет в позу и пошлет ее, то ей придется купить на блошином рынке старое корыто и лить в него слезы. Неужели ее трехлетние усилия пойдут прахом? Но и тянуть уже невозможно: вдруг он расслабится и поймет, что без жены жить комфортнее? Тамара напряженно ждала его вердикта, и эти минуты оказались длиннее и страшнее тех трех лет.

– Не забывай, у меня еще есть дети, как им преподнести новую мать? – произнес он досадливо, однако без раздражения. – Они недавно узнали, что Нонка… улетела на небеса.

С Тамары будто поток кипятка схлынул: ее упреки он не воспринял в штыки, значит, дорожит ею! Она рассчитала верно, но это еще не успех.

– Вот-вот, ты ищешь причины, а они в тебе, – сказала она все тем же ангельским голоском. – Может, с собой тебе надо разобраться? Но извини, я устала ждать, не видя конечной точки.

– Да пойми, это некрасиво – жениться, когда прошло всего сорок дней. Послезавтра будет сорок. Траур, как-никак.

– Кому какое дело? – пожала плечами Тамара. – Кто сейчас смотрит на формальности? Хорошо, траур… А почему ты до сих пор не познакомил меня с детьми? Необязательно им говорить, что я – будущая мачеха. Может, я и твои дети не понравимся друг другу, тогда тебе не надо будет искать причины…

– Тамара, прекрати! – шикнул он. – В данном вопросе я разрешения у детей спрашивать не стану. Если ты так боишься…

– Боюсь. – Ее ладонь легла на его руку, легла мягко, нежно, глаза светились неподдельной любовью. – Боюсь остаться без тебя. А что плохого в том, что я хочу замуж за человека, которого люблю?

– Глупые у тебя страхи, – окончательно смягчился Кирилл. – Ну, хорошо, давай распишемся тихонько.

– А подвенечное платье? А фата? Я в первый раз выхожу замуж, надеюсь, и единственный, для меня это огромное событие, этот день должен стать особенным и торжественным.

– Ну, тебе решать. Фата и платье – только в конце августа. Да и то рано – положено полгода выдерживать этот чертов траур.

– Ладно, – томно вздохнула Тамара. – Согласна на тайный брак без фаты. Ну, хоть кто-нибудь будет у нас на регистрации?

– Только самые близкие. Но заявление подадим после сорока дней, я суеверный.

Наконец-то она одержала победу, трудную, вымученную тремя годами усилий! Тамара может перестать бояться, что однажды Кирилл исчезнет навсегда, а нового кандидата в мужья не так-то просто найти в двадцать девять лет девушке без приданого!

Поздно ночью, в начале первого, Марианна вышла из своей комнаты, решив немного подышать воздухом перед сном – ей не спалось. На всякий случай она заглянула в детскую: Степа может устроить такое – мало не покажется. Как-то зимой мальчик именно ночью надумал проверить огнетушители, залил пеной всю кухню, испугался и поднял крик. Разумеется, досталось Марианне, хорошо, хоть сейчас не крепостное право, иначе гувернантку жестоко высекли бы на конюшне кнутом. В детской, к ее радости, все спали в своих кроватках.

Во дворе Марианна устроилась в плетеном кресле-качалке, укрывшись пледом. Она подремывала, когда услышала над своей головой причмокивания: видимо, на балкончике целовались. Но кто? Кирилл уехал, значит…

– Пусти, – сдавленным голосом, – так говорят, когда преодолевают некое препятствие или оказывают сопротивление, – произнесла Полина.

– Теперь-то тебе что мешает?

Марианна узнала Антона. По их интонациям она сообразила, что именно происходит на балкончике. Конечно, он обнимает и целует Полину, конечно, он хочет близости, а она противится и права: сегодня не самый подходящий день для любви – сорок дней исполнилось со дня смерти Нонны, поминки прошли в кафе. Марианна не дышала, ведь если они заметят, что она притаилась внизу, подумают о ней скверно, а злить теперешнюю хозяйку дома в ее планы не входило. Тем временем Полина явно вырвалась из рук Антона, что определилось по ее прерывистому дыханию и звуку шагов к краю балкона.

– Она мне мешает, – сказала Полина. – Мне чудится, она везде! Притаилась за занавеской, стоит за шкафом, спряталась под лестницей…

– Полина, ты взрослый человек или ребенок?

– Не подходи ко мне, – протянула она.

О, слова… Неважно, что слетает с губ, важно, что стоит за словами. Марианна, не видя их, живо представила, как Полина сказала, вернее, как она выглядела при этом: лицо у нее наверняка страдающее и пылающее, в глазах – призыв, и вся она, до кончиков волос, наполнена противоположными желаниями. Кто же услышит слова, кто выполнит просьбу не подходить? Само собой, Антон через несколько секунд вновь обнимал Полину, шепча:

– Нет ее, нет. Все кончилось! Полина, эта змея нам больше не помешает.

И шепот, и вздохи… Они ушли в комнату. Страсть – штука сильная, но проходит быстро. Марианна по себе это знала.

Внезапно она выпрямилась в кресле, замерла, потом медленно повернула голову вправо. Как интересно устроен человек: внутренняя аварийная система просигналила раньше, чем она успела подумать об угрозе. Да, так: еще не подумала, еще не увидела, а почувствовала, получив некий бессознательный толчок в грудь. Огнем обдало все тело, так же быстро он схлынул, но пульс забился с невероятной частотой, словно в Марианне зажило своею жизнью некое существо. Это испуг всего-навсего, примитивный страх перед неизвестностью, когда человек ощущает, что кто-то находится совсем рядом, но этот «кто-то» старается остаться незамеченным.

Марианна повернула голову, ее глаза не сразу рассмотрели за углом смутную фигуру. Значит, там притаился человек. Чего он хочет?

– Кто здесь? – глухо выговорила Марианна.

– Я.

Силуэт отделился от стены, начал приближаться, Марианна не узнала голос, привстала:

– Кто – ты?

– Да я, я. Чего ты испугалась?

– О боже, Шурик! – Марианна упала обратно в кресло, потерла лоб пальцами – его усеяли капли пота. – Ну и напугал же ты меня! Ночь, тишина, никого поблизости – и вдруг… Я уж думала, призрак утопленницы сюда пожаловал. Так до инфаркта можно довести человека.

– Извини, я не хотел. Я в призраков не верю.

Он сел в соседнее кресло. Теперь Марианна убедилась, что это Шурик, а не покойная хозяйка, и за схлынувшим страхом пришло недоумение.

– Что ты здесь делаешь в такой час?

– Я работал, стол у окна стоит, а окно моей комнаты на ваш двор выходит. Смотрю – кто-то бродит у дома. Я подумал, чужой забрался, ну, вор… Тихонько перелез через ограду… хотел вора сцапать. Не сцапал, потому что увидел – это ты в кресле сидишь.

– Какой у нас храбрый сосед! И давно ты?..

– Знаю, о чем ты хочешь спросить. Да, я все видел и слышал. Я в печали.

– Шурик, ты серьезно? – изумилась Марианна. – Считаешь, Полина должна была тебя предпочесть Антону?

И она тоже думает, что он влюблен в Полину! Впрочем, это неплохо, отличное оправдание его частым визитам в этот дом.

– Я что, урод? – вздернул подбородок Шурик. – Или недостоин?