Акция в Страсбурге - Габриель Веральди

Родители Женевьевы излучали шарм. Отец, видимо, успел навести обо мне справки; энарх — это серьезная партия; мать думала о том, что внуки будут красивыми. Женевьева была нежна и повторяла: «Дай мне привыкнуть к этой мысли». А я… меня занимали другие заботы: приближался конкурсный экзамен. Безделье дало себя знать — я занял пятьдесят седьмое место. Учитывая убогие результаты, меня сунули в министерство экономического развития. Крохотный кабинет с видом на задворки. Шеф, подверженный мании всех второразрядных начальников — бездельничать днем и теребить сотрудников после пяти вечера. Продолжать?

— Да, вы упустили лирическую линию…

— Нет. Просто ситуация стала предельно ясной. Я догадывался о комментариях отца так, словно сидел у них под столом. У нас не произошло разрыва. Связь медленно угасала. Со временем мы перестали встречаться. Я не сопротивлялся: «болезнь неудачника» захватывает своих жертв как неизлечимый недуг. Я следил за симптомами с обреченностью онколога, больного раком. Мне стало нравиться сидеть дома в тапочках, мыть посуду; я оглушал себя телевизором. Реакция слабого человека, скажете вы. Но окиньте взором картину в целом: «Этот малыш Шовель, — судачили администраторы, — какое-то время подавал надежды. Да, поверхностный лоск. Но нет характера. Помните, как он пытался жениться на дочери магната X?» Я стал притчей во языцех: «Шовель? Это тот, что…» Или: «Только смотрите не кончите, как Шовель». Как говорил генерал де Гол ль, я шел через свою пустыню. Постепенно, очень постепенно я возвращался в нормальное состояние, уже не впадая в отрочество…

— Любопытная формула, — оценил Норкотт. — Немало интеллигентов, потерпев неудачу во взрослой жизни, впадают в отрочество. Извините, я прервал…

— Однажды утром ко мне в министерство на набережной Бранли явился человек по имени Демосфен Таладис, выдававший себя за грека и представившийся международным адвокатом.

— Все правильно. Он потом был замешан в заговоре «черных полковников».

— Но в те времена он представлял итальянскую фирму кухонного оборудования… Они продавали свой товар во Франции по более дешевой цене. Французские фабриканты искали предлог, чтобы сжить их со свету. Кляузное дело в результате свалили на меня. Таладис говорил со мной так, будто от одного моего слова зависела его жизнь. Игра была грубой, но она ужасно льстила самолюбию, по которому ступал ногами всяк, кому не лень. Я постарался сделать все от меня зависящее и даже немного больше. Незамедлительно последовал вызов к директору. Ч-черт! Он мне выговаривал, как учитель провинившемуся мальчишке. Я позорю его министерство, я неисправим, я неблагодарный выскочка и меня ждет перевод в департамент Восточные Пиренеи. Он отбирает у меня это дело — и «пусть это послужит последним предупреждением, вы можете идти, Шовель». К счастью, начался обеденный перерыв. Трясясь от ярости, я помчался в бар и выпил три двойных виски. На голодный желудок такая порция взывала к мести. Таладис упомянул, что в обед его можно всегда найти в отеле «Георг V». Я позвонил ему и принялся рассказывать о случившемся. Это было не просто неосторожностью или нарушением правил, это было прямое должностное преступление. Узнай о разговоре директор, он бы не удовлетворился моим переводом даже на острова Сен-Пьер и Микелон. Меня бы просто уволили с волчьим билетом Грек остановил меня после первых фраз и пригласил приехать отобедать с ним.

Шовель хмыкнул. Его рассказ, несмотря на комичность изложения, походил на жалобу.

— Теперь вообразите меня входящим в бар отеля «Георг V» в потертом костюмчике, с перекошенной физиономией. А вокруг люди, ведущие себя так, словно им принадлежит мир. Таладис повел меня в укромный уголок грилльбара. Выбрав роскошное меню, он оказывал мне такие знаки внимания, что метрдотель, не в силах припомнить, кто я такой, серьезно опасался за провал памяти. Лангусты и шампанское подбодрили меня. Я блистал… Таладис внимательнейшим образом вникал в мои политико-экономические излияния, хохотал над сарказмами, переспрашивал, иногда задумывался. Льстивое выражение слетело с его лица, оно дышало волей. Кофе подали, когда я уже обязан был сидеть за столом в министерстве. Таладис перехватил мой взгляд, брошенный на часы. «Я очень удивлен, месье Шовель. Очень. Человек с вашими талантами явно не на месте…» — «К сожалению, дирекция не разделяет вашего любезного мнения». — «Если бы вам предложили пост, более отвечающий впрочем, бросим околичности. Место в частном бизнесе, высокие гонорары, вы бы согласились?» — «Без колебаний». — «Сегодня у нас среда. Я позвоню вам в субботу утром, хорошо? Ваш домашний номер?» Он записал его на крохотной атласной карточке. Усаживая меня в такси, Таладис извинился, что не может изложить сейчас все подробности. Но он уверен, что я не пожалею о своем решении.

Как нарочно, шеф ожидал в коридоре. И пока он выговаривал мне за опоздание, я, переполненный шампанским, седлом барашка и надеждами, смотрел на него с пренебрежением говори, говори, ты мне не страшен. В пятницу вечером я был у приятеля, который отмечал помолвку — он взял невесту с хорошим приданым. Ко мне все относились с жалостью. Теперь, когда я перестал быть конкурентом, они могли позволить себе роскошь блюсти гимназический кодекс. Меня предупредили по-хорошему, что докладная записка шефа с визой директора дошла до генерального инспектора. И тот, сам бывший энарх, решил, что мне пора преподать урок дисциплины и хороших манер. Он так буквально и выразился: «хороших манер». Приятель, сообщив мне эту новость, потупился. Я легко вообразил себе, какие еще комментарии позволил себе генеральный инспектор — тут и происхождение, и неудачное ухаживание, и карьера… На следующее утро я ждал звонка Таладиса. Нервы были напряжены больше, чем когда в Алжире наша машина попала в засаду. Звонок заставил меня подскочить чуть не до потолка. Встреча назначена на понедельник в ресторане «Лаперуз» — многообещающее место. У «Лаперуза» встречаются деловые люди, у «Максима» — высший свет, а в «Тур д’аржан» — богатая богема.

Таладис и «швейцарский банкир Вилли Клейн» — в действительности наш друг Фрош — встретили меня в отдельном кабинете. Бальзаковская атмосфера: серебро, вычурный фарфор, незаметная обслуга. Чуть потускневшее зеркало, на котором знаменитые кокотки минувших времен вырезали даты своих забав брильянтовыми перстнями, полученными в дар за услады в этих же кабинетах… Ах, вот когда была жизнь! Грек, как я и думал, заставил меня повторить на «бис» номер, исполненный в «Георге V». На сей раз я хорошо подготовился… Когда наконец виночерпий, метрдотель и официант втроем стряхнули крошки со скатерти, уставили стол ликерами, проветрили кабинет, предложили сигары и благоговейно затворили дверь, Клейн — Фрош перешел к делу:

— Месье Шовель, после этой встречи я полностью разделяю мнение, высказанное о вас моим другом Таладисом. Фирма, которую я представляю, сможет должным образом оценить ваши способности.

— Благодарю. Чем мне предстоит заниматься?

— Сбором конфиденциальной информации в ряде секторов экономики.

— Меня это интересует живейшим образом. Гм… и мои гонорары будут…

— Минимум в два раза больше вашего нынешнего заработка. В дальнейшем они, возможно, возрастут.

— Прекрасно. Я в вашем распоряжении.

— Условимся об испытательном периоде в полгода. Между нами, это чистая формальность. Убежден, мы сработаемся. Но шесть месяцев — это тот срок, на который вы можете испросить отпуск без сохранения содержания. Если вам не подойдет новая деятельность, вы вернетесь в министерство.

— Я надеюсь, что вам подойдут мои услуги.

— Постарайтесь освободиться как можно скорее. В тот же день отправите мне письмо вот по этому адресу. Обратной почтой я вам назначу встречу. Предупредите своих родных, что будете отсутствовать месяца два. Вот конверт… на предварительные расходы.

Адрес был написан на открытке с видом Женевы. А в пухлом конверте едва умещалась пачка швейцарских и французских купюр. Я никогда еще не получал столько денег разом. Почти миллион старыми, мелькнуло у меня. Мил-ли-он! Фрош с улыбкой поднялся, поблагодарил Таладиса и долго тряс мне руку. Когда он отбыл, мы с Таладисом вышли к подъезду, эскортируемые прислугой.

— К «Георгу V», — бросил Таладис, усаживаясь в такси. — Ну, дорогой мой, вы довольны?

— Не нахожу слов.

Таладис посмотрел на меня, как на ребенка, чью радость он понимает, но не может разделить.

— Господин Клейн тоже доволен. Слушайтесь его, и вы не пожалеете.

— А кого он представляет?

— Один крупный швейцарский банк. Заграничные инвестиции, номерные счета, вы понимаете?..

Такси катило по набережной Сены. Желтеющие деревья, кораблики, нежная сень Парижа, туманный вечер навевали поэтическую негу Это было как любовное умиротворение, когда ты, чуть-чуть хмельной от пережитого наслаждения смотришь на все, словно заново родившись. К тому же в кармане у меня лежал первый в жизни миллион.