Операция «Жизнь» продолжается… - Аркадий Бабченко

Каждый день в течение этих месяцев Леха свою ногу вытягивал. Винтики подкручивал сам. Завел линеечку, блокнот и вычеркивал по миллиметру. Дембельский календарь такой у него был — не дни считал, миллиметры. А нога-то от колена отодвигается, жилы, вены, мышцы растягиваются. А больно. Но на шесть с половиной сантиметров Леха ногу себе все же вытянул.

— Тот аппарат Илизарова, который поставили в Грозном… Я Ширвани обещался его вернуть, он же дорогой — спецсталь, все дела. А когда в Москву приехали, через пару недель эту больницу в Грозном разбомбили… Отправлять некуда. Но по человечески я бы отправил, потому что они мне отдали последнее, хотя я для них никто.

В этом госпитале Леха и узнал, что он погиб. Его тело, найденное на том поле под Новолаком, было опознано по остаткам одежды и отправлено в 124-ю лабораторию в Ростов.

— В Реутове оказались пацаны с Зеленокумской бригады. Тогда ночью они все же добрались к нам на подмогу. Я спрашиваю — не слышали, кто там погиб? Отвечают: лейтеха и сержант с зенитной установки… То есть я. Меня по штанам опознали: пока лежал, захотелось в туалет, а никак. Ну, я штаны разрезал, скинул, а они же пронумерованы. По ним меня и опознали. Подумали, что мое тело съели собаки — там собаки едят же людей. Я говорю — «ты уверен, что сержант-то погиб?» «Да, говорит, ездили ребята с твоего взвода, и вас всей кучей признали погибшими». Я когда сказал, что я и есть тот самый сержант… «Да быть не может! Тебя же опознали! Тебя даже уже похоронили в общей куче!» Даже через год матери приходили похоронки, чтобы она съездила в Ростовскую лабораторию, опознала и забрала мое тело… Списали меня на боевые, короче.

За своими похоронками Леха ходил в военкомат сам. Просил выдать справку, что вот он, сержант запаса Алексей Новиков, живой, стоит перед ними. Справку не дали — не в их компетенции. В общем, начались его обычные солдатские мытарства по выбиванию из государства правды.

— Тихомиров сказал, что мой плен мне засчитают как боевые и оплатят. Я пишу — оплатите мне за плен. Мне приходит ответ — нужна справка, что я живой. Подтвердить, что существую. А как я подтвержу, когда на меня похоронки приходят? Короче, мне надо еще раз к Басаеву съездить — Басаев, дай справку, что я у тебя в плену был…

За войну, плен, почти два года госпиталей и девять сантиметров ноги Лехе заплатили только единовременное пособие по ранению и материальную помощь. А боевые… Боевые заплатили за один день — за тот самый, когда его ранили. Больше он на войне вроде как и не был.

Впрочем, жаловаться на жизнь ему грех. Лехина война подарила ему мир. У него семья, квартира, сын. Он — самый известный «чеченец» в Башкирии. Общественник — член Башкирской организации участников вооруженного конфликта в Чечне. Лехе дали квартиру, пенсию — пять тысяч, по местным меркам просто огромная. Получая эти сто семьдесят долларов, Леха может не работать. И всего за девять сантиметров ноги.

Мы сидим с ним в деревенской бане его отца, пьем местный «Шихан». Лехина нога изувечена страшно.

— Как получилось, что меня бросили…Трое с моего расчета сбежали. Прибежали к нашим, сказали, что все погибли. Лейтенант погиб, Санька погиб, я погиб. Ну, а за мертвыми зачем лазить, живых класть. Их можно потом подобрать. Но если б они знали, что я живой, они бы забрали, конечно. А так… Любой офицер такое решение примет, это правильно.

— Ты не пробовал разыскать их?

— А что я у них спрошу? Зачем вы, пидарасы, меня бросили? Один из них с ума сошел, кстати. Да и потом… Если бы они не бросили меня всего такого в жопу раненного — где бы я был? Калека, инвалид, который никому не нужен? В общаге с костылями без ничего? Все что у меня сейчас есть, есть потому, что я прошел через то, через что прошел. На моем месте мог быть другой человек, и ты сейчас беседовал бы не со мной, а с другим. Просто так сложилось — оказаться мне там.

Тут Леха, пожалуй, все же лукавит. Судьба избрала именно его потому, что он — такой. Душа на распашку. Чужих для него нет — все свои. И каждому Леха готов подставить плечо.

— Парень со мной лежал, ему на фугасе ногу оторвало. «Ой, все плохо, ой, кому я нужен, все дела». Я говорю — че ты? Подумаешь, ноги, руки — главное, чтоб мог род свой продолжать, детей рожать! Однажды ложимся, че-то он раз, руку под подушку… Ладно, мол, пацаны, спокойной ночи, айдате спать. Че-то думаю, он слишком яро прощается со всеми. Подхожу на костылях, подушку отодвигаю, там лезвие лежит. Ну, провел с ним профилактическую беседу… По башке настучал, короче (смеется). Выписались. Проходит какое-то время, я поехал к нему в гости. Приезжаю. Две девчонки, две машины, жизнерадостный пацан. Я говорю — слышь, а че это за девчонки-то? Мои подруги, все дела. Я ему — слышь, а кому ты нужен-то, калека безногий? Да па-ашел ты! (смеется). В госпитале к каждому «чеченцу» приходили психологи — не переживай, жизнь продолжается, надо жить, детей рожать. Подходят ко мне — я: да-да, все верно — и давай свои взгляды на жизнь задвигать. Они — да ну тебя на фиг, ты сам как психолог, любого загрузишь (смеется). Я на самом деле оптимист — мне просто хочется жить. Надо жить хотя бы ради тех ребят, кто погиб, чтобы их память держать в себе. Если мы сейчас все исчезнем, то некому нас будет вспоминать. А, мыслей много. А в слова их обернуть… (смеется). Давай, наливай.

Оппонент Сталина

Он совершил первый и единственный побег из Соловецкого концлагеря и написал о ГУЛАГЕ за 50 лет до солжениценского «Архипелага».

«…рейд на Кубань не удался. Полковник (я не могу назвать его имени, он до сих пор продолжает партизанскую войну на Кавказе) сформировал новый отряд. Через горы мы пытались уйти в Грузию. Когда была объявлена амнистия, я <…> сдался в руки офицеров. В тюрьме провел четыре месяца. Оттуда был перемещен в Грозный, потом, в специальном вагоне, во Владикавказ… Я отрицал свою виновность и отказывался взять вину на себя. Тогда меня и еще троих вывели на расстрел. Один был убит в двух шагах от меня, второго тоже застрелили. По какой-то причине меня они убивать не стали…»

Это не отрывок из нового репортажа Анны Политковской и не докладная записка «Мемориала» о правонарушениях в Чечне. Строки эти написаны восемьдесят лет назад — в 1925 году. Их автор Созерко Мальсагов. Человек, который совершил первый и единственный побег с Соловецкого концлагеря. Его книга «Адский остров», по сути, тоже была первой книгой о преступлениях Советской власти. Она вышла в свет за полвека до солженицинского «Архипелага» и воспоминаний Шаламова.

Но самое примечательное в этой книге то, что если из неё убрать даты и заменить «большевиков» на «федералов», а «белогвардейцев» на «террористов», то от сегодняшних репортажей с Кавказа её не отличить.

Еще лет пятнадцать назад судьба Созерко Мальсагова могла бы показаться фантастической. Царский офицер, зэк, беглец, офицер польской армии, военнопленный, политэмигрант. Кажется, слишком много для одного человека. Но жизнь — лучший сценарист. Порой она подкидывает такие сюжеты, что не придумать никакому фантасту. Сегодня судьбу Мальсагова можно было бы назвать обычной.

Сын командира артдивизиона, Мальсагов окончил Воронежский кадетский корпус и стал офицером русской армии. В Первую мировую воевал в Ингушском кавалерийском полку. Его пребывание на фронте оказалось недолгим — через месяц Мальсагов получил ранение и был отправлен в лазарет. За "отличия в делах против германцев" был награжден "орденом Св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом".

С развалом империи Мальсагов увольняется из вооруженных сил и отправляется на родину — в Ингушетию, где идет Гражданская война. Ингуши составляли основу, белую кость царской гвардии, и Мальсагов остается верен присяге. Он вступает в Кавказскую армию и воюет против большевиков. Армия Деникина с боями отступает, без её поддержки горские отряды не могут оказать достойного сопротивления.

«Катастрофа Добровольческой армии вынудила всех нас искать убежище в горах, — пишет он в своих воспоминаниях. — Несмотря на свою малочисленность, мы вели боевые действия не без успеха. Уже начали обдумывать крупные операции, когда произошло знаменательное восстание в Грузии, и мы лишились той поддержки, на которую рассчитывали».

Белогвардейское движение в Грузии возглавлял полковник Челокаев. Закавказское ЧК неоднократно предлагало ему огромные суммы золотом, обещало купить любую виллу в любой стране Европы только для того, чтобы он покинул Кавказ, но Челокаев каждый раз отказывался. Тогда чекисты взяли семью Челокаева в заложники. Челокаев, в свою очередь, захватил нескольких видных представителей Советской власти, и послал председателю ГрузЧК письмо: «Я пришлю в мешке по сорок голов коммунистов за каждого члена моей семьи, убитого вами. Полковник Челокаев».