Бесполезен как роза - Арнхильд Лаувенг

В Бергене есть дом, названный в честь Амалии Скрам[6] Домом Амалии. Он полон искусства, культуры и всяческой роскоши. Примерно за те же средства, какие ушли бы на содержание отделения круглосуточного пребывания, триста человек с различными психическими расстройствами получают здесь помощь, в основе которой положено овладение различными умениями, искусство и культура. Домом руководят два оплачиваемых работника, но им не принадлежит решающий голос. Дом управляется его пользователями, и все важные решения принимаются общим собранием. Пользователи дома рассказывают, что это просторное здание, где есть место как для различных развивающих занятий, так и просто для того, чтобы проводить там время в наиболее подходящие дни. В доме есть большой выбор разных занятий: керамика, рисование, шитье, музыка, литература и фотография. Это и развлечение среди однообразных будней, и в то же время лечение. Пользователи дома говорят о том, что это помогает предотвращать очередную госпитализацию, улучшает качество жизни и мотивирует к дальнейшей реабилитации. Это действенное средство. Конечно же, действенное! Человек — социальное животное, и мы реагируем на окружающую среду положительным или отрицательным образом. Так было в XVIII веке, и то же самое происходит в наше время.

Очень важно постоянно напоминать друг другу, что в процессе выздоровления большое значение имеют такие вещи, как хорошее обращение с больным человеком и содержательная жизнь. Но в то же время нужно не упустить при этом один очень важный момент. Одна из главных особенностей культуры состоит в том, что этими вещами мы занимаемся потому, что в них нет «необходимости», потому что они сами по себе приносят нам радость, а не потому что мы хотим с их помощью добиться какой-то цели. Обыкновенно мы играем, поем, танцуем или нюхаем букет просто потому, что нам так хочется, а не ради какой-то пользы или здоровья. Конечно, бывает и так, что мы занимаемся танцами ради того, чтобы «быть в форме», или идем в театр, чтобы показать себя культурными людьми, но если эти цели становятся для нас важнее, чем радость, которую доставляет игра, то в этом случае мы, как правило, уже не получаем от этого удовольствия. Исследователи Леппер, Грин и Нисбет провели в 1973 году эксперимент. Посещая детские сады, они наблюдали за тем, чем больше всего любят заниматься дети. Как показали наблюдения, все дети любили рисовать. Подсчитав, сколько времени дети затрачивают на различные виды деятельности, они пришли к выводу, что рисованием дети занимаются часто и подолгу. Тогда детей разделили на три группы. Одной группе сообщили, что если дети будут рисовать, они каждый раз будут получать вознаграждение. Вторую группу ни о чем заранее не предупреждали, но детям, которые рисовали, каждый раз полагалось за это вознаграждение. Детей третьей группы решено было ни о чем не предупреждать и никак не вознаграждать, в ней все оставили, как обычно. Как решили, так и сделали: дети рисовали и, как и было запланировано, одни получали за это вознаграждение, другие — нет. После окончания опыта снова было подсчитано, сколько дети рисовали, и, хотя изначально все они любили рисовать, а группы подбирались совершенно случайно, теперь между детьми выявились отчетливые различия. Те, у которых все оставалось, как всегда, рисовали тоже как всегда — не меньше и не больше прежнего. Точно также вели себя те, которые получали неожиданное вознаграждение. Но те, которым было заранее объявлено, что за рисование их будут вознаграждать, стали теперь рисовать гораздо меньше, чем раньше. Рисование стало работой, средством для достижения чего-то другого, дети уже рисовали не ради того, чтобы рисовать, не потому, что это занятие было им интересно само по себе. Радость, которую дети получали от рисования, перешла на вознаграждение, и когда вознаграждения не стало, вместе с ним ушла и радость.

Другая причина, почему необходимо присутствие и «чего-то другого», чего-то такого, что не относится к лечению, состоит в том, что человек, страдающий серьезным психическим заболеванием, не может или не должен все время непрерывно лечиться. Временами он бывает слишком болен или слишком утомлен, чтобы вынести активное лечение. У других болезнь уже длится так долго, что они сами, лечащий персонал, его близкие или все они сразу считают, что дальнейшее лечение сейчас уже бесполезно. У кого-то все в жизни складывается благополучно и их функциональный уровень кажется им удовлетворительным, так что. им в это время не хочется брать на себя те трудности, которые сопряжены с дальнейшим лечением. А кто-то продолжает проходить более или менее интенсивное лечение, но о, как и всякий другой человек, хочет, чтобы в его повседневной жизни присутствовало еще что-то, кроме диагноза, чтобы он мог сознавать себя чем-то большим, чем только больным человеком.

Не так давно я читала лекцию в Центре активного досуга для людей, страдающих различными формами психических нарушений. Беседа с людьми, которые сами страдают какими-то психическими нарушениями, иногда представляет собой увлекательную, занимательную или интересную задачу, но в то же время я порой перед ними робею, а иногда чувствую себя немного беспомощной, когда мне приходится иметь дело с людьми, чья жизнь проходит в постоянной борьбе с огромными трудностями. Разумеется, раз на раз не приходится, и мои ощущения могут быть очень разными, но эта лекция давалась мне особенно тяжело. В тот раз мне попалась очень неоднородная группа, и я, как ни старалась, отдавала себя отчет в том, что моя лекция не может быть одинаково интересна и полезна для всех присутствующих. Все, что я говорила, не имело для них жизненно важного значения и никак не могло повлиять ни на их каждодневную действительность, ни на течение болезни. Ощущение было такое, что я делаю что-то совершенно бесполезное, но, начав выступать перед ними, я старалась изо всех сил. В аудитории чувствовался доброжелательный настрой и, несмотря ни на что, все, казалось, были довольны, хотя я совсем замучилась, читая лекцию, и почувствовала облегчение, когда она подошла к концу. Я подумала, что сегодня я не справилась со своей задачей. И вдруг в заключительной части, после того как я ответила на вопросы аудитории и уже собиралась закругляться, одна женщина подняла руку. Она поблагодарила меня за то, что я согласилась прийти, и сказала, что сегодня они очень приятно провели время. Я была ошарашена. Но ведь женщина была права. Совершенно права. Я была здесь не потому, что мои слова могли серьезно повлиять на жизнь слушателей или изменить что-то в течении их болезни. Никто этого от меня и не ждал, да и часто ли это происходит под влиянием одной лекции? Они пришли не за этим, да и я сама обычно вовсе не затем хожу на лекции. Стремление психолога исцелять заслонило самое очевидное: что сейчас пятница, скоро вечер, люди собрались за чашкой кофе с вафлями, чтобы послушать приглашенного лектора, главное для них — провести время в*приятной обстановке. Нежелание добиться изменений в жизни, не лечебное мероприятие, а всего лишь, как уже сказано, провести часок-другой в приятной обстановке. Я расстроилась при мысли о собственной непонятливости, но меня тут же утешили слова благодарности и вывод, к которому я пришла: несмотря ни на что, встреча действительно прошла в приятной обстановке.

Однако эта ситуация заставила меня увидеть очевидное. Лечение, конечно, необходимо проводить. Больные люди вправе требовать и рассчитывать на лечение, и по мере возможности им должна оказываться необходимая и адекватная медицинская помощь. Но человек никогда не сводится к одной лишь болезни. Все мы совмещаем в себе очень много всего другого, а потому одного лишь лечения всегда будет мало. Нам требуется еще то, что помогает нам проживать ту жизнь, которой в живем в данный момент, независимо от состояния нашего здоровья. Нам требуется что-то, что говорило бы с той частью нашего существа, которая не захвачена болезнью. Что именно это будет, зависит от особенностей того или иного человека, этим «что-то» может оказаться все, что угодно. Порой достаточно подарить человеку немного обыкновенной воды.

Мне доводилось получать к рождеству много разных замечательных подарков. Так было до того, как я заболела, во время болезни и когда я снова выздоровела. Когда моя болезнь была в самом разгаре, подобрать для меня подарок было непросто. Во-первых, это должно было быть что-то небьющееся и во всех отношениях безопасное, так что уже это условие очень ограничивало выбор подарка. Кроме того, это должно было быть что-то такое, к чему я еще сохраняла интерес и что я могла каким-то образом использовать. Это условие еще более ограничивало выбор, поскольку меня редко тянуло что-нибудь почитать, мне не разрешено было выходить на прогулки, заниматься какими-нибудь поделками или слушать музыку, а из одежды мне, кроме самых необходимых вещей, почти ничего не требовалось, и наряды не вызывали у меня интереса. Таким образом, выбирать было почти не из чего. Но я все же получала подарки: большой, красивый ящичек с неядовитыми акварельными карандашами, мыло и кремы для моей расцарапанной кожи, мягкий шерстяной джемпер для тепла, так как я от истощения все время мерзла. Все это были замечательные вещи, в которых чувствовались забота и внимание, вещи, которые я по-прежнему могла использовать при всей ограниченности моих жизненных условий. Но я получила еще и другой подарок, вернее сказать, несколько подарков, которые оказались нужнее всего. Я получила маленький пластиковый коробок с водой «из озера Стураватнет[7], пускай оно само к тебе пришло, пока ты не можешь к нему прийти, чтобы искупаться, как раньше». Клочок шерсти «от бюавогских овец, которые соскучились по своей товарке». Осколок гранита «чтобы засунуть его в башмак, потому что с ним обычно забываешь все остальные беды». И так далее, и так далее. Эти подарки подкладывала в передачу моя сестра, и таких сверточков там было много в дополнение к «настоящим» подаркам. Я была единственной пациенткой, не отпущенной домой на Рождество, и у сиделок, которые смотрели за тем, как я разворачиваю подарки, были такие лица, словно они готовы ехать за моей сестрой, чтобы забрать ее в больницу заодно со мной.