Деревянный корабль - Ханс Хенни Янн

— Но он однозначно дал понять, что сам тебя не видел, —уточнил Вальдемар Штрунк.

— Это не противоречит моему рассказу, — возразил Густав.

— Видимо, ему выдал тебя один из матросов, — предположил капитан.

— Но нас никто не заметил, — запротестовала девушка.

— Вы же не станете утверждать, будто у вас глаза на затылке, — сказал Вальдемар Штрунк. — На борту, возможно, имеются филеры с превосходными наблюдательными способностями. Моральные качества таких угодливых типов мы сейчас обсуждать не будем.

— Ты изыскиваешь возможности неискривленного толкования. Мой разум готов тебе в этом содействовать. Но нечто во мне, что укоренено глубже разума, противится, — сказал Густав.

— В чем же ты хочешь нас убедить?—спросил Вальдемар Штрунк. — Есть ведь у твоего сообщения какая-то цель? Хочешь продемонстрировать могущество зла? Мы и так можем признаться друг перед другом, что наш корабль везет контрабанду — под ответственность тех, кого это касается. Что мы теряем и что выигрываем, констатируя такой факт? Должны ли мы его выболтать и тем взбаламутить команду? Должны ли поставить в опасное положение суперкарго, чтобы он впредь не расставался с пистолетом? Никакого преимущества в таком повороте событий я не вижу. Незлобивость матросов быстро израсходуется, когда они начнут нагружать свой ум скороспелыми подозрениями. Мы должны примириться с тем, что следуем по неизвестному маршруту, ответственность за который несут неизвестные.

—Твои речи разумны, — сказал Густав, — а я неразумен: мне следовало быть более сдержанным.

— Почему ты уступаешь ему? — удивилась Эллена.

— Капитану на этом корабле непросто исполнять свою должность, — сказал Густав. — Он постоянно сталкивается с загадками. А ведь плавание должно оставаться для него делом чести.

— Смеешься надо мной? — спросил Вальдемар Штрунк.

— Готов взять свои слова обратно, — сказал Густав.

— Этого я не жду, — возразил капитан, — это мне даже неприятно. Снисходительный тон обижает. Я — в сложившихся обстоятельствах —никаких искушений не боюсь. А только высматриваю надежную гавань, которая защитит нас от штормового волнения необузданной фантазии. Я умею противостоять действительности — но не грезам... И еще кое-что нам надо прояснить. Встреча с судовладельцем могла произойти до отплытия. Это первое, что приходит мне в голову. Временные привязки не противоречат такому предположению. Рассказ Густава о слепом пассажире, которого он будто бы обнаружил, в таком случае остается правдоподобным. Владелец корабля узнал прячущегося, но предпочел продолжить свой путь — очень благородно с его стороны. Чтобы не доставлять мне лишних хлопот, он известил о случившемся только суперкарго. Тот, когда представился удобный момент, сам отправился на место происшествия. Не найдя Густава сразу, он не стал тратить усилия на дальнейшие поиски. Эти двое, каждый на свой манер, проявили по отношению к нам дружелюбие. Мнимая тайна — просто повседневный факт, который в темноте принял необычную окраску.

— Против такого толкования нельзя ничего возразить, не показав себя твердолобым упрямцем, — согласился Густав.

— А я придерживаюсь другого мнения, — вмешалась дочь капитана. — Отец, с тобой ведут непорядочную игру, от тебя скрывают... уж не знаю что. Пресловутый Центр, этот магический круг аппаратов... — тебе его показали?

— Я ведь и не просил, — ответил Вальдемар Штрунк.

— Наш разговор исчерпал себя, — подвел итог Густав.

—Я должен казаться беззаботным,—вздохнул Вальдемар Штрунк, — а этот день был для меня тяжелым. Сейчас мне необходим сон.

— Спокойной ночи, отец, — сказала Эллена.

— Надеюсь, Густав, — добавил Вальдемар Штрунк,—что ты скоро простишься с Элленой и устроишься на ночлег в одной из соседних кают.

— Слушаюсь, — отчеканил Густав.

Капитан покинул молодых людей. Он сейчас не был способен обдумать свои впечатления. Не отважился подвести итог дня. Он уговаривал себя (и даже произнес это вслух), что прежде всего должен выспаться. Что под воздействием сна уродливые отростки мыслей сами собой засохнут и отпадут.

Эллена обвинила любимого в непорядочности по отношению к ее отцу. Густав, дескать, уклонился от высказывания своей точки зрения, сославшись на непростое положение капитана. И в итоге разговор уподобился ледяным узорам — витиевато-холодным.

—Доводы капитана нельзя поколебать моим отчетом из пространства тьмы, — ответил Густав. — Сожалею, но таков логический вывод. За последние двенадцать часов нам с тобой уже пришлось проявить осторожность — не доверять своим чувствам, — а сейчас мы опять должны вооружиться сомнением, чтобы и разум наш, в свою очередь, не разбился о какую-то другую преграду.

— Как я вижу, оглядки на разум не очень тебе помогают, — сказала девушка. — И вообще, простодушный человек вряд ли разберет, какой знак у тебя на щите.

— Я кажусь тебе глупцом или безумцем. — Густав нахмурился. И, разозлившись, пнул чемодан Эллены, брошенный перед койкой, чтобы наконец задвинуть его. Удар получился сильный. Чемодан — очевидно, набитый лишь легкими вещами — исчез.

— Теперь, чтобы достать его, тебе придется ползать на брюхе, — сказала Эллена.

— Что ж, поползаю и достану, — ответил Густав.

Сказано-сделано. Он забрался под койку, исчез. Даже ноги подтянул, и они тоже исчезли. Девушка испуганно вскрикнула. Мы ведь не готовы к тому, чтобы под узенькой койкой нашлось место для лежащего перпендикулярно к ней, вытянувшегося во весь рост человека. У нас возникает представление, что человек этот скрючился, вжался сам в себя или... что его куда-то всосало. Мы верим в стену.

Все мы не раз своими глазами видели страшное. Неожиданное превращение. Вот чье-то здоровое тело попадает под колеса телеги. И кровь, которая прежде потаенно разветвляла тончайшие аллювиальные отложения, обеспечивающие химические гармонии роста и других таинственных процессов; которая, пульсируя в миниатюрных туннелях, можно сказать, спиритуалистически ощупывала человека изнутри — будучи багряным, врастающим в его плоть деревом: эта кровь теперь бесформенно свертывается в широких лужах. И никто не помнит, что еще совсем недавно, пребывая в ветвящихся венах, она имела форму. Но еще страшнее сама агония. В которой участвуют многие органы — мы это, как нам кажется, ощущаем. Потому-то готовность к испугу выражена у нас сильнее, чем стремление к удовольствию.

Эллена наклонилась. Густав уже выбирался наружу. Чемодан он за собой не тянул. Когда же поднялся на ноги, сразу потребовал карманный фонарик.

— Да что там такое? — спросила она. — Вытащить из-под койки чемодан можно и без света.

— Нужно разобраться, — ответил он. — Могут ли простые предметы корчить гримасы, или же расплывчатые искаженные хари существуют исключительно в моей голове. — Он дрожал. — Эта вот стена — или как еще назвать кулису за твоей койкой... Под упомянутым тобою предметом мебели ее вообще нет!

Девушка протянула ему фонарик. Густав снова лег на пол. Эллена сперва опустилась на колени, а потом тоже вытянулась рядом с ним. Луч света ясно показал, что Густав не ошибся. И что помещение вовсе не теряется в пресловутом четвертом измерении. Низкая шахта, шириной около двух метров, начиналась под койкой и вела куда-то вдаль, в неизвестное. Чемодан — неодушевленная вещь — валялся там как попало, уже вне пределов досягаемости.

— Если ночью море не разгуляется, утром багаж твой будет на том же месте, — сказал Густав.

— И какие выводы ты делаешь из неналичия стены? — спросила Эллена.

— Никаких, — ответил Густав. — Во всяком случае, нынешней ночью. Я не собираюсь рассуждать о законах, способных лгать,—пока вокруг царит сатанинская тьма. Мы, может, лишь внушили себе, что этой стены нет. И не исключено, что завтра обнаружим крепкую переборку на месте открывшегося сейчас прохода. Или — поймем цель, грандиозность замысла, который пока что лишь ослепляет нас, изгоняя в пустыню глупости.

— То, что ты говоришь, — пустопорожние рассуждения или замаскированные жалобы и ругательства, — возмутилась Эллена. — Лучше бы ты поскорей предложил какие-то конкретные меры.

— Нам пора спать! — крикнул Густав. — Довольно с меня этого как-бы-призрака, который даже не поражает воображение, а лишь наносит неловкие удары дубинкой. Похоже на интерьер ярмарочного балагана. Безвкусное оформление, рассчитанное на то, чтобы расшатать и без того слабые нервы зрителей. Не скрывается ли за пестро намалеванным ужасом чья-то холодная насмешка? Или мы, непрошеные гости, случайно соприкоснулись с начальной стадией преступления? Может, некие существа так измучились в этой юдоли страданий, что, охваченные беспредметным страхом, пошли на довольно значительные издержки, только бы совершить убийство или десять убийств? Может, в своей слепоте они преследуют лишь одну цель: исчерпать собственные силы, взяв на себя несмываемую вину?