Куклолов - Дарина Александровна Стрельченко

До чего тупое, тоскливое чувство – уходить из дома. Никак не укладывалось в голове, что я не приду сюда вечером, не вернусь завтра. Не укладывалась, что мамы нет. Что отец умер. Как будто я уснул, а проснуться забыл или никак не мог. Иногда я правда верил в это, щипал себя за пальцы, вонзал ногти в ладони. Бред.

…За грязным, в потёках, окном автобуса плыли серые гаражи, осевшие сугробы. Потеплело, и с самого утра шёл мелкий дождь. Вскоре подул ветер, и дождь превратился в ливень. Сугробы теряли в росте и весе; под ногами чавкало, ботинки промокли, хотя прошёл-то я метров сто – от крыльца до остановки. Обычно я всегда ходил пешком; мама говорила: больше пёхом, а то отрастишь пузо, как у отца. Но сегодня, в такую погоду, с такими котомками тащиться вдоль мокрой обочины не было никакого желания. Из мира выжали краски, остались только бескрайние, с заиндевелой корочкой лужи, белёсое небо, чёрные кривые стволы деревьев. Взяли, накапали сверху горьких мутных чернил, вот вам и февраль.

Не знаю, откуда взялась эта фраза про февраль. Может, из каких-то стихов.

Я, не глядя, возил ногами по автобусному полу, растаскивал грязь. Приближалась кондукторша, приближалась остановка, приближалось что-то новое – нависало, как высотки за рекой. Ремень гитары врезался в плечо сквозь куртку; карман на чехле оттопыривался – я напихал туда, сколько мог. Рюкзак, тоже забитый до отказа, торчал в проход; замок не закрывался, разъехался, пришлось перевязать отцовым ремнём, уцелевшим после того, как я повыкидывал отцовы вещи. Батя вообще с собой совсем немного вещей взял – правильно говорят, в могилу много не унесёшь. Кукол и тех не забрал. Наталья сказала, он их оставил в сейфе в каком-то банке; в письме он указал все реквизиты, умолял спрятать кукол понадёжней. Не знаю, что может быть надёжней банковского сейфа. Но, может, я заберу их оттуда, когда разгребусь немного.

Автобус подпрыгнул на повороте, в стекло плюхнуло пригоршней дождя, на коленях подскочила сумка от коньков. Вместо коньков там лежала одежда, не до коньков было. Лыжи тоже пришлось оставить, и ролики, и кучу другого барахла… Я убегал из дома, как батя, схватив самое дорогое и что под руку попало. Тряпьё, ноутбук, зарядки, какие-то мамины украшения. Очень бестолково собрался, это я уже сейчас понимал. Все вещи, какие остались в квартире, запер в кладовку. Посуду, кроме сковороды, не взял – на что мне посуда. Мелочёвку всякую в ванной тоже оставил. Только билеты из-за зеркала вытащил, сунул в конверт к отцовскому письму.

…Наталья договорилась с комендантом общаги, и за тысячу в месяц мне выделили отдельную комнату – несмотря на то, что к инженерному институту, за которым была закреплена общага, я не имел никакого отношения. Комендантша, крашеная тетёха в синем фартуке, разулыбалась мне, дала заляпанный пропуск с мутной фотографией и велела с охранниками и жильцами особо не болтать. Так и сказала – с жильцами. Не со студентами. Выходит, тут, кроме меня, и другие нестуденты имеются.

– Ладно, ладно. Ладно.

Говорил я, видимо, сам себе, сам с собой. Сам себя уговаривал: ладно. Прорвёмся.

Помещение мне выделили на втором этаже с краю – пока шёл, с любопытством заглянул и в кухню, и в холл. Я никогда не бывал в общагах, слышал только, как батя рассказывал про свою учёбу. Мама – местная, из Крапивинска, всё студенчество она прожила дома, а вот отец приехал из Ситцева и, пока учился, сменил не одну общагу.

Но даже на первый взгляд это общежитие показалась мне куда колоритней его рассказов. Приземистое четырёхэтажное здание, безликие окна, мрачный вход. На первом этаже – бирюк-охранник, пустота и Сайлент Хилл. На втором – ещё от лестницы запах горячей пиццы, грязного белья и свежей краски. Несколько ламп в длинном коридоре перегорели, и в полумраке я споткнулся о железяку. Полетел, выставив ладони, и приземлился на панцирную кроватную сетку. Когда сверху пришмякнулся тяжёлый рюкзак, сетка жалобно заскрипела. Дверь напротив открылась, и в освещённом проёме показалась лохматая девушка в длинных штанах. Сердито велела:

– Хорош шуметь, люди спят!

Люди, видимо, действительно спали: кроме этой девушки на всём этаже я не встретил больше ни души. А может, все были на парах. Часы показывали начало второго, но за окнами висела плотная войлочная мгла, по-прежнему шёл дождь, и казалось, что на дворе девять вечера. Я навалился на крайнюю дверь коридора; хрупнув, повернулся ключ, и я оказался в своём новом доме – узком и длинном, как советский пенал. Всё ещё стоя на пороге, я зашарил по стене в поисках выключателя. Внутри стояла жуткая духота; я двинулся к окну и шагал, шагал, минуя тумбочку, шкаф, стол, кровать, а комната всё не кончалась. Я шёл, как в матрице; зарешёченное окно, в которое, пробиваясь сквозь прутья, тыкались ветки, никак не приближалось. Я схватился за столбик двухъярусной кровати, подтянулся, перехватил другой рукой подоконник и наконец взялся за ручку окна. Повернул, распахнул – в комнату ворвался стылый уличный воздух с капельками дождя. Я затащил внутрь сумки, сел на матрас, брошенный поверх такого же панциря, на какой я наткнулся в коридоре.

Яркий свет длинной офисной лампы слепил глаза, но здесь, на нижнем ярусе, было получше, посумрачней. Я посидел, зажмурившись. Потом из-под ладони оглядел комнату: белые стены с розетками, пустой стол, под ним тумба. Подоконник весь в каких-то пятнах, хотя окна свеженькие, ещё в заводских наклейках.

Тут резче, чем в коридоре, пахло краской и штукатуркой. Судя по клокам пыли в углах, после ремонта в этой комнате вообще никто не жил. Ладно. Буду первым.

– Ладно, ладно. Ладно.

Не знаю, сколько я просидел. Когда встал – по ногам разбежались мелкие иголки, рука занемела. Надо было что-то делать, разобрать сумки хотя бы. Пойти в банк, разобраться с куклами. Записаться к юристу, узнать про мамины счета. Добраться до магазина купить чайник – я даже не додумался взять его из дома. Не возвращаться же теперь – там, поди, семейство уж вовсю обосновалось.

В общем, дел было – уйма. Сил – ноль.

Я сделал круг по комнате, погасил свет и снова сел на кровать. Встал. Закрыл окно. Лёг. От подушки пахло сухим и затхлым. Я подмял её кулаком, вытянул из рюкзака футболку и накинул сверху. Стало терпимо. Отвернулся к стене и закрыл глаза.

Какой бесконечный, бесконечный день.

…Я проснулся от урчания