Крысолов - Борис Терехов

— Жалко. Сухари бы нам пригодились, — сказала Зина, стоя ко мне спиной. Она хлопотала на кухне и надо отдать ей должное, получалось это у нее быстро и ловко. Помимо бесчисленных кухонных дел, на ней лежала забота о воспитании троих наших детей. Да и за парником ухаживала в основном Зина. Как она умудрялась справляться со всем этим, оставалось для меня загадкой. Потом, она была сообразительнее меня в решении чисто практических вопросов. Словом, была гораздо более приспособленной, чем я, к нынешней жизни. Однако, зная, наперечет все ее заслуги и достоинства, никаких особенных чувств, кроме признательности, я к ней не испытывал. Она это прекрасно понимала и страдала, что служило для меня постоянным укором. Ведь без нее и детей я не представлял своего существования.

— Хэнк, ты будешь заявлять на Лаэрта властям? — поинтересовалась Зина, присаживаясь на стул напротив меня.

— Шехнеру?

— Ну, наверное, ему.

— Зачем? Мне же в первую очередь и попадет за это от управляющего. Наложит взыскание с формулировкой в приказе: за организацию распития спиртных напитков на рабочем месте. Начнут после выяснять: что пили, да где раздобыли — сплошные неприятности. Лаэрт уже долго мой напарник, и мы с ним всегда ладили. Просто погорячился человек. Хотя, конечно, кусаться бы ему не следовало. К тому же повод… — махнул я забинтованной рукой. — Знаешь, он до сих пор не может смириться с тем, что его предкам из-за нехватки денег пришлось раньше моих подняться на поверхность. Какая трагедия? Мои предки за пятнадцать лет пребывания в бомбоубежище все до гроша спустили. Война всем дорого стоила. Зачем впадать в амбицию? Вон твои, Зин, предки тоже рано выбрались из бомбоубежища.

— Хэнк, причем тут мои предки! Что у тебя за скверная манера попрекать меня ими при каждом удобном моменте! Мне это уже надоело! — вспылила она.

— Честное слово, у меня в мыслях не было попрекать тебя твоими предками. Я взял их для примера. Что в этом особенного?

— Нет, но почему ты всякий раз приводишь именно их в пример? Ты упрекаешь меня ими, даже не задумываясь об этом. Они не виноваты, что у них кончились деньги.

— Господи, что творится! Нельзя и слова сказать в собственном доме, — взмолился я. — Поверь, меня совсем не волнует, как долго кто там сидел или не сидел. Какая разница? У меня и так от всяких дел голова кругом идет, — заметил я. — Расскажи лучше, что у вас новенького?

На кухню, прижимая к груди закутанную в салфетку куклу, с сумкой на плече и пилкой для ногтей в зубах прибежала Лика.

— Ты чем это занимаешься? — спросил я.

— Играю, я к маме.

— Вынь немедленно изо рта эту штуку, она грязная. Слушай, Зина, я познакомился с одной приятной женщиной — работали сегодня у нее с Лаэртом. Она дантист, занимается частной практикой. Имеет свой кабинет. Так вот, если тебе или детям надо полечить зубы, то я с ней договорюсь. Сходите.

— Как она внешне? Молодая, красивая?

— Я же объяснил: мы сегодня у нее работали. Разгоняли крыс в ее доме, и мне некогда было разглядывать хозяйку.

— Но ты же говоришь, что она приятная.

— Приятная, не приятная — какая разница? Я спрашивал тебя про зубы. Надо ли кому-нибудь из вас, их лечить?

— Спасибо, Хэнк, пока бог миловал. Но я буду иметь в виду твою приятную женщину.

— Да не моя она вовсе! — взвился я.

— Ты не нервничай. Не твоя, так не твоя, — усмехнулась Зина. — Утром опять звонили из той комиссии, которая покупает разное старье. Интересовались: собираемся ли мы чего-либо им продавать? Лучшей цены, говорят, нам все равно никто не предложит. Что ты решил?

— Когда мне было решать? Над этим надо серьезно подумать. В принципе, разумеется, некоторые старые вещи нам ни к чему, Лежат — одну пыль собирают, — ответил я пошел в гостиную. По дороге в полутемном коридоре налетел на сооружение из пустых коробок, споткнулся и начал падать, но, стукнувшись лбом и плечом о дверной косяк, сумел устоять на ногах. На шум с кухни прибежали Зина и Лика, а из детской комнаты выглянули Мак и Жак.

— Поймали! — восторженно в один голос воскликнули братья.

— Черт побери! Что такое? Не пройти по коридору — весь завален какими-то коробками. Запросто можно шею себе свернуть, — с возмущением произнес я.

— Это ловушки. Мы крысоловы. Когда я вырасту большим, то буду крысоловом, — заявил Мак.

— Я тоже хочу быть крысоловом, — присоединился к нему Жак. — Быть крысоловом — здорово.

— Как вам не стыдно! Папа вам не крыса! — сурово проговорила Зина.

— Крыс убивают, а папу убивать нельзя. У него рука болит, — высказала свое мнение Лика.

— Целые дни проводишь в подвалах и бомбоубежищах. Подчиненные тебя кусают и рвут штаны. Начальство без конца ругает. Приходишь домой, мечтаешь отдохнуть, а тут на тебя самого устраивают охоту собственные дети, — простонал я.

— Хэнк, иди, посиди, я сейчас включу телевизор и принесу тебе попить воды.

Вздохнув, я разместился в кресле в гостиной, закинул ноги на стул рядом и приложил ладонь к ушибленному лбу.

На нашем телевиденье существовало всего два канала — первый и второй. По первому показывали городские новости, рекламу и иногда художественные фильмы, по второму — те же новости, ту же рекламу и довоенные мультфильмы. По первому каналу сейчас как раз начинался очередной фильм из сериала, повествующего о преисполненном драматизма быте неандертальцев — излюбленной темы современного кинематографа. Краски картины ничуть не отличались от красок за окнами наших домов — они были такие же тусклые и безрадостные.

На экране племя косматых и низкорослых неандертальцев, одетых в облезлые звериные шкуры, загнало в яму огромного мамонта. Обступив края ямы все они — от мала до велика — с диким ревом осыпали несчастное животное градом камней, стрел и копий. Но смертельно раненному мамонту удалось выбраться из земляной ловушки, и он принялся яростно истреблять перепуганных предков людей. Настала пора проявить свою удаль и отвагу главному герою сериала — особенно косматому и безобразному типу. Он проскочил под ноги зверю и эффектно всадил ему в брюхо оточенный кол. Естественно, пострадал и он сам. Перед тем, как тяжело рухнуть на землю, последним усилием мамонт отшвырнул его хоботом далеко в густые заросли колючего кустарника. Герой мужественно приподнялся, взглянул на поверженного зверя и лишился чувств.

Между тем племя ликовало: кто-то пританцовывал, кто-то разводил костер, кто-то свежевал еще подающего признаки жизни мамонта, а кто-то, не стерпев мук голода, вгрызался зубами в сырое мясо. Наконец они приготовили на огне куски туши, расселись вокруг костра и, счастливо урча, начали обильную трапезу. Впрочем, радость их длилась недолго. Оказывается, все это время за ними следило враждебное племя. Чтобы не спутать одних с другими, эти новые были более грязными и носили лишь набедренные повязки. Полунагое племя коварно подкралось и накинулось на одетых в шкуры неандертальцев в самый разгар пиршества. После короткой ожесточенной схватки все наши мужчины были убиты, а женщины и дети взяты в плен. На экране стало еще темнее. Потому как чужаки принялись вкушать плоды свое победы — есть жареное мамонтовое мясо и насиловать плененных женщин. За происходящим из-за валунов с негодованием наблюдал раненный главный герой, которого все сочли погибшим. В плену оказалась и его любимая подруга, что предрешало сюжет следующей серии.

Мак и Жак, затаив дыхание и не скрывая своего восторга, смотрели фильм. Без сомнения, теперь они возьмутся играть в первобытных людей, и поэтому ходить мне в доме отныне следует предельно осторожно, чтобы не угодить в вырытую ими яму. Ведь мне наверняка придется исполнять роль мамонта.

Лика, сидя на полу, убаюкивала куклу. В наиболее страшные сцены она выбегала из гостиной. В фильме они повторялись часто, и поэтому она постоянно сновала туда и обратно.

У меня заныла левая рука, я поправил повязку и обратился к Зине, зашивавшей на диване мои порванные брюки:

— По-моему, полная ерунда этот сериал.

— Угу. Но ничего другого все равно нет.

— Точно, — кивнул я. — Слушай, почему-то давно не показывали по телевизору про укушенных людей. И в газетах про них не пишут. Помнишь, раньше без конца говорили, что кто-то кого-то покусал?

— Ты про крысиный синдром, что ли? Прекратился, наверное, сам собой, — пожала Зина плечами. — Дети, пора спать, живо раздеваться и по постелям.

Уже перед сном, лежа на кровати под одеялом, она сказала мне:

— Не думай о крысином синдроме. По-моему, ты очень устаешь на работе. Приходишь домой весь измотанный, на тебе просто лица нет.

— Куда деваться?

— Может быть, опять устроишься в лабораторию? Ты же биолог. Там тебе будет легче.

— Сейчас я не гожусь для работы в лаборатории. Я все позабыл.