Про крыс и людей - Александр Олегович Фирсов

в этом мире. Ни индивидуальная жизнь, ни умное слово, ни доброе дело – все можно заменить, променять, продать. И все это может обернуться противоположным, в один миг стать занятием злым, диспутом лживым и смердящей гибелью в угоду малейшим прихотям сильных мира сего – личностям, „эффективным“, чуждым морали и справедливости, мерящим и делящим мир по границам личных сил и влияний и не видящим ничего, окромя этого. Это мир силы, обреченный поглотить сам себя, аки змей, судьба которого всенепременно однажды свершится».

Из дневника Саймана Куцехвоста

Когда настал день Х, к Сайману в кабинет робко постучался ассистент и, сильно заикаясь от возбуждения, сообщил, что сегодня должно начаться долгожданное наступление, и по такому случаю господин Арчибальд просит его быть по указанному адресу в назначенный час, чтобы возглавить церемонию начала войны для армии класса «вода». Сайман лишь тяжело вздохнул и отложил перо. Видимо, следовало в очередной раз произнести воодушевляющую речь, звуки которой по совместительству станут реквиемом для судеб всех этих несчастных, а также похоронной речью, благословением на смерть, открывающей, словно колдовское заклинание, дверь в загробный мир. Впрочем, он уже смирился со всем, что происходит, и со своей ужасной ролью в этом. Он закрыл дневник, в котором описывал правдивую историю с самого начала, которую, не выходя из кабинета, писал вот уже три дня, лишь изредка отрываясь на короткий сон. Сайман автоматически привел себя в порядок, натянул серьезное выражение лица и вскоре выдвинулся к месту назначения.

Когда он прибыл на побережье, которое располагалось недалеко от самой коммуны, откуда и должен был дан старт операции, последние приготовления были уже почти закончены. Плоты, на которые должны были погрузить десант, ровными рядами покачивались на волнах по обе стороны от длинного пирса, построенного здесь специально для войны. Окинув взглядом пирс и плоты, их невзрачный вид, он невольно задумался, сколько денег было украдено при их постройке. При условии того, что он лично подписывал сметы и видел первоначальные чертежи, можно было смело говорить о семидесяти, а то и восьмидесяти процентах хищения выделенных средств. Его провели в командный штаб, где к его удивлению он не встретил ни Сакса и никого из команды. Видимо, вся комиссия находилась сейчас на церемонии армии «земля», так как это направление войны считалось приоритетным. Там же сейчас находился король Пуччи и остальные важные шишки униона. Но Сакс все равно должен был присутствовать здесь, чтобы проконтролировать ситуацию. Сайман поинтересовался о наличии своего зама на территории мероприятия. Ему ответили уклончиво, сказав лишь, что господин Арчибальд сейчас очень занят, но вскоре должен подойти. Затем ему выдали запечатанный конверт с речью и велели ознакомиться с ней, так как через полчаса ему уже следовало быть за трибуной. Сайман удивился еще сильнее, так как речь ему передали за неделю до этого и он был полностью готов. На это замечание ему ничего не ответили и закрыли в кабинете, напоследок сказав, что у него есть полчаса.

Предчувствуя неладное, Сайман открыл конверт и стал наспех вчитываться в новую речь. Как ни странно, речь не оказалась новой, и вообще, чем больше он ее читал, тем меньше расхождений с оригиналом находил. И лишь ближе к концу он увидел то, что именно они добавили и зачем посадили его под ключ в этом кабинете. Исходя из написанного, следовало, что Сайман «не в силах оставаться в стороне» и, несмотря на все попытки отговорить его, готов лично и непосредственно возглавить армию героев, «дабы собственным примером вдохновить бойцов и показать, что в нашем свободном обществе командиры никогда не прячутся за спинами солдат и не отсиживаются в штабах». В общем, все указывало на то, что было принято решение слить Саймана, как неблагонадежного элемента, которому нет места в системе. Это даже не стало чем-то удивительным для него. К нему в голову не раз уже приходили такие мысли, но почему-то он думал, что он является в цепи очень важным звеном, притом абсолютно безвредным и послушным, для того чтобы от него кто-то счел необходимым избавиться. Но команда повела себя как всегда прагматично, убив таким образом сразу двух зайцев. Первым был непосредственно сам Сайман, который проявил нетвердость и излишние моральные качества, неуместные на государственной должности, вторым же убитым зверем была отличная возможность для создания современного образа идеального гражданина крысиной конфедерации. А также можно было ознаменовать это событие рождением новой иконы учения, которая бы стала символом высшего проявления единого духа, новой вершиной саморазвития, доступной для обывателя, таким образом поднимая планку духовности на новый, до сего дня небывалый, уровень и становясь реальным примером для подражания будущим поколениям. Умно, очень. Сайман оценил элегантность решения по достоинству. Даже стало не так грустно. И вообще он внезапно ощутил облегчение, как будто всё наконец встало на свои места. Он не смог стать кем-то в этой жизни: ни политиком, ни аграрным разведчиком, ни свободной крысой, ни бездуховным отступником, ни плохим и ни хорошим гражданином отечества. Соглашаясь на чужое, он отказал себе, потеряв целостность, опору и всякое уважение к себе, а таким представителям власти, хромающим на оба колена, нет места на земле и оттого закономерно и ожидаемо было скорое его исчезновение с ее лица. Ну и ладно. Так тому и быть. Жаль только не успел дописать дневник.

«Крысы, по моему разумению, не хотят ничего так сильно и ни от чего их души не трепещут так явно, как от красивых слов, дел и общих концепций. И какая бы ложь, неразумность, неоправданность и нелепость за ними бы ни таилась, это не является хоть сколь-нибудь серьезным препятствием в стремлении реализации оных или хоть бы малым поводом для раздумий над предметом. И потому во главу всего в любом крысином сообществе ставится красивая идея или цель, непорочная и без изъянов. Она есть свет в головах подданных, она нерушима и поколебать ее некому. Своим красным ликом она затмевает все несовершенство мира. И ради ее достижения, а также именем ее попирается все прочее сущее и все прочее становится в сравнении с ней вне закона. И многое зло причащается от ее истоков. И будь она, как уже сказано, сто раз противоречива сама себе, не объективна и страшна последствиями, все ей сходит с рук и не найдется для нее никакой критики до тех пор, пока не устареет и ей на смену не придет другая, хуже прежней».

Из раздела «неизданное» мемуаров короля Густава Пуччи Первого

Как и было обещано, через полчаса дверь в кабинет открылась и внутрь зашел тот же самый крыс, который передал Сайману конверт ранее и осторожным жестом пригласил Саймана пройти на выход. За дверьми маячили два здоровенных амбала, призванные, по всей видимости, для удержания и вразумления Саймана от различных неуместных, необдуманных действий. В общем-то, он и не предполагал ничего такого. Сайман всегда был разумным крысом и сразу понял, что тут, как с подводной лодки, бежать некуда. А умолять о снисхождении и унижаться перед этим контингентом было все равно что специально откормленной на забой свинье просить милости у людей. Поэтому Сайман, не проронив ни слова, спокойно встал, отряхнулся и медленно с достоинством прошел к выходу. Видимо, спокойное выражение лица так смутило конвоира, что тот даже остановил его, решив, что Сайман таки, просто не прочел новую речь и оттого так невозмутим.

– Вы ознакомились с содержимым конверта? – подозрительно спросил он. Сайман утвердительно кивнул головой, даже не посмотрев в его сторону. Крыс еще пару секунд с сомнением разглядывал его лицо, затем повернулся к амбалам и кивнул им. Они тут же встали по левую и правую руку от Саймана и, ненавязчиво указывая дорогу, повели его в последний путь.

Когда петляние коридоров закончилось и перед Сайманом открылась последняя дверь, он с удивлением обнаружил, что она выходила прямиком к огромной сцене, на которой он и должен был, по всей видимости, выступить в последний раз. Поднимаясь по лестнице, он уже слышал вой толпы и обрывки громкой речи, – видимо, объявляли самого Саймана. Ступив на дощатый, наспех сколоченный пол сцены (наверное, позже планировалось уничтожить все следы этой операции) он оглянулся по сторонам. По обеим сторонам от трибуны сидели различные новоиспечённые военные чины, депутаты, представители околоплавающих подразделений и структур и прочие важные и уважаемые крысы. Среди них Сайман