Ничего особенного (сборник) - Виктория Токарева

Сто грамм для храбрости

Окно светилось золотисто-оранжевым светом, и в этом рассеянном золоте была видна девушка. Она сидела на краешке стула, прислонив к себе арфу, и серебряные звуки летели над вечерним двором.

Младший научный сотрудник Никитин сидел в доме напротив, в своей однокомнатной квартире, и, положив руки на подоконник, а голову на руки, смотрел в окно.

Почти все девушки, которых он знал – его знакомые и знакомые знакомых, – ходили в джинсах, подвернутых над сапогами по моде «диверсантка», курили сигареты, умели водить машину, умели ругаться как слесарь-водопроводчик, и это составляло свой шарм и было даже модно. Было модно быть слегка грубой и независимой, девушкой-подростком, l’enfant terrible, что в переводе означает «ужасный ребенок». Эта, в доме напротив, была не подростком и не диверсанткой, она была только девушка. Девушка – ангел, и аксессуары у нее были ангельские: арфа.

Никитин смотрел и смотрел. Он сидел в полной темноте, чтобы быть невидимым другой стороной.

Вот она встала… Потянулась, как нормальный человек. Подошла к окну и посмотрела на Никитина. Он мигом соскользнул с подоконника, присел на корточки. Замер. Потом взглянул. Занавески в золотом окне были задернуты.

Никитин выпрямился, хрустнув коленками. Включил свет, и этот свет явил однокомнатную квартиру холостяка-радиолюбителя. Вокруг лежали какие-то металлические части, тянулись проводки и провода всех возможных сечений, и было впечатление, что Никитин стоит среди обломков рухнувшего самолета. И лицо у него было как у летчика, потерпевшего аварию на необитаемом острове.

Никитин постоял какое-то время, потом шагнул к телефону и одним духом набрал семь цифр. Затаил дыхание.

– Я слушаю вас, – прозвучал голос, серебряный, как арфа.

Никитин молчал.

– Я ничего не слышу, – доверчиво сказал голос.

– А я молчу, – сказал Никитин.

– Почему?

– Видите ли… Вы меня совсем не знаете… И даже не представляете… Я ваш сосед… Из дома напротив…

– Ну почему не представляю? У вас полосатые занавески. В семь пятнадцать утра вы делаете гимнастику с гантелями. А в семь тридцать пять пьете молоко прямо из пакета.

– Значит, вам меня тоже видно?

– Тоже.

– И вечером?

– И вечером.

Никитин вытер лоб рукавом.

– А как вас зовут, сосед напротив?

– Женя… То есть Евгений Палыч… Ну, в общем, Женя.

– А меня Наташа.

Помолчали.

– А что вы делаете сегодня вечером? – осмелел Женя. – Может, пойдем походим?

– Заходите. Мы и решим. Может, действительно пойдем и походим.

– А когда?

– Да хоть сейчас, – предложила Наташа.

– Подъезд пять, квартира двенадцать? – уточнил Никитин.

– А откуда вы знаете? – поразилась Наташа.

– Вычислил. Я же математик-программист. Я и адрес ваш вычислил, и телефон.

– А меня?

– Разве можно вычислить мечту? – полуспросил-полуответил Никитин.

– Жду, – тихо сказала Наташа и положила трубку.

Никитин стоял и слушал гудки, еще не понимая, но предчувствуя, что случилось счастье.

Через двадцать минут Никитин вышел из своей квартиры. На нем была польская полосатая рубашка, югославский галстук, розовый в черную крапинку, и синий финский костюм. Пиджак он застегнул на все три пуговицы.

Сбегая со своего пятого этажа, Никитин посмотрел мимоходом в оконное стекло, на свое отражение. Отражение его несколько задержало.

Никитин неуверенно потрогал галстук. Потом так же неуверенно спустился еще на один лестничный марш и подошел к двери на третьем этаже, которая была простегана малиновой кожей и украшена блестящими кнопками. Позвонил. Звонок затейливо звякнул.

Дверь отворил Гусаков.

На нем был стеганый халат, какие носили адвокаты в дореволюционной России.

Гусаков был член-корреспондент, член четырех королевских обществ, руководитель научного центра, в котором среди прочих трудился и Никитин в чине младшего научного сотрудника. У Гусакова была квартира номер 69, а у Никитина 96, и почтальон часто путал ящики.

Гусакову писали чаще раз в шестьсот. Он был нужен и в нашей стране и за рубежом, во всех четырех королевствах, поэтому Никитин довольно часто возникал перед стеганой дверью. К нему привыкли. Может быть, даже Изабелла, жена Гусакова, думала, что он – почтовый работник. Она поверхностно улыбалась Никитину. Он тоже вежливо улыбался и всякий раз пытался понять ее возраст: тридцать или шестьдесят.

– Здравствуйте, Валерий Феликсович! – поздоровался Никитин.

– Здравствуйте, Женя, – поздоровался Гусаков, глядя в пустые руки Никитина.

– Извините, пожалуйста… У меня несколько неожиданный вопрос. Разрешите?

– Валяй, неожиданный…

– Валерий Феликсович, вот вы объездили весь мир. Скажите: этот галстук идет к этой рубашке?

– Как корове седло, – откровенно определил Гусаков. – Сюда нужен сплошной.

– Сплошной? – потерянно переспросил Никитин.

– Прошу, – пригласил Гусаков и первым пошел в глубь своей квартиры.

Никитин двинулся следом.

Все стены квартиры были увешаны ключами разнообразных размеров и назначений. Здесь были ключи от амбарного замка и ключи от города Антверпена.

– На свидание? – поинтересовался Гусаков, шагая мимо ключей.

– Да, – сознался Никитин.

– Влюбился? – с завистью спросил Гусаков.

– Вы знаете… она совсем другая, чем все.

– Это всегда вначале так кажется.

– Нет. – Никитин остановился и остановил Гусакова. – Все – это все. А она – это она.

Гусаков открыл шкаф. Гардероб у него был, скажем прямо, богаче, чем у Никитина, и выбор галстуков шире. Одних сплошных – штук четырнадцать.

– Надевайте! – Гусаков протянул ему галстук из своей коллекции.

– Неудобно, – сознался Никитин.

– Дарю!

Видимо, Гусакову понравилась роль Деда Мороза. Он повязал галстук широким роскошным узлом на тощей высокой шее Никитина. Потом снял с плечиков золотистый замшевый пиджак.

– А вот это будет в тон галстуку.

– Ой, что вы? Я не возьму! А вдруг запачкаю?

– А ты не пачкай.

Гусаков обрядил Никитина в пиджак и отступил на шаг, прищурившись. Перед ним стоял совершенно иной Никитин, чем тот, который пришел десять минут назад. От нового Никитина веяло другими городскими привычками, как будто он только что вернулся из самого красивого королевства и у него в портфеле лежит новенькая пара хрустальных башмачков, тридцать седьмой размер.

– Вам очень идет, – позавидовал Гусаков. – Мне он, пожалуй, маловат…

– Я вам сегодня же верну, – испугался Никитин. Он боялся, что ему подарят пиджак и сердце не справится, лопнет от благодарности.

– Можно и завтра, – успокоил Гусаков. Он играл роль Деда Мороза, а не сумасшедшего, и пиджак из антилопы он дарить не собирался. То, что это была антилопа, а не свинья, нигде не было написано, но все же благородное происхождение пиджака каким-то образом читалось и как бы перемещало обладателя в другой социальный слой.

В комнату заглянула Изабелла.

– Влюбился, – объяснил Гусаков происходящее. – На свидание идет.

– Да? – тихо и глубоко обрадовалась Изабелла, всматриваясь в Никитина, как бы ища в нем приметы избранности. – А почему такое лицо?

– Я боюсь, – сознался Никитин. – Мы с ней, откровенно говоря, почти не знакомы…

Гусаков открыл бар, налил полстакана виски. Протянул.

– Спасибо, – поблагодарил Никитин. – Только я не пью.

– А вам никто и не предлагает пить. Это маленький допинг. Как лекарство.

Никитин послушно выпил и закашлялся. Постоял в некоторой прострации, потом пошел – в той же самой прострации. Закрыл за собой дверь.

– Странный, – сказала Изабелла.

– Есть немножко, – подтвердил Гусаков. – Но способный. Любит науку, а не себя в науке.

– А почему бы тебе не назначить его на место Кошелева? – предложила Изабелла.

– А Кошелева куда?

– На пенсию. Или на повышение.

Гусаков посмотрел на жену, вернее, сквозь жену, обдумывая предложение.

– А не рано? – усомнился Гусаков.

– Человек все должен получить в этой жизни своевременно. Пока ему этого хочется. Вон на Кубе все министры молодые.

– Так то Куба, – раздумчиво проговорил Гусаков. – Там климат другой. Там бананы растут.

Никитин тем временем пересек двор. Решительно вошел в пятый подъезд. Поднялся пешком на третий этаж. Подошел к квартире двенадцать.

Постоял. Потом повернулся, так же решительно зашагал обратно.

На углу синими буквами было написано «Синяя птица» и под надписью нарисована птица, но какая именно – непонятно. Никитину было не до птицы. Он вошел в кафе и спросил официантку:

– У вас нет чего-нибудь немножко выпить? Грамм пятьдесят?

– У нас не распивочная, – высокомерно ответила официантка.

– Простите, а где ближайшая распивочная?

– В магазине.

Очередь в винный отдел была длинная, но текла довольно бодро, и Никитин довольно скоро предстал перед продавщицей Нюрой. На Нюре был синий берет, белый халат и под глазом – давний, уже выцветший синяк. Может быть, Нюра разодралась с недисциплинированным покупателем.