Пятая авеню, дом один - Кэндес Бушнелл

В основном в корпорации работали приверженцы демократов, однако, по мнению Джеймса, это были какие-то неправильные демократы — богатые, с привилегиями и огромными бонусами. На втором или третьем обеде Джеймс Гуч не преминул высказаться по поводу такой закономерности. Дерек Браммингер обозвал его тайным коммунистом, и больше супругов Гуч не приглашали. Будущее Минди определилось: она прочно сидит в своем кресле и отлично справляется со своими обязанностями, но повышать ее никто не собирается. Начальство ею довольно: зарплату ей не увеличили, зато дали возможность приобрести больше акций по льготной цене. Минди прекрасно понимала, что попала в гламурную форму договорной кабалы: она не могла продать акции и получить деньги, пока не уйдет на пенсию или ее не отпустят. И деваться ей было некуда — основным добытчиком в их семье оставалась именно она.

В то утро, когда пришло известие о смерти миссис Хотон, Филипп Окленд невесело размышлял о своей карьере, а Шиффер Даймонд — о сексе, Минди пришла на работу и, как всегда, провела несколько планерок, сидя за длинным черным столом в удобном вращающемся кожаном кресле, положив щиколотку согнутой ноги на колено другой и выставив черную остроносую туфлю с практичным каблуком в полтора дюйма. В одиннадцатичасовой планерке участвовали еще четыре женщины, сидевшие на диване с безвкусной буклированной клетчатой обивкой и двух маленьких клубных креслах. Пили кофе и бутилированную воду. Обсуждали статью в The New York Times о «поседении» Интернета.[6] Говорили о рекламодателях: неужели «деловые костюмы», контролирующие выделение средств на рекламу, наконец-то раскусили, что наиболее важная группа потребителей — это женщины вроде них, за тридцать пять и со средствами? Зашел разговор о видеоиграх: хорошо это или плохо? Стоит ли размещать видеоигру на женском веб-сайте? Если да, то какую?

— Туфли, — сказала одна из участниц встречи.

— Шопинг, — предложила другая. — Но такая игра уже есть в онлайн-каталогах.

— А давайте соберем все лучшее в одном месте!

— И добавим эксклюзивную бижутерию!

— И детскую одежду!

Вот примитив-то где, поморщилась Минди.

— Неужели, кроме шопинга, нас ничего не интересует?

— Себя не переделаешь, — мудро заметила одна из собеседниц. — В генах заложено, что мужчины — охотники, а женщины — собирательницы. Шопинг — это форма собирательства.

Все рассмеялись.

— Я предлагаю решиться на что-нибудь провокационное, — сказала Минди. — Нужно придумать ход не слабее, чем на сайтах светских сплетен Perez Hilton или Snarker…

— Что именно? — вежливо осведомилась одна из участниц планерки.

— Не знаю, — сказала Минди. — Начать откровенный разговор о том, как трудно принять свой возраст, когда тебе за сорок, или о жалком подобии секса в браке…

— А чем плох супружеский секс? — удивилась одна из женщин.

— Просто это расхожее мнение, — пояснила другая.

— Тут все от женщины зависит. Нужно поддерживать интерес в партнере.

— А где брать время?

— Одно и то же снова, снова и снова, словно каждый день овсянку ешь…

— Каждый день?!

— Ну, раз в неделю. Или раз в месяц…

— Так о чем мы здесь говорим? О том, что женщина хочет разнообразия? — уточнила Минди.

— Я пас — слишком стара, чтобы раздеваться перед незнакомцами.

— Все это только фантазии, которые никогда не воплотятся в жизнь. Мы и не заикнемся о подобных желаниях.

— Это слишком опасно — для мужчин.

— Женщины просто не хотят уподобляться мужчинам. Вы когда-нибудь слышали о женщине, которая пользуется услугами мужчин по вызову? Гадость какая!

— А если бы мужчина был копией Брэда Питта?

— Лучше Джорджа Клуни!

— Значит, если мужчина — кинозвезда, это уже не гадость? — подытожила Минди.

— Совершенно верно.

— По-моему, это лицемерие, — отрезала она.

— Да все равно это только теории, рассуждения на кухне…

Все немного нервно засмеялись.

— Ну что ж, у нас родилось несколько интересных идей, — сказала Минди. — Встретимся через две недели и посмотрим, что из этого выйдет.

Когда женщины вышли из кабинета, Минди долго сидела, глядя на входящие е-мейлы, которых получала по две с половиной сотни в день. Обычно она старалась держать марку, но сейчас чувствовала, что тонет в море никому не нужных мелочей.

Какой в этом смысл? — думала она. Каждый день одно и то же, и конца этому не видно. Завтра снова будет двести пятьдесят писем, послезавтра — еще двести пятьдесят, и так до бесконечности. А если однажды она просто не станет их разбирать?

«Я хочу власти, — думала Минди. — Хочу, чтобы меня все любили. Почему этого так трудно добиться?»

Она сказала помощнице, что уходит на собрание и вернется после обеда.

Миновав бесчисленные двери кабинетов, Минди спустилась на лифте на первый этаж огромного нового офисного здания, где первые три этажа занимали универмаги, рестораны и бутики, предлагавшие богатым туристам часы за пятьдесят тысяч долларов. Затем на эскалаторе она добралась до сыроватого чрева подземных коридоров и по бетонному туннелю прошла в метро. Минди ездила в метро десять раз в неделю в течение двадцати лет — около десяти тысяч поездок. Не то, о чем мечтаешь в молодости, преисполненный решимости добиться успеха. Минди нацепила на лицо выражение невозмутимости, отчего оно стало напоминать неподвижную маску, и взялась за металлический вертикальный поручень, надеясь, что сегодня около нее не будет тереться какой-нибудь тип, прижимаясь низом живота к ее бедрам, как иногда, повинуясь инстинкту, делают двуногие и четвероногие кобели. Эти молчаливые домогательства терпит каждая женщина, которой приходится ездить в метро. Никто ничего с этим не делает и даже не говорит: так ведут себя в основном те, в которых больше животного, чем человеческого, и мало кому интересно слушать рассказы о поведении извращенцев или о возмутительных проявлениях низменности мужской натуры.

— Но зачем же ездить на метро?! — воскликнула помощница, когда Минди не без злорадства сообщала ей об очередном инциденте. — Ведь вам положена машина!

— Стану я сидеть в манхэттенских пробках! — ответила Минди.

— В машине можно работать, говорить по телефону…

— Нет, — отрезала Минди. — Я люблю видеть собеседника.

— Мучиться вы любите, вот что, — заявила помощница. — Вам нравится, когда вас оскорбляют. Вы мазохистка!

Десять лет назад подобное сочли бы грубым нарушением субординации, но не сейчас, не в условиях новой демократии, когда каждую мелочь приравняли к зрелым, опытным людям, когда трудно найти молодежь, увлеченную своей профессией и согласную терпеть хотя бы минимальный дискомфорт.