Неизвестный террорист - Ричард Флэнаган

– У нас тут просто замечательно, – услышал он собственный голос. – У нас тут процветание, у нас такие красивые дома, – и он широким жестом обвел роскошную столовую, в которой они сидели; кстати, дом Кейти Моретти местный телеканал недавно показал в качестве примера в шоу, посвященном декорированию интерьеров. – У некоторых дома, правда, красивее, чем у других, – при этих словах за столом послышался смех, – но в том-то и скрывается иррациональное зло.

Это было поистине великое высказывание, и Ричард Коуди и себя почувствовал великим. Впрочем, он тут же сменил тон – заговорил более спокойно, доверительно и рассказал несколько мрачных историй об ужасных заговорах, которые, к счастью, были раскрыты, о массовых отравлениях, бомбежках и газовых атаках, которые были успешно предотвращены благодаря бдительности соответствующих органов, а потом весьма живо описал возможную гибель австралийцев в самом сердце Сиднея, если, разумеется, не проявить должной бдительности.

Ричард Коуди чувствовал, что уже достаточно нагнал страху и своими увлекательными историями, и своим мастерством рассказчика; во всяком случае, теперь за столом все окончательно затихли; воображение каждого рисовало картину, навеянную искусно созданными им устрашающими образами всеобъемлющей конспирации, всеобщего фанатизма и ужаса. Зато сам Ричард Коуди несколько приободрился, и у него даже стали появляться кое-какие интересные мыслишки, вот только, к сожалению, он не имел в запасе ни одной новой истории, если не считать надоевшего сюжета о трех неразорвавшихся кустарных бомбах, обнаруженных на стадионе Homebush Olympic.

Когда прибыло такси, Ричард Коуди извинился, что так рано уходит, и солгал, сказав, что завтра утром на рассвете отправляется в очень важную командировку. На «настоящее дело», прибавил он, не глядя на Джерри Мендеса.

– Мелкий, ничего собой не представляющий журналист – вещь опасная, – заметил Джерри Мендес после ухода Коуди. – Но на самом деле абсолютно бесценная. – И он так расхохотался, что в итоге стал чихать, хрипеть, кашлять и был вынужден в очередной раз прибегнуть к ингалятору.

Когда такси вылетело со двора на улицу, Ричард Коуди откинулся на спинку сиденья, обтянутую липким серым винилом, вытащил из кармана пиджака маленькую бутылочку с какой-то жидкостью и слегка побрызгал себе на руки. Все сплошное жульничество и обман, думал он, тщательно протирая руки и уничтожая всех тех микробов, которых успел подцепить во время ланча, – и агентство 6-News, и СМИ, и журналистика вообще. Ничего, он им еще покажет, кто здесь настоящий мастер; он непременно найдет и способ, и средства, чтобы восстановить утраченные позиции. Он раздобудет такой сюжет, который еще долго будут помнить. И он, напомнив себе о том, что обладает уникальной способностью невероятно быстро восстанавливать и душевные, и физические силы, дочиста оттер с рук и противное липкое рукопожатие Джерри Мендеса, и прикосновение влажных холодных пальцев Кейти Моретти – у нее руки всегда были совершенно ледяными, как у владелицы похоронного бюро, которую подвергли заморозке.

Затем он снова вспомнил три неразорвавшиеся бомбы и тот эффект, который произвели на собравшихся за столом его мрачные пророчества – ведь он, пусть и на короткое время, заставил их всех буквально цепенеть от ужаса и думать о том, как легко они могут, даже находясь у себя дома, в Австралии, погибнуть в какой-нибудь злодейской катастрофе, устроенной террористами. Впрочем, данный сюжет представлялся ему безнадежным, ибо на определенном этапе заходил в тупик. И все же тема террористической опасности не давала ему покоя, хотя единственное, о чем ему сейчас было бы приятно вспоминать, это аппетитные груди графического дизайнера.

И Ричард Коуди, наклонившись вперед, сказал шоферу:

– Вот что, приятель: поехали на Кингз-Кросс.

12

Куколка так и вилась вокруг бронзового шеста, так и крутилась, сладострастно его обнимая; она то садилась на задницу и широко раздвигала ноги, то спрыгивала в зал и ходила на четвереньках, пока не слышала, как кто-то из этих мудаков в деловых костюмах негромко выдыхал: «Ох, ни фига себе!», потом тот же задушенный стон издавал второй, третий, и тогда она подползала к ним совсем близко, низко опустив голову и занавесив лицо волосами, чтобы каждый из них смог почувствовать развратный запах ее дешевых духов – ими она пользовалась исключительно для работы – и услышать, как она грудным, соблазнительным голосом, словно вытягивая из себя каждое слово, с придыханием повторяет: «Хай, я Кристал!», и это звучало почти как стон оргазма.

Словно она действительно что-то чувствовала. Да пусть им кажется все что угодно, лишь бы проявили должную щедрость, думала Куколка, стараясь всеми возможными способами соблазнить клиентов, получить щедрые чаевые и убедить этих идиотов, что им просто необходимо увидеть то, что она прячет под трусиками, а потом стянуть с себя эти трусики и отбросить их в сторону – пусть смотрят. Но все, что она проделывала – каждое ее слово, каждый жест, каждая отброшенная в сторону деталь туалета, а также многое другое, что она тщательнейшим образом скрывала, – было, как она уверяла себя, связано лишь с одним желанием: заработать побольше денег и постараться их сохранить, а потом на эти средства приобрести все то, что дало бы ей возможность почувствовать себя человеком.

Собственно, любого мужчину, стоило ему только войти в Chairman’s Lounge, все тамошние девицы тут же подвергали оценке именно с этих позиций: сколько у него может быть денег? Здесь каждого принимали с распростертыми объятиями, каждый был желанным гостем, каждому льстили, за каждым ухаживали, каждого слегка поддразнивали – но все это в точном соответствии с тем, сколько долларов Куколка и другие девушки, согласно их предварительной оценке, смогут из него вытянуть.

Длинный луч света, падавший откуда-то сверху, ярко освещал лишь тело танцовщицы, а сидящие в зале были, казалось, окутаны пеленой непроницаемой тьмы. И если бы кто-то из служащих, проявив невероятную глупость и рискнув немедленно остаться без работы, включил в зале свет, то стали бы видны взбешенные и одновременно смущенные лица мужчин, сгрудившихся под помостом с обнаженной танцовщицей.

Они приходили сюда из офисов различных корпораций, расположенных в небоскребах, со строительных площадок, из пакгаузов и из собственных квартир. Они сбегали – пусть хоть на час или на два – из деловых западных пригородов, от тиранической хватки сити, из победоносных особняков севера и самодовольных востока. Некоторые приезжали из других городов и стран. Но во время танца все они становились лишь частью царившего в зале полумрака – вне зависимости от своего богатства или могущества. В этот миг они становились никем. А женщина, призывно обвивающая телом бронзовый шест, а потом отбрасывающая в сторону полупрозрачный топ и свободной рукой ласкающая обнаженную грудь, теребя и возбуждая соски, – для них эта женщина, пусть на кратчайший миг слияния иллюзии и реальности, становилась всем на свете.

В самом начале, когда Куколка впервые стала танцевать на пилоне, ей казалось, что в дорогущих клубах для клиентов устраивают настоящие экзотические и эротические действа, а сама она просто работает, причем в самом заурядном заведении, не имеющем вообще никакого класса. И лишь со временем она стала понимать, что вся эта нарочитая приземленность – на самом деле весьма хитроумный и тонкий прием, а кажущаяся дешевизна, даже порой дурновкусие, – это отнюдь не ошибка, а непременное условие; одна и та же без конца повторяющаяся музыка, идиотские туфли на платформе, точно позаимствованные из реквизита к фильму 70-х годов, и ужасные полупрозрачные одежки – все это служит единой цели.

То, что у них в клубе не было ничего примечательного или интересного, тоже имело свою причину: здесь следовало замечать только женские тела, только они должны были вызывать интерес клиента. Но, чтобы эти тела оставались привлекательными и вызывающими интерес, их нужно было подкармливать деньгами столь же регулярно, как заправляют машинку для набивания сигарет с марихуаной, и тогда женщины, как та же машинка, выдавали клиентам небольшое вознаграждение – высовывали свой розовый язычок, поглаживали внутреннюю часть бедер, показывали обнаженную грудь, «случайно» выскользнувшую из-под одежды, – и за это им в ладонь, за резинку чулка, за пояс штанишек совали купюры. И если даже кому-то из девушек казалось, что особенно щедрая подачка выпала не ей, а другой танцовщице, представление все равно не останавливалось, колесики никогда не переставали крутиться, как и в машинке для набивки сигарет, и музыка продолжала греметь, и все еще обвивались вокруг шестов полуобнаженные женские тела. Здесь все было упрощено до предела: клуб старался потратить как можно меньше, но выдоить из клиента как можно больше.