Том 1. Дживс и Вустер - Пэлем Вудхауз

— Булочку?

Булочку он тоже отверг. Похоже, человек сел на диету.

— Вустер, — проговорил он, играя желваками, — не знаю, свернуть вам шею или не надо.

«Не надо», вот что я ему посоветовал бы, но он не дал мне времени ответить.

— Я был удивлен, когда узнал от Мадлен, что у вас хватило наглости напроситься сюда. Причина-то, конечно, очевидна. Явились, чтобы подорвать ее доверие к человеку, которого она любит, посеять в ее душе сомнения. Как змея подколодная, — добавил он. Интересно посмотреть, подумал я, как змея может подорвать доверие. — Когда Мадлен остановила свой выбор на Финк-Ноттле, у вас даже не хватило элементарной порядочности, чтобы принять ее решение и достойно удалиться. Вы надеетесь отбить ее у Финк-Ноттла.

Чувствуя, что пришло время что-нибудь сказать, я открыл было рот, но Спод снова пустил в ход один из своих нетерпеливых жестов, видимо, решив единолично завладеть разговором. Давненько я не встречал подобных любителей произносить монологи.

— Конечно, вы станете утверждать, что ваша любовь неодолима и что вы не в силах противиться желанию говорить с Мадлен, умолять ее. Чепуха. Презренная слабость. Послушайте, Вустер, долгие годы я любил эту девушку, но никогда ни словом, ни взглядом, ни намеком не дал ей этого понять. Я был потрясен, когда узнал, что она помолвлена с этим самым Финк-Ноттлом, но смирился во имя ее счастья. Сраженный наповал, я держал…

— Хвост морковкой?

— …в тайне свои чувства. Я стоял…

— Как мраморная статуя?

— …как воплощенная сдержанность и не сказал ни слова, чтобы не выдать своих чувств. Она должна быть счастлива, все остальное не имеет значения. Если вы меня спросите, одобряю ли я ее выбор, честно отвечу — нет. На мой взгляд, он совершеннейшее ничтожество, и могу добавить, что ее отец разделяет мое мнение. Но она этого человека выбрала, и я смиряюсь. И не стану за его спиной настраивать Мадлен против него.

— Похвально.

— Как вы сказали?

Я сказал, что я сказал, что это с его стороны похвально. Благородно с его стороны, сказал я.

— Вот как? Ладно, Вустер, я вам предлагаю следовать моему примеру. И знайте, что я буду неотступно следить за вами и, надеюсь, больше не увижу этого поглаживания по головке, которому вы предавались, когда я сюда вошел. В противном случае я намерен…

Что именно он намерен сделать, он не открыл, — но я, кажется, и сам догадывался, — так как в эту минуту вернулась Мадлен с покрасневшими глазами и печальным выражением лица.

— Я покажу тебе твою комнату, Берти, — сказала она с ангельской кротостью.

Спод бросил на меня предостерегающий взгляд.

— Осторожнее на поворотах, Вустер, — бросил он, когда мы выходили.

Мадлен удивилась.

— Отчего Родерик просит тебя соблюдать осторожность?

— Боюсь, об этом мы никогда не узнаем. Может, боится, как бы я не поскользнулся на паркете?

— У него такой вид, будто он зол на тебя. Вы поссорились?

— О небо, нет, конечно. Наша беседа проходила в атмосфере сердечности и взаимопонимания.

— Мне показалось, он раздосадован твоим приездом.

— Напротив. Он с трогательным радушием приветствовал меня словами: «Добро пожаловать в "Тотли-Тауэрс"».

— Ах, я так рада. Мне было бы грустно, если бы вые ним… Ах, папочка!

Когда мы подошли к лестнице в холле, из своей комнаты, радостно напевая, появился сэр Уоткин Бассет. Как только он увидел меня, веселенькая мелодия замерла у него на губах, и он остановился, как вкопанный. Он напомнил мне того типа, который провел ночь в доме с привидениями и наутро был найден мертвым с выражением неизъяснимого ужаса на лице.

— О папочка, — сказала Мадлен. — Забыла тебя предупредить. Я пригласила к нам Берти на несколько дней.

Папаша Бассет судорожно сглотнул.

— Несколько это, по-твоему, сколько?

— Надеюсь, по крайней мере, неделя.

— Боже правый!

— Или побольше.

— Силы небесные!

— Папочка, в гостиной тебя ждет чай.

— Нет. Мне не чаю, мне чего-нибудь покрепче, — прохрипел старикашка и неверной походкой удалился прочь. Когда я смотрел, как он понуро спускался вниз, где его, вероятно, ждала бодрящая доза спиртного, мне на ум пришло стихотворение, которое я учил в детстве. Подробности забыл, но суть в том, что на море разыгрался шторм и, помнится, кульминационная строфа звучит так:

Шатаясь, он сошел по трапу.«Все погибло!» — крикнул хриплоИ бессильно рухнул на пол.

— Кажется, папочка чем-то расстроен, — меланхолично заметила Мадлен.

— Да, действительно, создается такое впечатление, — сухо проговорил я, задетый поведением старого хрыча. Конечно, я бы мог сделать для него скидку, ибо человек с установившимися привычками, как правило, не приходит в восторг, внезапно обнаруживая у себя в доме Вустера, но все-таки, по-моему, ему следовало бы держаться более стойко. Вспомните индейцев, Бассет, сказал бы я ему, будь мы с ним на дружеской ноге, они всегда проявляли особенную бодрость в то время, когда их поджаривали на костре.

Можно было бы ожидать, что неприятная встреча с папашей Б., да еще сразу после беседы, если, конечно, это можно счесть беседой, со Сподом повергнет меня в уныние, однако — ничуть не бывало. Я так возликовал, узнав, что между М. Бассет и Г. Финк-Ноттлом царит мир, что на все остальное мне было наплевать. Конечно, врагу не пожелаешь гостить в доме, где хозяин при виде тебя бледнеет, как мертвец, и бежит сломя голову, чтобы приложиться к бутылке и немного очухаться, но мы, Вустеры, умеем стойко переносить превратности судьбы, и когда вскоре звон гонга призвал всех к обеду, я находился в превосходном расположении духа. С песней на устах, образно говоря, я поправил галстук и устремился к кормушке.

Обед — такая трапеза, во время которой Бертрам обычно бывает в ударе, ибо он ее обожает. Счастливейшие часы моей жизни я провел в обществе супа, рыбы, фазана или чего-то там еще, суфле, фруктов (когда приходит им пора) и рюмки портвейна в заключение. Обед выявляет все лучшее, что есть во мне. Те, кто меня знает, порой говаривают: «Днем Берти, как правило, интереса не представляет, но погрузи мир во тьму, зажги мягкий свет, откупорь шампанское, поставь перед Вустером обед, и ты станешь свидетелем чуда».

Однако если я блистаю и чарую всех и вся, то при одном условии — а именно, общество должно мне благоприятствовать. В данном же случае ни о каком благоприятствовании и речи не шло. Сэр Уоткин Бассет, который еще не оправился от шока, вызванного моим появлением в непосредственной от него близости, был весьма далек от идеального образа приветливого старого сквайра, души общества. Он то и дело бросал на меня взгляды поверх очков, моргал с таким видом, точно не мог поверить в факт моего существования, и с содроганием отворачивался. И больше он ничего не привносил в застольное общение, ни капли того, что, как я слышал, Дживс называет пиршеством ума и сердечным излиянием. Плюс к тому суровый и молчаливый Спод, томно поникшая Мадлен Бассет, мрачный Гасси и Стиффи, которая, казалось, витает мыслями неизвестно где, и вы получите зрелище, по сравнению с которым поминки — это просто разнузданная гулянка.

Кошмар — вот слово, которое вертелось у меня на языке. За столом царил настоящий кошмар. Наша трапеза напоминала сцену из какой-то русской пьесы, шедшей в «Олд Вик[15]», куда я по настоянию тети Агаты водил иногда ее сына Тоса с целью расширения его кругозора, для чего, как известно, годятся любые подручные средства.

В разгар нашей пирушки я почувствовал, что самое время что-нибудь сказать, и привлек внимание старикашки Бассета к объекту, стоящему посреди стола. В любом порядочном доме там находилась бы ваза с цветами или что-то вроде того, но так как это был «Тотли-Тауэрс», то центр стола украшала небольшая черная фигурка, вырезанная из материала, который я затрудняюсь назвать. Предмет, откуда ни погляди, смотрелся одинаково омерзительно и скорее всего являлся одним из новых экспонатов коллекции старого хрыча Бассета. Мой дядя Том тоже постоянно таскает домой с аукционов подобных уродцев.

— Что-то новенькое? — спросил я.

Папаша Бассет вздрогнул. Вероятно, ему удалось-таки себя убедить, что я всего-навсего мираж, и теперь, обнаружив поблизости Бертрама Вустера из плоти и крови, он испытал нервный шок.

— Я об этой штуке посреди стола, — продолжал я развивать свою мысль, — она похожа на ударника из джаз-банда. Наверное, появилась после… после того, как я здесь был в последний раз?

Возможно, с моей стороны было довольно бестактно напоминать Бассету о моем предыдущем визите, возможно, мне следовало промолчать, но слово не воробей, вылетит — не поймаешь.

— Да, — с трудом выдавил из себя Бассет после минутной заминки, во время которой его била крупная дрожь, — это мое последнее приобретение.