Ovum - Кирилл Куталов

Я слышала потом, через несколько лет, что со студии его выгнали, и все права на Morgenshtern’а он потерял, не удивилась ни капли тогда.

Я смотрю на парня в свитере с оленями, я думаю, вот будет номер, если он сейчас обернётся.

А он, а он убирает от лица левую руку и медленно поворачивается ко мне, как будто это режиссёрский приём, как будто в скрипте написано усилить драму, и её усиливают. Как будто разряд в мозг через нейромаску, я вижу его лицо, он улыбается, делает вот так рукой и говорит, привет, я тебя сразу заметил, но нужно было кое-что закончить, дедлайн, сама понимаешь.

Дедлайн у него.

Говорю, ну привет.

11. Инженер. Активация резервной копии

В сарае хлопает входная дверь и сквозь отвратительный перезвон китайской игрушки звучит женский голос.

Я узнал её со второй фразы. Сколько лет прошло, двадцать?

Чёрная Точка.

Двадцать лет назад она не любила своё имя. Запрещала мне его произносить. У нас была игра: никаких имён. Про себя я называл её Чёрная. Чёрная Точка.

Она носила всегда одно и то же: чёрное, оверсайз, с рваными краями. Пряталась в слоях обманок. Исчезала, уходила в чёрную точку.

Я записывал её на телефон, айпад, gopro. На всё, что могло записывать. Терабайты Чёрной Точки.

Она закрывалась от объектива. Пряталась, уворачивалась. Зачем, убери, не надо.

Я говорил: ты же всё равно рано или поздно уйдёшь, тебе надоест эта игра, а как мне работать без материала? Злилась: тебе это от меня нужно? Материал? Да, говорил ей, конечно. Это. Ты потом поймёшь, позже, когда меня уже не будет, когда ничего не будет, потерпи. Она швыряла в меня посуду, подушки, вибратор.

Я хорошо помню день, когда мы расстались.

Мы не виделись неделю. Она вернулась из Турции, с побережья, там сейчас буферная зона, а тогда ничего такого ещё не было, просто курорт, отели. Открыла дверь своим ключом, повесила его в прихожей на крючок для одежды, вошла на кухню, села напротив меня. Длинная чёрная юбка, чёрные конверсы, тонкая серебряная цепочка вокруг щиколотки.

Я сразу понял, как только увидел эту цепочку: всё произойдёт сегодня, сейчас. Ещё минут десять, пятнадцать, полчаса – щёлкнет замок, она спустится вниз, и версия реальности, где мы вместе, завершится, схлопнется, отключится от сервера.

– Что это?

– Где? А, это.

Я ещё держал перед собой камеру, но для неё уже не существовал.

– Выключи, – сказала она.

– Почему?

– Потому что. Я ухожу.

Я спросил её:

– Белая полоска от купальника? На косточке, сбоку? Там, где кожа не загорела? Осталась у тебя такая?

Я думал об этой полоске, когда она была в Турции, когда сидела на чужом лице, застёгивала вокруг щиколотки цепочку – купила на деревенском базаре, или он ей купил, или они вместе, когда поехали в город. Я представлял эту полоску, как она светится на её коже в сумерках спальни, на чёрном постельном белье. Как стрелка дорожного указателя – вниз и ещё раз вниз, между бёдер. Идеальный раздражитель, портал в чистую эмоцию. Она улыбнулась.

– Да, осталась.

Я выключил камеру.

– Спасибо.

– За что?

– За три недели взаперти с тобой в этой квартире, за терабайты видео на облаке. За то, что теперь от тебя останется только память, структура синапсов, несколько часов архивных записей. За возможность оживить эти воспоминания, вытащить их из моей головы, получить полный контроль над своим прошлым, над твоим прошлым. Активировать резервную копию. Откатить назад – до этой серебряной цепочки. Доказать, что во времени можно двигаться в двух направлениях: можно вперёд, а можно назад, и это равнозначно. Одно не хуже и не лучше другого.

Ничего из этого я ей не сказал.

Ответил: хоть поработаю спокойно, закрою контракт.

Она ушла, её ключ остался висеть в прихожей.

Год спустя я переделал транскраниальный излучатель больничного стимулятора – теперь он был размером с сигаретную пачку и помещался в обычную VR-маску. Декодер нейроволн занимал ещё меньше места, но я заменил его Wi-Fi-модулем: модуль не так сильно грелся, а вместо декодера я подключил ноут, получилось мощнее и быстрее. Клеммы я укрепил на лямке ремня и в верхней части поролонового бортика маски. Чтобы совместить стимуляцию с видеорядом, мне понадобилось две ночи и бесплатная программа для видеомонтажа.

Технически невозможно помнить тот день лучше, чем помню его я.

Я закончил монтировать видео под утро.

Разогрел лапшу в пластиковом контейнере, перелил в чашку, выпил.

Надвинул на глаза маску – она выглядела как обычная маска виртуальной реальности, корпус из дешёвого пластика, эластичный ремешок, два разъёма – для питания и для карты памяти. Вся разница была только в клеммах.

Запустил трек стимуляции.

Щелчок, радужная рябь, как в сломанном сканере.

Чёрная Точка входит в моё сознание, как тогда на мою кухню, садится напротив.

Я вынырнул оттуда через час – сбил с себя маску, сидел, дышал ртом, ждал, когда успокоится пульс. Часы на руке пищали, горели красным ещё пять минут. Потом – жёлтым, потом зелёным. Сперма засыхала на животе, стягивала кожу. Изнанка маски светилась на грязном полу, Чёрная Точка кончала внутри маски, белел след от купальника у неё на косточке, в кухне пахло растворимой лапшой, за окном низкие облака висели над чёрной крышей банка на проспекте, сквозь дыры в облаках даже было видно солнце, несколько розоватых лучей.

Я пошёл в душ, стоял под водой, орал в стену.

Я сделал это. Сделал. Контроль над прошлым. Вот он.

Но были, конечно, нюансы.

12. Славик.

Шариат-эфир

Кафе на нулевом уровне «Дубай-молла» похоже на заблудившуюся в пространстве вертолётную площадку – круглое возвышение посреди огромного торгового центра, вместилища всей роскоши мира.

Из-за столика кафе Славик видит женщин в никабах, они текут вдоль молла живой чёрной рекой, по двое, по трое, семьями: впереди мужчина в белой джалабии, затем дети в разноцветной одежде, позади них – женщины в чёрном.

Они ходят по моллу весь день, с раннего утра. Если прикрыть глаза и посмотреть сквозь ресницы, витрины бутиков сольются в неразличимый песочный фон, а стеклянный потолок будет не отличить от выгоревшего аравийского неба – и тогда медленно и неостановимо плывущие по бесконечному моллу женщины станут похожи на чёрные клубы над горящими нефтяными полями в провинции Дайр-эз-Заур, на чёрные флаги над Алеппо, на дым из труб мобильных крематориев под Ростовом.

Женщины в чёрном идут от дверей к дверям, соединяют нитью чёрной реки парфюмерные бутики и салоны нижнего белья, ювелирные магазины и косметические корнеры. Это их главная работа: примерять, присматриваться, пробовать, покупать, платить – посредницы между деньгами и товаром, деньгами и нефтью, ради них и для них существует этот молл, этот город, это государство, эта часть вселенной.

Копеечная кнопочная «Нокия» на столике дёргается вибросигналом. Славик читает СМС: «Человек придёт через 5».

Через пять значит через пять.

На микрокарте в кармане Славика – ключ доступа к облаку, где хранится восемь часов живого, 3D-секс с настоящими телами, ни в одном бутике «Дубай-молла» такого не найдёшь. Человек придёт через пять – и отведёт Славика к покупателю. Славик передаст ключ, покупатель законнектится в облако, проверит качество товара, подтвердит транзакцию, и всё закончится (в Тай отсюда, прямым рейсом, на следующий день), а вечером Славика привезут в отель, где его будет ждать настоящая женщина. Здесь так принято благодарить за работу, Славик не возражает. В прошлый раз была беженка из Таджикистана, говорила по-русски, они так и проговорили до трёх ночи – рассказала ему всю свою жизнь, потом он заснул.

На панорамном экране над стойкой кафе идёт прямая трансляция: квадратная площадь перед