Россия и ислам. Том 1 - Марк Батунский

221 Этот процесс имел одним из своих источников всю ту же определенную «национализацию христианства» – даже если таковая не всегда сопровождалась искажением универсальной догмы (Heick О. W. A History of Christian Thought. Vol. I. Philadelphia, 1965. P. 20), – неизбежно обусловливало и мировоззренческий и политологический плюрализм. А это также означало возрастание и узаконение множества различных подходов и оценок как мусульманской цивилизации в целом, так и ислама, все большую мозаичность тогдашнего мирового сообщества, где – в частности, в сфере взаимоотношений мусульманского и христианского миров – идеи контакта, сотрудничества и конфликта могли и в практическом и в теоретическом планах обрести равноценное значение.

222 О том, что не только христианский, но даже и мусульманский религиозный институт сам же способствовал возбуждению национального и националистического самосознания, см.: Батунский МЛ. К проблеме взаимоотношений религиозной и политической элит на мусульманском Востоке // Общество, элита и бюрократия в развивающихся странах Востока (книга первая) М., 1974. С. 99–102. Но сказанное в общем-то не отменяет резонности общего вывода Ч. Доусона о том, что именно как теократия Византия (как и Каролингская империя) была типологически ближе всего к исламу, и потому настоящими наследниками византийских императоров следовало бы считать не латинян и даже не русских и православных Балканского полуострова, а османских султанов (Dawson Ch. Religion and the Rise of Western Culture. N.Y., 1945. P. 89).

223 Об истории становления соответствующих терминов («национальный», «национализм» и т. п.). см. подробно: Tipton C.L. Nationalism in the Middle Age. N.Y., 1972. P. 45.

224 Так, в 1499 г. один из итальянцев писал: «Если Бог не вмешается в наши дела, то вся Италия подчинится господству турок, французов, немцев и (других) варваров» (цит. по: Рутенбург В.И. Итальянские хроники XVI в. о Ферраре // Проблемы культуры итальянского Возрождения. Л., 1979 С. 31). А ведь брань – один из наиболее распространенных видов агрессии (см. подробно: Megargell E.I. and Hokanson I.E. (eds.) The Dynamics of Aggression. Group and International Analysis. N.Y., 1970. P. 211).

225 Было бы, однако, неверно абсолютно разделять в этом отношении православный и католический ареалы, в частности в период так называемого латинского средневековья (IX–XIII вв.). Как показал в своем недавнем исследовании М. Richter (см. подробно: Richter М. Kommunikationsprobleme inlate-nishen Mittelalter // Hist. Zeitschrift. München, 1976. Bd. 222. H. 1. S. 43–80), с того времени, когда на Западе латынь перестала быть разговорным языком населения, т. е. с начала IX в., знание ее было ограничено узким кругом образованной элиты в среде духовенства. Считалось, что латынь – это язык, на котором «Господь высказал свое учение» (о том, что Вульгата есть перевод Библии, в Европе «забыли»), и богослужение католической церкви велось на латинском языке. Но на каком языке происходило общение между пастырями и неграмотной паствой? Анализируя практику церковного богослужения, Рихтер показывает, что хотя в целом мессу служили на латыни, иногда делались исключения в пользу понятного присутствующим родного языка (что было отчасти допущено IV Латеранским собором в 1215 г.). Поскольку в мессе прихожане не принимают прямого участия, непонимание ими языка богослужения не имело решающего значения. Иначе обстояло дело с другими частями культа, в которых роль паствы была более активной. Созданная разноязычием пропасть между ними и клиром заполнялась тем, что определенные компоненты сакрального текста излагались на родном языке (в формулах отречения, при заключении брака и при крещении). Особенно существенным это оказывалось в проповеднической деятельности клира. Здесь родной язык паствы применялся очень широко. Таким образом, латынь отступала перед «народными языками» в той мере, в какой церковь отходила от чисто церемониальной функции и посвящала себя пастырскому служению: здесь либо использовались два языка, либо местное наречие вытесняло латынь. В сфере непосредственной устной коммуникации латинский язык не был способен сохранить свою роль исключительного языка церкви. Словом, западное средневековье было далеко не в такой степени «латинским», как принято полагать, исходя из односторонних свидетельств о письменности.

226 Знаменитый французский просветитель XVIII в. писал: «Новое препятствие для преобразований – это высокое мнение, которое русские, как и китайцы, имеют о себе. Они чистосердечно рассматривают себя как самый рассудительный народ в мире…» (Цит. по: Моряков В.И. Из истории эволюции общественно-политических взглядов просветителей конца XVIII века. М., 1981. С. 214).

227 «Коварным византийцам» не доверяли и в политических делах. К примеру, фактический правитель Золотой Орды начала XIV в. Ногай укрепил союз с Византией, женившись на побочной дочери Михаила Палеолога, Ефросинье (см.: Веселовский Н.И. Хан из темников Золотой Орды Ногай и его время // Записки Российской Академии наук. T. XIII, № 6. Пгр., 1922. С. 29). В целом же спектр взаимоотношений Руси и Византии был очень сложным уже в XI–XII вв., особенно в связи с русско-византийской войной (см. подробно: Мошин В. Русские на Афоне и русско-византийские отношения в XI–XII вв. «Byzantinoslavica». 9, 147; Widera В. Jaroslaws des Weisen Kampf um die kirchliche Unabhângigkeit von Byzanz // Aus der byzantinischen Arbeit der DDR. Bd. 1. B., 1957). Позднее, в период становления Русского централизованного государства (см. подробно: Тихомиров М.Н. Византия и Московская Русь // Исторический журнал. 1945, № 1–2). Византия (в 1398 г.) обращалась к русским за помощью против татар (см.: Ostrogorsky I. History of the Byzantine State. Oxford, 1956. P. 492). В XV–XVI вв. русская политическая идеология снова активно использует византийскую литературу, в особенности труды Агапита (см.: Sevcenko I. A Neglected Byzantine Source of Moscovite Political Ideology. // Harvard Slavic Studies. 2. Cambr., Mass., 1954). Об отражении в русской оригинальной и переводной литературе падения Константинополя см.: Dujoev Iv. La conquête turque et la prise de Constantinople dans la literature Slave contemporaine // Byzantinoslavica. 17. 1956. P. 280.). Предреформационная мысль в России испытала значительное воздействие соответствующих направлений византийской (см.: Onusch К. Renaissance und vorreformation in der byzantischslavischen ortodoxie // Aus der byzantinischen Arbeit der DDR. Bd. 1. S. 296f.) С другой стороны, Россию раздражало то, что венецианские и генуэзские купцы покупали у татар русских рабов и продавали их на константинопольских рынках (см. об этом: Verlin-den Ch. L’esclavage dans l’Europe médiévale. Brugge, 1955. P. 335, 777, – об использовании русских рабов в Испании и во Франции; аналогичные факты хранит и архив Дубровника – см.: КрекиЬ Б. Дубровник и Левант (1280–1460). Белград, 1956. С. 99; см. также: Lamansky V. Secrets d’état de Venise. SPb., 1884. P. 380, и особенно п. 2).

228 Аверинцев С.С. Православие // Философская энциклопедия. Т. 4. С. 335.

229 Там же.

230 Как, впрочем, и окружавшие его восточные общества, в частности половецкое в домонгольский, например, период (см.: Щарапова 3. Социально-экономический и политический строй половцев // Ученые записки Московского областного педагогического института Т. 28, 1953. С. 109–138).

231 Конечно, ни о какой «чистоте крови» говорить не приходилось (да и вообще разговоры на эту тему никогда не были популярны в России с ее приматом конфессионального, а не расово-этнического критерия, – во всяком случае до конца XIX в., когда замечается известная восприимчивость части интеллектуалов к расистским теориям), – хотя бы вследствие того, что уже на ранних этапах истории христианско-русской государственности в состав русского народа со временем вливались те кочевники, которые в силу разных причин превращались в вассалов русских князей (см. ряд примеров в статье С.А. Плетнева. Печенеги, торки и половцы в южнорусских степях // Материалы и исследования по археологии СССР, 1958, № 62. С. 165–166, 218–219, 225).

232 Это имело, разумеется, существенное значение для войны. Raynal писал о России: «Солдат там суров, скромен, неутомим. Рабство, кое внушало ему презрение к жизни, соединилось с суеверием (имеется в виду православие. – М.Б.), кое внушило ему презрение к смерти. Он убежден, что, несмотря на содеянные злодеяния, его душа вознесется к небу прямо с поля брани» (цит. по: Моряков В.И. Из истории эволюции… С. 215).

233 Как известно, на Западе сама идея союза с язычниками – монголами – союза, вслед за которым должна была обязательно последовать их христианизация, – никогда не казалась каким-то святотатством. К тому же в 1248 (или 1249) г. монголы предложили Людовику Святому «помощь в отвоевании Иерусалимского королевства от сарацин» (de Joinville I. Histoire de Saint Louis. P., 1874. P. 258). Французский король был тогда еще в полной уверенности, что ему одному удастся одержать победу. Он, как пишет Joinville, «еще чуждался» союза с этими варварами, хотя уже тогда при дворе раздавались голоса, что монголы не такие уж страшные люди, что их «власть происходит от Бога» и они в конечном итоге являются продолжателями господства могучего христианского владыки «пресвитера Иоанна» Joinvile I. de. (Ibid. P. 259). Они победили, но в конечном итоге продолжают его дела и помогают христианам одолеть неверных – мусульман. На Руси же то обстоятельство, что язычники-монголы были сразу отождествлены с исламом (см. также: Пашуто В.Т. Героическая борьба русского народа за независимость (XIII век). М., 1956. С. 220–221), послужило серьезным препятствием для более или менее широкой миссионерской деятельности во всем громадном массиве «настоящих идолопоклонников».