Танцуй, пока можешь - Сьюзен Льюис

Эдвард и бровью не повел. Он с готовностью рассказал, что на следующей неделе ждет груз из Гонконга, и Грег Данн должен позвонить, когда тот пройдет через таможню. О «муже» мы с Шарлоттой не спрашивали, решив, что она просто ослышалась. Чего ради Кристине скрывать от всех свою семью, если она у нее есть?

В течение последующих нескольких дней я с удивлением наблюдала за переменой, происшедшей с Эдвардом. Он сновал взад-вперед по дому, нигде не находя себе места, а глаза его горели лихорадочным огнем. Казалось, он помолодел на добрых десять – пятнадцать лет. Начались какие-то странные приготовления в Египетской комнате. Ее отремонтировали и освободили от старых сокровищ, которые благополучно перекочевали на склад. По ночам Эдвард ворочался с боку на бок, не давая мне заснуть, хотя спал он теперь на отдельной кровати. Прямо противоположным в эти дни было поведение Кристины. Казалось, все происходящее ей чрезвычайно неприятно. Она была постоянно чем-то раздражена и все время повторяла брату, чтобы он взял себя в руки. А потом Дэвид внезапно объявил, что они с Дженифер уезжают в Гштаад и будут отсутствовать по меньшей мере месяц.

После отъезда Дэвида поведение Эдварда снова изменилось. Теперь он то злился, то впадал в меланхолию. Казалось, он на грани срыва. Однажды, когда Джонатан подошел к телефону, Эдвард буквально отшвырнул его в сторону. Выяснилось, что это звонит всего-навсего его секретарша. Она интересовалась, когда Эдвард приедет в Лондон, где накопилось много работы. В ответ он прорычал, что сам сообщит ей о своем приезде, когда сочтет нужным, и швырнул трубку. Вскоре после этого он накричал и на Шарлотту.

Все происходящее было так не похоже на нашу обычную жизнь, что начинало действовать мне на нервы. Я решила временно уехать в Лондон. Джонатан охотно откликнулся на это предложение, а Шарлотта неожиданно заупрямилась. Сообразив, что это связано с Колином Ньюменом, который играл вместе с ней в сельской постановке «Ромео и Джульетты», я разрешила ей остаться. И тут меня в очередной раз удивило поведение Эдварда. Объявив, что слишком занят, чтобы возиться с влюбленными подростками, он приказал ей отправляться вместе с нами. Таким образом, одним жарким августовским вечером я со счастливым Джонатаном и ноющей Шарлоттой оказалась в нашем доме на Прайори-Уок.

Впоследствии мне пришлось много раз перебирать в уме все эти события в мельчайших подробностях.

Александр позвонил мне на следующий день после обеда, К тому времени, как я повесила трубку, договорившись встретиться с ним в полвосьмого на. нашей квартире, он успел настолько меня завести, что я готова была сорвать с себя всю одежду и изнасиловать молочника. Это состояние не совсем прошло и двадцать минут спустя, когда снова зазвонил телефон. Это был Эдвард.

– Элизабет, я хочу, чтобы ты немедленно вернулась в Вестмур. Детей можешь оставить в Лондоне, Джеффри заедет за ними завтра.

– Эдвард, я не могу…

– Элизабет, ради всего святого, пойми, я никогда не стал бы тебе звонить, если бы это не было очень срочно!

– Эдвард, ты можешь хотя бы объяснить мне, чем вызвана такая срочность? – попыталась выяснить я.

Но он уже повесил трубку.

Я сразу перезвонила, но телефон был занят и оставался занятым еще очень долго. Внезапно мне показалось, что вся прелесть и тепло этого августовского дня исчезли. Вместо них на меня снова стал наползать все тот же парализующий, леденящий душу страх.

Александр был на заседании, и мне пришлось просто съездить на нашу квартиру и оставить ему записку.

В Вестмур я приехала в самом начале восьмого. Эдвард ждал меня на подъездной дорожке и бросился открывать дверцу, как только моя машина остановилась рядом с его «роллс-ройсом».

– Слава Богу, ты здесь! – Он говорил задыхаясь, как будто ему не хватало воздуха. – Кристина поранила ногу, а время не терпит. Я хочу, чтобы ты повела машину.

С этими словами он, не дав мне опомниться, усадил меня за руль «роллса».

– Куда мы едем?

– Просто поезжай по направлению к Дувру. Я скажу тебе, когда повернуть.

К тому времени, когда мы выехали на шоссе А2, он наконец немного успокоился. Украдкой взглянув на мужа, я попыталась определить его настроение и снова спросила, куда мы направляемся. Эдвард улыбнулся. Его глаза блестели нездоровым, лихорадочным блеском.

– Дорогая, не будь такой нетерпеливой. Подожди немного, и ты все увидишь сама.

С каждой минутой тревога и страх все сильнее грызли меня изнутри. Мне хотелось немедленно остановить машину и потребовать объяснений. Но в Эдварде ощущалось нечто такое, что остановило меня. Проехав Айлесхэм, мы свернули направо на узкую однополосную дорогу. К тому времени солнце уже садилось за верхушки деревьев, но было еще достаточно светло, чтобы не включать фары. Одолев несколько миль по ужасной дороге, мы подъехали к каким-то воротам, и Эдвард попросил меня остановиться. Он взглянул на часы:

– Еще слишком рано. Нам придется подождать.

– Слишком рано для чего?

– Элизабет, прошу тебя, не задавай мне больше вопросов! Очень скоро ты все узнаешь.

Все это время он немигающим взглядом всматривался вдаль и даже не повернул головы в мою сторону. Ситуация оказалась для меня абсолютно неожиданной, непривычной, не похожей ни на что, с чем мне приходилось до сих пор сталкиваться в жизни. Я совершенно растерялась и не могла даже представить себе, на каком я свете. Зачем мы здесь, в этой глуши, в десятках миль от ближайшего жилья? Кого мы ждем? Я начала было говорить Эдварду о своем страхе, но почти сразу замолчала. Я вдруг со всей отчетливостью поняла, что боюсь именно Эдварда…

Через некоторое время над нашими головами послышался шум небольшого самолета, заходящего на посадку. Эдвард не сводил с него глаз, но по-прежнему не говорил ни слова. Даже когда самолет приземлился где-то в миле от нас, он не нарушил этого зловещего молчания, а продолжал поглядывать то на часы, то на горизонт. Наконец окончательно стемнело, и он приказал мне завести машину.

Это была совершенно безумная и опасная поездка. Эдвард запретил включать фары, а свет подфарников абсолютно ничего не давал. Но я была потрясена тем, насколько хорошо он знает дорогу – каждый поворот, каждый изгиб. Наконец мы проехали в какой-то проем в изгороди, и дорога сразу стала ровной и гладкой. Прошло некоторое время, прежде чем я поняла, что веду машину по взлетной полосе.

События, происшедшие вслед за этим, потрясли меня настолько, что я совершенно потеряла дар речи и могла лишь молча сидеть и наблюдать.

Из темноты вынырнул какой-то человек, и Эдвард, вынув ключ зажигания, вышел из машины. Они поговорили несколько минут, активно жестикулируя, показывая то на самолет, который смутно виднелся в слабом свете луны, то на машину. После этого они направились к самолету, и их постепенно поглотила темнота. Я осталась одна.