Костер и Саламандра. Книга вторая - Максим Андреевич Далин

— Наши мёртвые, — еле слышно сказала Виллемина. — Наши убитые.

Это было сказано так, что даже меня передёрнуло жутью.

— Выходит, так, — сказал Ричард.

И он в этом явно чуял что-то правильное, и я в этом почувствовала что-то совершенно правильное. Но почему-то это правильное вызывало такую тоску, что ныло сердце.

Вильме снова надо было бежать после этой аудиенции на четверть часа — но я её поймала. На минутку: мне очень нужно было послушать, что она скажет. Нужен был её холодный спокойный разум, трезвый — чтобы себя немного охладить, чтобы стало не так больно и стало можно работать дальше.

Ещё мне хотелось её обнять — и мне показалось, что и ей хотелось. Подержаться друг за друга. Понять, что у нас ещё есть какие-то тела.

Что мы ещё на этом свете.

Вильма взяла мою голову в ладони, как когда-то:

— Карла, милая, тебя ведь что-то мучает?

— Ты понимаешь, как всегда, — кивнула я. — Меня мучает, потому что тебя ведь мучает. И у тебя болит, я чувствую. Когда ты сказала «наши мёртвые»…

И тут Вильма обняла меня порывисто и прижалась. Её потряхивало, как живую.

Я её гладила по голове, по плечам, я ещё не понимала пока — и ждала, когда она сможет говорить. Мне стало ясно, насколько чудовищно она устала за это время, моя королева.

— Жаль, — глухо сказала Вильма мне в шею. — Жаль, что я не могу глубоко подышать. Это мне всегда помогало. Но ничего. Ты мне тоже помогаешь, леди-адъютант. Половина моего воображаемого сердца. Мне уже легче.

— Очень тяжело, Вильма? — спросила я. Я её держала, как Клая, когда он уходил на фронт.

Она встряхнулась, как птица, и выпрямилась. По её кукольному лицу ничего было не прочесть.

— Моим братьям на фронте тяжелее, — сказала она. — И будет ещё тяжелее. И, быть может, будет нестерпимо тяжело, когда кончится война.

Меня это потрясло.

— Не понимаю, — пробормотала я.

Она снова обняла ладонями моё лицо, заглянула в глаза:

— Мы, фарфоровые солдаты, меньше, чем люди, и больше, чем люди. Нам не нужно ни есть, ни пить. Нам не нужно дышать. Мы намного меньше устаём.

— Мы… — шепнула я.

— Мы, — кивнула Виллемина. — Мы, фарфоровые бойцы короны Прибережья. Ты ведь понимаешь, милая, милая моя сестрёнка: я ровно такой же солдат, как и они. Меня так же убили. Меня так же подняли. Я так же воспринимаю мир. Я кусок моей страны, острый осколок того же самого фарфора. Мы, фарфоровые, настолько крепко связаны с нашей верой, нашей страной и нашей войной… я не поверила бы ещё год назад, что такое вообще возможно. И их всё больше — тех, кто отдал человеческую жизнь, а теперь душу отдаёт. Мы с ними — одно.

— Поэтому ты встречаешь санитарные эшелоны? — спросила я. — И навещаешь их в госпитале?

— Я бы отправилась на фронт, как наши подруги-певицы, — сказала Виллемина. — Чтобы сказать им, что благодарна им, что они братья мои, что я сделаю всё мыслимое и немыслимое для нашей общей победы. Если бы у меня только нашлась свободная неделя… так ведь нет её, ты знаешь.

— У каждого своя война, — сказала я.

— Да, — в голосе Вильмы появился еле заметный светлый лучик. — Поэтому я и не думаю капризничать… не пытаюсь заставить своих людей выполнять мои прихоти. Делаю всё, что могу делать здесь, ради победы над адом.

— Но почему ты сказала, что после войны будет тяжелее?

— Карла, милая Карла… — Виллемина снова опустила голову, и лучик погас. — Мы вернёмся с войны, и всё это встанет в полный рост… наши искусственные тела с нечеловеческими потребностями, наша ужасная память, наш опыт, которого никому не надо… Наши неизменно юные фарфоровые лица — и рядом с нами будут стареть живые любимые…

Ужас меня хлестнул, как стальной трос, — наотмашь.

Видимо, это отразилось у меня на лице. Вильма взяла мои руки, поднесла к губам, прижалась к ним щекой:

— Прости, милая моя девочка. Я не должна была. Не думай пока об этом. У нас ещё будет время об этом подумать, что-то решить… что-то, быть может, исправить. Пока рано. Пока нам нужно победить. Присмотри за этим юношей, за перелесцем, хорошо? Он нам зачем-то очень нужен, я чувствую. Как минимум он многое объяснил мне, даже не сказав ничего конкретно.

— Хорошо, — я сдержала вздох и вморгнула слёзы, даже улыбнуться сумела кое-как. — Ты тоже не думай, государыня моя, фарфоровый герой. Будем решать задачи по порядку, ладно?

Вильма провела кончиками пальцев по лбу, словно стирая дурные мысли.

— Ну что ж, — сказала она уже легче и веселее. — Нам пора побеждать, милая Карла. Я уже опаздываю самым нестерпимым образом, да и тебя наверняка ждут. Я постараюсь не засиживаться в Штабе за полночь — и, быть может, мы успеем поболтать перед сном.

Я поцеловала свою государыню в щёку — и она выпорхнула из нашей гостиной так легко, будто этот страшный груз и не давил на неё.

А я пошла поискать Ричарда — и как раз вовремя.

Ричард оказался у нас в каземате — и завороженно разглядывал наше связное зеркало. Было очень заметно, что ему хочется стекло полапать, вот прям руками потрогать, но он опасается. А лицо у него было восхищённое и ошарашенное.

— Да что ты там увидал-то? — приставал Жейнар, но Ричард только мотал головой.

— Ричард! — окликнула я.

Похоже, вывела его из транса. Он вздрогнул и обернулся:

— Леди Карла, а что там?

— Ну, — я только плечом дёрнула. — Смотря где.

Жейнар сморщил нос:

— Ну Ричард, я ж говорил! Это зеркало для связи. Наносишь эликсир — раз, два, три — и тебя слышит человек с другой стороны. Вот что там?

Ричард виновато ухмыльнулся:

— Нет, Жейнар, я ж не про это. Про связь, про эликсир — я всё понял. А вот внутри там что? Вот прямо там, в… в глубине там?

Мы с Жейнаром переглянулись.

— О! — радостно воскликнул Ольгер, который вошёл и услышал только последнюю Ричардову реплику. — Это вампирские пути, что ли?

Жейнар присвистнул.

—