Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память - Андрей Кручинин

Этот период – с весны 1917-го до конца лета 1918 года – стал для адмирала Колчака, наверное, одним из тяжелейших. Несбыточные мечты, рухнувшие надежды, безрезультатные усилия для такого эмоционального и впечатлительного человека, каким представляется нам Александр Васильевич, должны были оказаться поистине невыносимым грузом, страдания от которого еще усугублялись жестким, даже жестоким отношением адмирала к самому себе. И то, что он надломился, но не сломался, то, что страдание, сквозящее в его глазах и охватывавшее его душу, не лишило его воли и стремления к действиям, говорит прежде всего о силе и мужестве этого человека. И после всего пережитого и перечувствованного удивительна не развившаяся вспыльчивость, которая порой заставляла его срываться на крик или ломать карандаши, подвернувшиеся под руку, – удивительна та самоотверженная готовность, с какой он вновь примет на себя тяжелый крест.

Ибо главные страдания все-таки были еще впереди.

Глава 10

Омская власть

Адмирал Колчак прибыл в Омск примерно 10–13 октября, – как он думал, всего лишь проездом на Юг России. Мы приводили уже немало доводов, почему его намерения кажутся нам искренними, а сейчас добавим еще, что Анна Васильевна все это время оставалась в Японии: действительно, подвергать ее риску путешествия по уральским степям или охваченному войною Кавказу Колчак вряд ли мог, а приезжать с ней к жене было бы по меньшей мере бестактно, даже если Александр Васильевич намеревался немедленно начинать бракоразводный процесс [63]. Незадолго до отъезда из Владивостока адмирал имел беседу с героем недавних боев, также отправлявшимся на запад, – чешским генералом Гайдой, и содержание беседы вновь свидетельствует в пользу того, что к «сибирским» делам Колчак в это время подходил с относительным равнодушием.

Радола Гайда (Рудольф Гейдель, а по-русски – Родион Иванович), 26-летний обер-лейтенант австро-венгерской армии, капитан медицинской службы армии черногорской и капитан Чешско-Словацкого корпуса, несмотря на вполне мирную профессию аптекаря, нашел себя именно на войне, причем в должности строевого офицера. Обладая тактическим чутьем, решительностью, готовностью к ответственности за рискованные поступки, он отличился в летних боях 1917 года, а в 1918-м по заслугам стал генералом, с боями проложив дорогу от Ново-Николаевска в Забайкалье. Однако наряду с несомненными достоинствами Гайда отличался чрезмерной амбициозностью, большим самомнением и неуживчивостью, что легко создавало ему врагов.

Вот и в сентябре 1918 года, приехав во Владивосток триумфатором, новоиспеченный генерал немедленно начал вмешиваться в чужие дела, вследствие чего, быть может, вскоре почувствовал себя неуверенно. Поэтому в частной беседе с Колчаком он и поднял вопросы, казалось бы, не совсем уместные и в любом случае не имевшие тогда реального продолжения. «Говорилось им о возможности передачи командования всеми русскими и чешскими военными силами в его руки; на его вопрос о моем отношении к этому я сказал, что если большая часть сил принадлежит чешскому командованию, то возможна передача ему и командования всеми силами… – рассказывает Александр Васильевич. – Гайда высказал и мысль о необходимости создания военной диктатуры, о которой я в свою очередь говорил ему, что диктатура эта мыслима лишь при наличности большой и объединенной военной силы». Пребывавший не у дел адмирал (он сделал и «формальное заявление» о выходе из состава правления КВЖД, хотя дата его не вполне ясна), чье положение частного лица подчеркивалось штатским костюмом, вряд ли вообще понимал, почему победоносный чешский военачальник вдруг заинтересовался именно его мнением об управлении Сибирью и сибирскими войсками; быть может, Колчак решил, что Гайда прочит на роль диктатора самого себя, – однако в этом, судя по всему, ошибался.

Находя себя вполне достойным поста Главнокомандующего, в диктаторы Гайда отнюдь не рвался. Быть может, он и свои позиции военачальника намеревался укрепить с помощью какого-нибудь авторитетного русского имени (существует свидетельство, согласно которому во время владивостокской встречи «Гайда предложил Колчаку работать с ним на Екатеринбургском фронте», на что Колчак якобы согласился), а относительно перспектив установления диктатуры разговаривал 28 сентября с видным сибирским конституционным демократом В.Н.Пепеляевым, первым назвав в разговоре имя адмирала. Далее состоялся обмен многозначительными репликами: «Его возможно поддержать. Но когда это может быть?» – «Дней через 20. Чехов мне удастся убедить». Последнее обещание принадлежало Гайде…

Возможно, Александр Васильевич действительно заколебался, хотя, с другой стороны, скрывать «предложение работать с Гайдой» у него впоследствии как будто не было особых мотивов. Сделать предположение о колебаниях допустимо на основании письма, написанного Колчаком на имя генерала Алексеева и датированного 1 октября (Деникин считает, что здесь используется новый стиль, однако это кажется сомнительным). Такое письмо не очень увязывается с намерением лично явиться в распоряжение старого генерала, если только не увидеть в нем письменного доклада, подаваемого официальным путем независимо от личной встречи. Кроме того, через некоторое время после прибытия в Омск Колчак узнал, что Алексеев скончался в Екатеринодаре 8 октября, и это известие могло подействовать на него расхолаживающе: Деникин был храбрым и честным генералом с исключительными заслугами, но алексеевским авторитетом он в глазах Александра Васильевича, должно быть, все-таки не обладал. Тем не менее, решив официально «представиться Сибирскому правительству», Колчак в беседе с одним из министров – И.И.Серебренниковым – по-прежнему говорил о намерении отправиться на Юг.

«Адмирал вошел в мой кабинет в сопровождении своего секретаря, – рассказывает Серебренников. – Насколько припоминаю, оба они были в штатских костюмах. После кратких вступительных фраз, приличествующих случаю, у меня с адмиралом завязалась длительная беседа…

Я предложил адмиралу принять в той или иной форме участие в работе Сибирского правительства, но он ответил, что не намеревается надолго задержаться в Омске и в недалеком будущем, по всей вероятности, проследует на юг России, к Деникину».

Задержаться, однако, пришлось, и задержаться надолго. Именно к последующим месяцам, когда адмирал оказался вознесенным на пост Верховного Правителя, относится и большинство обвинений, направленных в адрес Колчака. Наиболее резкие раздаются из лагеря «революционной демократии», обвиняя адмирала в «антидемократизме», «стремлении к диктатуре», покушениях на «народоправство» и на соответствующие институты, существовавшие к тому времени на Востоке России. Посмотрим, впрочем, внимательнее на сибирскую обстановку, сложившуюся до появления в Омске Колчака…