У черты заката. Ступи за ограду - Юрий Слепухин

— Обгоняйте, только осторожно…

— Угу…

Повинуясь движению ее ноги, машина с воем ринулась вперед и через минуту оставила позади идущий на большой скорости низкий, приземистый «бьюик родмастер»; водитель того только успел погрозить Жерару кулаком.

— Люблю обгонять, — довольным тоном сказала Беатрис. — К сожалению, на нашем «форде» это редко удается.

— Что вы начали говорить о моей жене?

— О вашей жене… О, я просто подумала, когда увидела фото, что с такой женщиной мужчина должен быть или очень счастливым, или очень несчастным.

— Послушайте, вы еще не можете разбираться в этих вопросах.

— Вот поэтому я и хочу начать… разбираться. И потом не думайте, восемнадцать лет это не такой уж детский возраст… У мужчин — может быть, не знаю… А девушка в восемнадцать лет понимает гораздо больше.

— Это верно, — согласился Жерар. — А вообще заметно, что вы служите Фемиде… У вас уже все повадки следователя.

Беатрис покраснела.

— Вам это неприятно, Джерри, — что я спрашиваю?

— Не в том дело… Меня удивляет ваша склонность анализировать явления… и людей. Обычно это более свойственно мужскому уму.

— О, я вовсе не ради анализа… Просто мне — когда я встречаю что-нибудь непонятное — всегда хочется разобраться и понять. Это плохо?

— Иногда это бывает опасно. Над некоторыми вещами в жизни лучше вообще не задумываться.

— Но, Джерри, как тогда жить? — удивленно покосилась на него Беатрис. — Говорят, самое страшное — это то, чего не понимаешь. Поэтому я хотела бы понять в жизни как можно больше.

— Не пытайтесь понять жизнь, Трисс. Тем более в восемнадцать лет… В таком возрасте можно еще жить не задумываясь. А впрочем…

— Вот именно, — подхватила Беатрис, — вы сами поняли сейчас, что сказали неправильно. Я не знаю — может, другие и могут, а я не могу жить «не задумываясь»… Я сегодня все думаю о вас, понимаете… У вас есть возможность жить так, как вы хотите, заниматься искусством, вы счастливы в семейной жизни, а между тем…

— Что «между тем»?

Беатрис помолчала. На секунду оторвав левую руку от руля, она заправила в прическу растрепанную ветром прядь волос.

— Вы знаете, Джерри… когда я увидела вас вчера в первый раз… там, в баре… мне почему-то сразу подумалось, что вот сидит очень несчастный человек. Вас не обижает откровенность? Мы ведь договорились быть друзьями.

— Какие тут могут быть обиды. Итак, я показался вам несчастным человеком?

— Ну, что-то в этом роде… — Беатрис опять бросила на него быстрый, внимательный взгляд. — И сегодня я еще больше убедилась… Знаете, Джерри, я считаю, что жить на земле становится с каждым годом все хуже и хуже, — вы можете надо мной смеяться, но я это чувствую, как животные чувствуют приближающееся землетрясение… Поэтому мне всегда интересно — не чувствуют ли этого же и другие. Иначе чем можно объяснить, что человек, имеющий в жизни все…

Она замолчала, словно подбирая правильные слова. Машина, мерно раскачиваясь, с гулом пожирала километры белого от солнца шоссе, убегающего вдаль через выжженную и уже по-осеннему бурую травянистую равнину.

— Почему так качает, Джерри? — спросила Беатрис.

Жерар ответил непонимающим взглядом.

— А, это, — сообразил он, оторвавшись от своих мыслей. — Не знаю, амортизаторы слабоваты.

— Качает, как в лодке. Джерри, у вас есть дети?

— Нет.

— А где сейчас ваша жена — в Европе? Она тоже француженка?

— Нет, аргентинка, сейчас она в Бразилии… Поехала навестить подругу.

— Ага… А сколько ей лет, Джерри? Этот снимок, что в ее комнате, — он сделан давно?

— Недавно. Она старше вас на два года.

— Вы очень ее любите?

— Конечно!

— Я хочу сказать… любите именно как друга, не правда ли? — продолжала допытываться Беатрис.

— Как друга, — терпеливо согласился Жерар.

— Потому что иногда можно любить за внешность… Тогда это не то. Это, пожалуй, и не любовь. Господи, как трудно устроена жизнь…

— Хватит вам, философ в юбочке, — усмехнулся Жерар. — Не опережайте своего возраста, это вредно во всех отношениях.

— Я никакой не философ, наоборот, я ничего не понимаю. Но я не могу жить вслепую, поймите!

— Согласен, Трисс. Жить с открытыми глазами куда интереснее. Вопрос только — что безопаснее.

Помолчав, Беатрис спросила нерешительно:

— Скажите, Джерри… вы — католик?

— Нет.

— Протестант? Хотя не похоже…

— Послушайте, чтобы вам не пришлось перечислять все вероисповедания и религии — их слишком много, — я вам скажу сразу, что я атеист, просто-напросто атеист. Вы-то, конечно, принадлежите к святой апостольской римско-католической церкви?

— Джерри, это не тема для иронии, — укоризненно взглянула на него Беатрис. — Да, я принадлежу к римской церкви. Не знаю… Мне кажется… — Она вздохнула и снова поправила разлетающиеся от ветра волосы.

— Что вам кажется? — спросил Жерар, тщетно подождав конца неоконченной фразы.

— Не знаю, — повторила она, покачав головой. — Атеистом трудно прожить, я так думаю.

— Вот как? — язвительно спросил Жерар. — Вы так думаете? А я думаю, что куда труднее верить в бога — всемилостивого и всемогущего — сегодня, во второй половине двадцатого века, после Хиросимы и нацистских бухенвальдов…

— Что это — бухенвальды?

— А это был в Германии такой лагерь, один из многих… И был еще Дахау, где медики из СС занимались вивисекцией над заключенными. Знаете, Трисс, почему вы еще остаетесь верующей? Да просто потому, что вам… — Он высунул руку в окно и сердито выколотил трубку о борт. — Потому что вам, к счастью, не пришлось побывать в Европе во время последней войны. Вы любите путешествовать — так вот, когда получите возможность, поезжайте во Францию, в департамент Верхней Вьенны, там недалеко от Лиможа есть местечко Орадур-сюр-Глан. Десятого июня сорок четвертого года немцы согнали в орадурскую церковь семьсот человек жителей городка — из них три четверти женщин и детей — и сожгли заживо. Развалины этой церкви существуют до сих пор. Когда вы там будете, Трисс, можете присесть на кучу обгорелого щебня, смешанного с человеческим пеплом, и поразмышлять о божьем милосердии… Трудно прожить атеистом! — фыркнул Жерар. — Вы, мадемуазель, поживите сначала с мое и повидайте то, что пришлось повидать мне, а потом посмотрим, что останется от вашей веры.

— Я не знаю, Джерри… — заговорила Беатрис вздрагивающим голосом. — Вы… вы говорите такие вещи… Я вообще не должна была бы вас слушать, но… бог не может принуждать людей быть хорошими, вернее, не хочет — понимаете? Человеку дана свобода выбора между добром и злом…

— Вот как! — насмешливо воскликнул Жерар. — В самом деле, какой великолепный принцип! Бросьте, Трисс! Попытка оправдать зло принципом свободного выбора — это, знаете ли, годится только для схоластических споров. При первом столкновении с обычной логикой от этого принципа ничего не остается. Принято говорить, что все мы — дети бога, не так ли? Так вот, когда вы, Трисс, выйдете замуж и нарожаете детей, воспитывайте их согласно принципу свободного выбора между добром и злом. Пусть делают что хотят, а вы будете смотреть со стороны и спокойно записывать их дурные и хорошие поступки…

— Джерри, я вас очень прошу! — почти со слезами крикнула Беатрис.

— Да?

— Джерри, не нужно! Есть вещи, о которых нельзя думать, — понимаете? Нужно или верить, или не верить, но… Как вы не понимаете? К вере нельзя подходить так, как вы подходите… Это совершенно разные вещи, Джерри, при чем тут «обычная логика»?.. Это ведь совершенно в разных планах! Мне страшно вас слушать, я понимаю, откуда в вас это разочарование… Поймите, Джерри, ведь нельзя жить с пустой душой! Человек с пустой душой может оставаться нормальным только при исключительно счастливом стечении обстоятельств… А если вдруг случится какое-нибудь несчастье, и в душе нет ничего, абсолютно ничего, что могло бы как-то утешить?.. Я теперь понимаю, почему…

— Ничего вы не понимаете! — закричал Жерар. — На кой дьявол мне теперь какие-то утешения! Что вы понимаете в моей душе! Оставьте ее в покое и изощряйте свою догадливость на ком-нибудь другом!

Беатрис затормозила так, что машину бросило на обочину. Резко запахло горелой резиной. Выключив зажигание, она пыталась открыть дверцу, дергая ручку в обратную сторону; наконец дверца открылась, и Беатрис выскочила из-за руля. Отступив на шаг, она сказала вздрагивающим голосом, почти шепотом:

— Я думаю, мне лучше вернуться в город… Я остановлю какую-нибудь машину, не беспокойтесь… Я… я очень сожалею, что так получилось, что вы приняли мои слова… как непрошеное вторжение в вашу душу…