Руководство джентльмена по пороку и добродетели - Маккензи Ли

Фелисити просовывает руки меж ребер и вытаскивает сердце, осторожно, будто новорожденного котенка. От сердца пышет жар, руки Фелисити проседают под его тяжестью, точно это огромный драгоценный камень или корабельный якорь.

Сестра протягивает сердце Бурбону, но тот отшатывается (я волокусь за ним), будто у него поджилки трясутся при одной мысли о том, чтобы его коснуться.

– Condesa Роблес, – приказывает он, – возьмите. Вы его понесете.

Элена делает шаг навстречу Фелисити, оказавшись как раз между нами с Бурбоном и Перси, и принимает сердце в сложенные лодочкой ладони, осторожно, будто оно живое и хрупкое. Когда ее пальцы смыкаются на плоти сердца, на руку ей стекает прозрачная капля из крови и света.

Элена начинает что-то говорить, но Бурбон снова вцепляется в меня и прижимает к себе живым щитом. Перси, медленно кравшийся вперед, будто собираясь перехватить меня, как только Бурбон получит сердце, так и замирает с вытянутой рукой. Фелисити встает рядом с ним, обнимая себя руками. Ее пальцы оставляют на рукавах мерцающие пятна сердечной жидкости.

– Вы получили, что хотели, – напоминает Перси. – Отпустите Монти, прошу вас! – И снова: – Прошу вас!

– Ну уж нет, я и не собирался сохранять жизнь никому из вашей троицы. Вы наверняка и сами это понимаете.

– Виноват я один! – подаю я голос, чувствуя, как оседаю у него на руках, теряя последние силы и волю к жизни. – Шкатулку украл я, отпустите остальных!

Рука герцога хватает меня за горло, мешая говорить.

– Мне жаль, господин. Condesa, идите в туннель. Раз уж вы так не хотите марать о них руки, запрем их тут, пусть тонут с островом.

Элена не сводит глаз с сердца, которое баюкает в руках. Оно отбрасывает ей на лицо мерцающие отблески.

– Condesa! – теряет терпение Бурбон.

Элена наконец поднимает взгляд, только не на герцога, а на Перси, и тихо спрашивает его:

– Вам оно нужно?

– Condesa! – в третий раз окликает герцог.

– Нужно? – повторяет Элена.

– Нет, – отвечает Перси.

Бурбон, похоже, понимает, что затеяла Элена, за секунду до того, как она делает шаг. Элена подносит сердце к одной из горящих чаш. Бурбон бросается вперед, готовый выхватить сердце, только забывает, что перед ним стою я. Наши ноги сплетаются, он влетает в меня, и мы падаем наземь. Я с размаху ударяюсь плечом о камень, и – будто мало боли – меня тут же придавливает Бурбон.

Он пытается высвободиться, пинает меня ногой в живот, выбивая дух, и кое-как поднимается на четвереньки. Он тянется к Элене, а она простирает сложенные руки к огню. Он может успеть выхватить у нее сердце, пока оно не погибло. Отчасти мне хочется сделать то же самое. Выхватить сердце, крепко его сжать и никому не отдавать.

Вместо этого я пытаюсь остановить герцога единственным возможным способом: сжимаю кулак, замахиваюсь и, в последнюю секунду вытащив из кулака большой палец, бью Бурбону прямо в нос.

Это все равно зверски больно, зато действенно: под рукой ломается хрящ. Герцог воет от боли, кровь заливает его лицо и капает на пол. Элена времени даром не теряет и не просто роняет сердце матери в огонь, а эффектно, с размаху его туда закидывает.

Сердце тут же занимается, будто пропитано спиртом. Взметывается столб ослепительного пламени, и все мы, кроме герцога, закрываем глаза руками. Кровь продолжает течь у него по губам и подбородку, но он упорно ползет вперед, будто еще надеясь выхватить из огня хоть какие-то останки сердца. Волна жара опаляет ему лоб.

Я хватаю его за шиворот и дергаю назад. Он рычит от гнева и вслепую тыкает в меня пистолем. Дуло врезается мне прямо над ухом, и у самого моего лица гремит выстрел. Раздается ужасный грохот, и меня отбрасывает на пол. Голова горит огнем. Какое-то время ничего не слышно, кроме лязга металла.

Из огня, поглотившего сердце, вылетает сноп искр, будто кто-то ударил по раскаленному металлу, и по усыпальнице прокатывается новый порыв жаркого воздуха, разнося пепел, искры и мерцающую пыль с запахом костей и алхимических составов. Стены содрогаются, с потолка обрушивается дождь мелких камешков. Свет пляшет по стенам. Железная чаша с огнем переворачивается, и горячий хворост рассыпается по полу. Звуки начинают возвращаться, но как-то глухо. К свисту в ухе добавляется низкий рокот.

Губы Фелисити шевелятся, и я слышу ее крик: «В туннель!»

Я пытаюсь подняться; как-то слишком уж это нелегко. Перси хватает меня за руку, вздергивает на ноги и тянет за собой, обхватив за талию. Фелисити бежит первой. Она распахивает дверь, и мы выбегаем, как раз когда одна из колонн валится срубленным деревом и во все стороны брызжут кости. Перси дергает меня на себя, убирая из-под удара.

Элена бежит за нами, но в дверях вдруг застывает и кричит: «Спасайтесь!» Сперва я не понимаю, кому это она. Оборачиваюсь: Бурбон так и стоит на коленях у огня, то и дело запуская пальцы в пламя, надеясь вытащить хоть кусочек сердца. Огонь танцует по его рукавам, забирается в волосы, он орет благим матом, но продолжает рыться в пламени.

– Уходите! – снова выкрикивает Элена. – Его больше нет, спасайтесь!

Герцог не уходит – похоже, он решил похоронить себя здесь заживо. Дверной проем обваливается, и Фелисити – благослови ее Господь, во мне-то ни грана милосердия уже не осталось – хватает Элену и вытаскивает в коридор.

Мы бежим по туннелю, а за нами рушатся стены. Сам воздух будто дрожит, наполненный звуком трещащих, рушащихся и крошащихся в труху и щепу костей. В воздухе повисает столько пыли, что трудно дышать. На повороте скалится скелет капуцина. Мелькает перед глазами: «Ты будешь», – и табличка падает на землю, ломаясь пополам.

У выхода из туннеля Элена обгоняет нас, взлетает по лестнице и пропадает из виду. Когда мы поднимаемся в часовню, она уже выбегает из дверей и бежит к причалу, где привязана наша гондола. Рядом с ней – баркас.

Элена выпихивает гондолу в воду, толкается шестом, седлает течение и уносится прочь. За нами раздается треск, будто ударила молния, и падает кусок стены часовни. В спину бьет перемешанный с пылью воздух, и мы едва не падаем. На нас катят волны.

В Лагуну летят камни, и от их грохота дрожит земля. Потом она вдруг накреняется, и я падаю на Перси, промокая по грудь. Он каким-то чудом удерживается на ногах. Видимо, дело в том, что накренилась не земля, а я сам. Я с удивлением замечаю, что мои конечности почти напрочь перестали работать и на ногах я до сих пор только потому, что меня держит Перси. В голове возникает странное ощущение, будто ее заливает изнутри водой. В ушах звенит.

Перси забрасывает