Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или - Айн Рэнд

Главный механик шел по двору, глядя в землю. Он думал о своей жене, двоих детях и доме, на покупку которого потратил всю жизнь. Он понимал, что задумали его начальники, и размышлял, должен ли отказаться подчиняться их приказу. Главный механик никогда не боялся потерять работу. Как квалифицированный специалист прежде он знал, что, поссорившись с одним работодателем, всегда найдет себе другого. Сейчас он испугался, так как не имел права уйти с одной работы, чтобы найти другую. Если он не подчинится работодателю, его предадут суду Объединенного совета, а если Объединенный совет повернет дело против него, это будет означать приговор, обрекающий на медленную смерть от голода, потому как ему запретят всякую работу. Он знал, что Объединенный совет будет против него, знал, что единственный ключ к влиянию на противоречивые решения совета — протекция. Какие шансы могут быть у него в суде против мистера Митчема? Или, хуже того, Чалмерса? Прошли те времена, когда работодатель требовал от него только максимальной отдачи, работы по способностям.

Сегодня способности стали не нужны. Раньше от него требовали наилучшего исполнения обязанностей и соответственно, награждали. Сейчас он не мог ожидать ничего, кроме наказания, если стал бы поступать по совести. Раньше от него требовалось уметь думать. А теперь…

Теперь никто не требовал от него умения думать — только повиновения. И совестливости от него тоже никто не ждал. Должен ли он высказать свое мнение? Ради кого? Он подумал о трех сотнях пассажиров «Кометы». Подумал о своих детях. Его сын оканчивал школу, а дочь девятнадцати лет, которой он страшно гордился, называли самой красивой девушкой города. Главный механик спрашивал себя, сможет ли он обречь собственных чад на участь детей безработного, которых видел в трущобах, протянувшихся вдоль закрытых фабрик и заброшенных железнодорожных путей. И с ужасом обнаружил, что должен сейчас выбрать между жизнями своих детей и пассажиров «Кометы». Конфликт такого рода прежде был невозможен. Тогда безопасность его детей зависела от неприкосновенности пассажиров, обслуживая одних, он служил другим, не происходило столкновения интересов, не нужно было никого приносить в жертву. Теперь спасти пассажиров он мог только ценой жизни собственных детей.

Главный механик смутно припоминал слышанные им проповеди о прелестях самопожертвования, о добродетели принесения человеком в жертву самого дорогого ради блага других людей. Он ничего не знал о тонкостях этики, но внезапно понял — не словами, а темной, свирепой болью — если добродетель такова, то он не желает быть к ней причастным.

Он вошел в здание депо и приказал подготовить большой старинный паровоз к рейсу в Уинстон.

Формировщик потянулся к телефону в кабинете диспетчера, чтобы, как ему приказали, вызвать паровозную бригаду. Но рука замерла на полпути. Его внезапно резанула мысль о том, что он отправляет людей на смерть, и что из двадцати человек, значившихся в списке, двое, по его выбору, погибнут. Внутри все похолодело, но он не находил в себе ни сожаления, ни тревоги — одно только замешательство и возмущение. Никогда еще он не посылал людей на смерть, его обязанностью было посылать их на работу, которая давала им деньги на жизнь. «Странно, — подумал он, — и странно, что рука остановилась». Ее остановило чувство, которое он испытал лет двадцать назад… нет, припомнил он, всего лишь месяц назад.

Формировщику составов исполнилось сорок восемь лет. Ни семьи, ни друзей, ни даже собаки или кошки у него не было. Всю силу привязанности, дарованную ему природой, он обратил на своего младшего брата двадцати пяти лет, которого вырастил и воспитал. Он послал его в технологический колледж и знал, как и все преподаватели, что на этом хмуром юном лбу лежит печать гения. С той же целеустремленностью брата-однолюба юноша не интересовался ничем, кроме своих занятий: ни спортом, ни вечеринками, ни девушками, только теми дисциплинами, которые могли потребоваться ему в последующей работе. Он окончил колледж и поступил в исследовательскую лабораторию крупного электрического концерна в Массачусетсе, получив не по возрасту высокое жалованье.

Сегодня двадцать восьмое мая, подумал комплектовщик составов. Директива номер 10-289 вышла утром первого мая. А вечером первого мая ему сообщили, что его брат покончил с собой.

Формировщик составов слышал, как говорили, что директива необходима для спасения страны. Он не знал, правда ли это, и не смог бы сказать, что именно для спасения страны нужно. Но, движимый внутренним чувством, которое сам не способен был определить, он пришел в кабинет местной газеты и потребовал, чтобы опубликовали историю смерти его брата. Единственным его доводом были слова: «Люди должны об этом знать». Формировщик составов не смог бы проследить, какие нарушенные связи в его мозгу сформировали убеждение: если такое случилось по воле людей, то люди должны об этом знать. Он верил, что люди, узнав о случившемся с его братом, никогда больше не повторят той же ошибки. Редактор отказался, утверждая, что такая статья нанесет вред моральному настрою читателей газеты.

Формировщик составов ничего не знал о тонкостях политики, но понимал, что в этот момент потерял интерес к жизни и смерти, и ко всем людям, населявшим страну. Он думал, держа в руке телефонную трубку, что, может быть, должен предупредить людей, которым собирался звонить. Они ему доверяли, им бы и в голову не пришло, что он способен сознательно послать их на верную смерть.

Но формировщик составов покачал головой: это мысль из прежней жизни, прошлогодняя мысль, пережиток того времени, когда он тоже доверял людям. Теперь она не имеет значения. Его мозг работал медленно, как будто мысли с трудом пробивались сквозь некую желеобразную массу, лишенную эмоций. Он подумал, предупреди он кого-нибудь из команды, могут возникнуть неприятности, возможно, начнется борьба, и ему придется действовать куда более жестко. Вот только он позабыл, ради чего будет эта борьба? Истины? Справедливости? Братской любви? Ему не хотелось делать усилий. Он так устал. Если он предупредит всех людей в списке, подумал он, тогда никто не поедет на поезде, и он спасет две жизни и еще три сотни жизней пассажиров «Кометы».

Но ничто не откликнулось в его душе на эти цифры. «Жизни» — просто слово, в нем нет смысла. Он прижал телефонную трубку к уху, набрал два номера и вызвал машиниста и кочегара на срочную работу.

Поезд номер 306 отправился в Уинстон, когда Дэйв Митчем спустился на первый этаж.

— Вызовите для меня дрезину, — распорядился он. — Я должен уехать в Фэрмаунт.

Маленькая станция Фэрмаунт находилась в двадцати милях. Подчиненные кивнули, не задавая вопросов. Билла Брента среди них не было. Митчем вошел в кабинет Брента. Тот молча сидел за столом, казалось, он чего-то ждал.

— Я уезжаю в Фэрмаунт, — сообщил Митчем тоном, не терпящим возражений. — Пару недель назад там был дизель, знаете, срочный ремонт или что-то в этом роде… Я съезжу, посмотрю, не сможем ли мы его использовать.

Митчем выдержал паузу, Брент ничего не ответил.

— При сложившихся обстоятельствах, — продолжил Митчем, не глядя на Брента, — мы не можем удерживать «Комету» до утра. Так или иначе, нужно действовать. Сейчас я думаю, может быть, тот дизель нам подойдет, но это последняя возможность. Поэтому, если вы не услышите обо мне через полчаса, напишите распоряжение и посылайте «Комету», пусть ее тянет номер 306.

О чем бы ни думал в ту минуту Брент, услышав слова Митчема, он не поверил своим ушам. Он ответил не сразу и только немного погодя произнес:

— Нет.

— Что вы хотите сказать своим «нет»?

— Я этого не сделаю.

— То есть как «не сделаю», это приказ!

— Я этого не сделаю, — в голосе Брента звучала твердость, не замутненная эмоциями.

— Вы отказываетесь выполнять приказ?

— Отказываюсь.

— Но вы не имеете права! И я не собираюсь с вами спорить. Я так решил, это моя обязанность, и я не спрашиваю вашего мнения. Ваша работа — принимать к исполнению мои приказы.

— Вы отдадите мне этот приказ в письменном виде?

— С какой стати, черт возьми? Вы намекаете, что не доверяете мне? Вы что…

— Зачем вы едете в Фэрмаунт, Дэйв? Почему не можете поговорить о дизеле по телефону, если думаете, что он у них есть?

— Не учите меня, как работать! Не задавайте мне вопросов! Захлопните пасть и делайте то, что вам велят, или я предоставлю вам возможность поговорить на Объединенном совете!

Нелегко было читать эмоции на бесстрастном ковбойском лице Брента, но Митчем рассмотрел нечто, напоминавшее ужас, смешанный с недоверием, только это был ужас от самого его вида, а не от его слов. Не этот, совсем не этот страх надеялся Митчем увидеть в глазах Брента.