Пещеры Красной реки. Листы каменной книги(Исторические повести) - Сенак Клод

— Бросай, — хмуро сказал Главный, — бросай чужое!

Мешок, тяжело расплеснув прозрачную воду, ушел на дно.

Вздох пронесся по толпе охотников. Такое богатство было в руках, и вот его уже нет!

— Иди в свою землянку, — велел Главный охотник Льоку. — Жди, пока старшие решат, что с тобой делать.

Льок был рад поскорее уйти от всех и спрятаться хоть на время в своем жилище. Но и там он не нашел утешения. Огонь в очаге не горел. Боязливая сидела скорчившись в углу, и, когда она подняла навстречу мужу лицо, Льок увидел кровоподтек под ее глазом и большую царапину на щеке. Женщины побили Боязливую за то, что она навлекла опасность войны на стойбище. Они побили ее и за то, что она нарушила запрет стойбища отцов, ведь все они были взяты сюда из селения на том берегу реки.

Льок сел рядом. Боязливая по-детски прижалась к нему. В нетопленую землянку забрались комары. Назойливо кружась над головой, они нагоняли заунывным пением еще большую тоску.

Близнецы вернулись поздно. В теплое время дети, как и в родном стойбище Льока, сами добывали себе пищу — дикий лук и какие-то болотные коренья, от которых щипало язык, мелкую рыбешку, птичьи яйца. Увидя, что матери не до них, они забились, как маленькие зверьки, под шкуры в глубине землянки и тотчас уснули.

Льок и Боязливая еще долго сидели в темноте у холодного очага, стараясь угадать, что решат старики, что ожидает их завтра… Потом они незаметно задремали.

Рано утром их разбудил старый мастер.

— Вставай, Мон-Кибу, — сказал он, — надо работать. Олени скоро придут. Вчера твои руки спасли твою голову.

Боязливая бросилась разжигать очаг. Клубы дыма быстро выжили комаров и мух. Скоро запахло печеным мясом. В землянке сразу стало тепло и радостно, и Льоку и Боязливой показалось, что беда миновала бесследно.

Когда солнце ярко светит целый день, плохо сидеть в темной землянке. Сырость идет от земляных стен и пола и влагой пропитывает меха постели, даже сушеное мясо покрывается плесенью. Воздух нетопленого жилья становится совсем промозглым и затхлым.

У старого Кибу весной всегда ломило суставы на руках и ногах, ныли все кости. Стоило ему немного посидеть в землянке, как его одолевал удушливый кашель, ноющие пальцы начинали дрожать и удары отбойника делались неточными.

Вот почему с наступлением тепла старый мастер выносил свою шлифовальную плиту и работал на солнышке, сидя у входа в землянку.

Так и в это утро, особенно ясное и жаркое, усердно трудились Кибу и Льок, склонившись над рабочей плитой. Старый мастер шлифовал топор, а Льок заканчивал скребок для очистки кожи от волоса, который он сделал из половинки сломанного им наконечника. Это был не только скребок: сторону разлома Мон-Кибу заострил так, что она стала ножом для раскройки кож. Никто раньше не додумался до того, чтобы из одной кремневой пластинки делать два орудия! Теперь оставалось только закрепить скребок-нож в деревянной рукоятке. Она уже лежала рядом на плите. Льок протянул за ней руку и вдруг увидел, что Рыжий, спокойно дремавший до сих пор у его ног, проснулся и, задрав голову, забавно водит носом по воздуху. Крупное крылатое насекомое кружило над головой пса.

— Овод! — крикнул старый Кибу, оторвавшийся от работы. — Овод! Значит, скоро придут олени.

И тут же с другого конца стойбища донеслись звонкие голоса подростков:

— Оводы! Оводы прилетели!

На крики мальчишек из землянок выбегали охотники. Вышел и Главный охотник стойбища. Поднялась суета сборов. Главный неторопливо отдавал распоряжения. Молодые охотники и подростки, с нетерпением ожидавшие этого дня, должны были сейчас же отправиться в лес по ту сторону реки, чтобы подстеречь и выследить ход оленьего стада.

Только Льок не поднялся с места. Работы у мастеров было много, нечего было и думать, что старый Кибу отпустит его с молодыми охотниками. Льок тяжело вздохнул, и его отбойник застучал еще быстрее по кремневой пластинке.

Шумной гурьбой прошли мимо них молодые охотники. Бэй отделился от них и подошел к мастерам.

— Идешь? — спросил он брата.

Льок глазами показал на старика, медленно водившего почти законченным топором из сланца по шлифовальной плите.

— Отпусти брата, — сказал Бэй. — Ты сам был молодой. Как ему сидеть, когда мы все идем?

Кибу поднял голову, лукаво взглянул на грустное лицо Льока, потом перевел взгляд на Бэя и, что-то вспомнив, ласково усмехнулся.

— Вот и за меня когда-то просил брат… Да только меня не отпустили.

Льок помрачнел.

— Отпусти, — упрямо повторил Бэй. — Как можно не пустить охотника?

Старик опять усмехнулся.

— Ну уж иди. Доделаю сам.

Олени не всегда выходили к реке в одном и том же месте. И время их появления угадать было трудно. Иной раз они пускались в дальний путь из глубины лесов тотчас после вылета первых оводов, а иногда почему-то задерживались. Поэтому засаду на них приходилось устраивать заранее, в полудне ходьбы к югу от стойбища.

Дойдя до обычного места, разведчики разошлись по одному, растянувшись длинной цепью на восток и на запад. Каждый облюбовал себе дерево и, забравшись на сук, принялся устраивать себе из сосновых или еловых веток укрытие. Вскоре на деревьях, на расстоянии птичьего голоса друг от друга, появились огромные, круглые, но совсем не птичьи гнезда.

Льок и Бэй выбрали сторожевые посты по соседству, чтобы можно было, сойдясь, шепотом поговорить на родном языке и подменять друг друга на время сна.

Спать приходилось по очереди — один дозорный следил за двумя участками. Но ни в первую, ни во вторую ночь олени не показывались. Недолгий, урывками, сон помогал кое-как коротать ночь, зато дни, наполненные тишиной и ожиданием, казались нетерпеливой молодежи томительно длинными.

Особенно трудно было Бэю. На родине братьев не знали такого промысла. Их стойбище лежало у самого устья широкой и глубокой реки, и оленьи стада, должно быть, проходили далеко стороной. За оленем охотились по двое, по трое, а иногда и в одиночку, удача зависела от быстроты и выносливости ног, от зоркости глаза и меткости руки охотника. А здесь все было по-другому — надо было сидеть, притаившись, на дереве и терпеливо ждать, когда придет стадо. Бэю было скучно, и он сердился.

— Разве наши охотники стали бы прятаться и упускать из-под носа одну добычу ради другой, которая, может, и не появится, — возмущенно шептал он брату.

— Старики говорят, что если загнать стадо в реку, много можно набить оленей, получить много мяса…

— А разве мало мяса было в том глухаре, что сейчас улетел от меня! — не мог успокоиться Бэй. — Если бы старики не отобрали у нас копья, я никого бы не стал слушаться. Мне стыдно перед глухарем. А сейчас он, должно быть, сидит где-то на ветке и смеется: глупый это охотник, верно, вовсе не охотник.

Еще через день заскучали и другие. Стали поговаривать: может, стадо выбрало новые броды, где-нибудь восточнее, и они зря сидят на деревьях, словно совы, что ночью не спят, а днем боятся покинуть ветку и только таращат глаза, ничего не видя.

Но на следующее утро братья чутким ухом охотников уловили далекое потрескивание сухого валежника. Конечно, и другие дозорные услышали, как из глубины леса движется стадо, потому что сейчас же от одного сторожевого поста к другому прокатился, постепенно замирая, крик чайки — условный знак: «Идут олени!»

Горе охотникам, если хоть один олень почует человека. В страхе все стадо помчится за метнувшимся прочь животным, и тогда прощай богатая добыча!

Сквозь сеть хвойных ветвей, укрывавших его, Бэй пристально смотрел вперед. Мерная поступь многих копыт слышалась все ближе. В просветах между стволами показался вожак. Высоко подняв рога и насторожив уши, он приостановился, медленно водя мордой и шумно втягивая в ноздри воздух.

Но лес казался безмолвным, а запах человека заглушался густым смолистым ароматом хвои. Ничто не вызвало тревоги у чуткого вожака. Он спокойно шел вперед, а за ним, беззаботно пощипывая мох, послушно следовало стадо. Еще немного, и олени поравнялись с линией засады. Бэй увидел внизу, прямо под собой, толчею спин, путаницу рогов, услышал шумное дыхание. Никогда в жизни он не думал, что бывает столько оленей сразу. Стадо, медленно колыхаясь, будто проплыло вперед. И когда последние олени пропали за деревьями, снова прокатился птичий крик. От дозора к дозору неслось на этот раз кукушечье кукование: