Молодой Ленинград 1981 - Владимир Александрович Приходько
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Слава богу, — сурово говорит Кирилловна, махнув передником по столу, — дочки есть. Не одни. И пенсии хватает.
— Да что говорить, — поддакивает бабка Марья, подвязывая на шее потуже косынку, — не бедные! Да и много ли надо нам!
Говорят они напоследок что-то о пенсии — бабка Марья беспокоится, как бы опять в этот раз почтальоншу с пенсией не прозевать; а Кирилловна все про ситец на новый пододеяльник толкует.
— Ой, да, — вздохнет бабка Марья, вздохнет уже облегченно, успокоенно, будто только что они с Кирилловной очень важное, нужное для себя дело сделали, потом глянет в окно, засуетится, — матушки! Засиделась я у тебя, темнотища-то на дворе!
Одеваясь, таз подхватывает, смеется:
— Хотела после бани его к себе в избу занесть, так к тебе торопилась, опять забыла. Совсем ума не стало…
На крыльце старухи прощаются. В темноте сбоку желтые окошки изб светятся, за невидимым черным озером огоньки далекой деревни мигают.
— Не свались хоть, — напутствует бабку Марью Кирилловна, и, как только та сгинет в потемках, возвращается в сени, и, как тайную тайных, запечатывает изнутри свою избу на тяжелый железный засов.
Сергей Носов
СТИХИ
ЕЩЕ РАЗ О СЛОВАХ
Черносмородинный куст…
Настороженность веток…
Дед замирает в дверях…
Но не помню лица я…
Образы детства,
как разворошенные ветром
листья, мерцают.
И корнесловие памяти:
«родина», «родинка»,
«род», «родники» — постигаем,
и чудится, мнится,
видится, слышится,
как над дорогою пройденной
в небе глубоком курлычут усталые птицы.
Памятью памяти,
памятью прошлого,
памятью промелька
юности, жизни, любви суматошной —
да мало ли! —
клясться не надо. Достаточно.
…Родина, родинка —
две бесконечные,
две бесконечно большие и малые.
СТАРЫЙ ДОМ
…Войдешь во двор — угрюмая старуха
начнет тебя отслеживать сквозь стекла,
которые, должно быть, не менялись
еще с блокады.
Сразу представляешь
все внутренности дома: коридор
и комнаты с такими потолками
высокими, что даже непривычно.
Здесь прожитое время притаилось
и пропитало памятью предметы:
салатницу и рюмки (перебить их
не хватит жизни), стол, буфет, кушетку,
дверные ручки, коврик, фото в рамке,
на кухне табурет и даже гвоздь,
забитый кем-то в стену.
В коридоре
реликтовая мебель разучилась
давно стареть. Уже смирились вещи
с диктатом постоянства. Убери
со шкафа пыльный довоенный глобус —
и лопнет мир.
…Но пахнет овощами,
и женщина несет горячий борщ
куда-то в темноту. И исчезает.
Вот и пришли, приехали… О смерти
или, еще смешней, — о смысле жизни
ни думать, ни тем более писать
не хочется. И правильно. Старухи
здесь курят «Беломор», а старики
из жизни уходили молодыми.
Евгений Попов
СТИХИ
«Я слышал, как рождаются слова…»
Я слышал, как рождаются слова
В тягучих каплях вспыхнувшего солнца,
И чья-то жизнь по-прежнему права,
Цепляясь за березку и оконце.
Ах, как красиво! И не тяжело
Вдруг позабыть весеннюю тревогу,
И полюбить, и жить со всеми в ногу,
И принимать калитку за крыло.
Слепят зарницы! Радость бытия
Перехлестнет и унесет за вами
Слезинки перелетного дождя.
И жизнь уже не рассказать словами.
А сердце от предчувствия болит.
Тасуем дни, гадаем: чет иль нечет.
Но как упорно стынет в небе кречет!
Но как слепяще белый свет горит!
«Дом в лесах. Фонтанчик сух…»
Дом в лесах. Фонтанчик сух.
И каштан уже потух.
Разговоры у подъезда
Двух всезнающих старух.
На четвертом этаже
Мама с дочкой загрустила.
И пластинку запустила,
И целебное драже
На ладони сосчитала.
И красиво и легко
Голосок выводит детский.
Крики за стеной, и резкий
Звук костяшек домино.
В до-минор ведет рояль.
В доме вещи запылились.
В шторе ветер, затаясь,
Выхватил бумажку. Жили, —
Там написано, — легко.
Слишком ветрено и рьяно.
Слишком жили высоко…
«Как хорошо иголкой в сене…»
Как хорошо иголкой в сене
Плыть в городском многоголосье.
И обращать свое вниманье
Лишь в окна верхних этажей.
Не узнавать знакомый дворик,
Квартал, заученный на память,
Линейку набережных звонких.
И где-то на Сенной найтись.
И заглянуть в глаза трамваю.
И окунуть свои в Гостиный.
Толпу гостей неторопливых
Разрезать, словно пароход.
И, уставая удивляться
Своим ногам нерасторопным,
Уставиться в дрожанье стрелки
И понимать, что не успел
Напиться головокруженья
Любимых улиц…
Мало жизни.
Владимир Барсов, Виктор Дальский
РАССКАЗЫ
КТО ОТЕЦ ВУНДЕРКИНДА?
Поздно вечером в квартире Волжиных раздался осторожный звонок. Семен Иванович открыл дверь и увидел лаборанта своей лаборатории Кандыбина со спящим ребенком на руках.
— Добрый вечер, Семен Иванович, не разбудил? — торопливо спросил Кандыбин.
— Нет… Супруга уже спит, а я работал… Что-нибудь случилось? — встревоженно спросил хозяин квартиры.
— Спит супруга? Ну и хорошо… Мне нужно поговорить с вами об очень важном и серьезном деле!
— Проходите! — вежливо сказал Волжин. — А почему вы с ребенком?
— Сейчас все объясню, — ответил, раздеваясь, Кандыбин. Ребенка он осторожно положил в кресло.
— Что все это значит? — встревоженно спросил Волжин. — Чей это ребенок?
— Так называемый… мой… — тихо сказал Кандыбин, указывая на сладко причмокивающего во сне ребенка.
— Почему «так называемый»? — поднял брови Волжин.
— А потому, что он на самом деле не мой! — свистящим шепотом произнес Кандыбин. — Этот ребенок — вундеркинд! Всего год, а мальчик уже и говорит, и читает… Представляете, что с ним дальше будет? Вы не думайте — я всю
