Новый Мир ( № 6 2013) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Читателя может смутить тяжеловесный стиль, но это не оттого что переводчик плохо переводил, — тут беда, на мой взгляд, в наследственной безъязыкости русской философии, нет у нас слов, чтобы разговаривать о таких вещах просто. o:p/
o:p /o:p
o:p /o:p
NON-FICTION C ДМИТРИЕМ БАВИЛЬСКИМ
o:p /o:p
БЕЛАЯ КНИГА o:p/
o:p /o:p
Книга <![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> , между прочим, вышла в свет совсем белая, лишь на корешке портрет классика. И вот что интересно — если на собрании дневников Гомбровича «Издательство Ивана Лимбаха» <![if !supportFootnotes]>[2]<![endif]> , которое ничего не делает просто так, само слово «Дневник» значительно превышает размерами имя и фамилию автора, то здесь, точно невзначай, обозначение жанра написано с маленькой буквы. Как если бы книга называлась: «дневники Льва Толстого». o:p/
Та же самая конструкция повторяется на титуле. Только в аннотации и выходных данных первая буква заглавия меняется на заглавную. Для чего затеяна эта оформительская игра, станет понятно, когда большая часть книги будет прочитана, — да, просто поденные записи Льва Толстого оказываются лишь поводом для ведения Владимиром Бибихиным своих собственных, «голосовых» дневников. o:p/
Это — правленые стенограммы лекций, посвященных чтению толстовских дневников: два спецсеминара (в одном 13 лекций или, как их величает сам Бибихин, «пар», в другом — 14), проходивших на философском факультете МГУ (2000 — 2001 годы) и ныне переведенных в книжный вид. o:p/
Именно это, как кажется, затрудняет вход в белый том с портретом Толстого на корешке, хотя правильнее было бы дать там портрет самого Бибихина, внешность которого случайный читатель вообще не представляет. o:p/
А представлять нужно — книга, сделанная с голоса, кажется особенно личным (физиологичным, физиологическим, едва ли не слепком телесного) высказыванием, смысл которого рождается по иным, нежели в письменном тексте, принципам. В ином агрегатном состоянии. o:p/
Другое дело, что вряд ли у «Дневников Льва Толстого» (тираж 2000 экземпляров) найдется этот самый «простой» или «случайный» читатель, нуждающийся в прояснении «правил игры». o:p/
Посмотрите на издание сторонним взглядом — остраняясь: о чем здесь вообще идет речь? Ради чего на 478 страницах громоздятся непрозрачные философические навороты и никуда не ведущие разъяснения? o:p/
Издательство, понимая это принципиальное частничество книги, пренебрегло даже оглавлением: отныне корпус Бибихинских лекций, посвященных дневникам Толстого, представляется единым, нечленимым брикетом. o:p/
Вход в книгу — важный показатель тождества (или же, напротив, различия) автора и читателя, предстоящей предвкушаемой трудности, которая может быть оправдана авторским опытом (и плотностью его донесения ), а может быть подчистую проиграна — если количество затраченного времени и сил не покрывает сухого остатка. o:p/
Нынешний читатель достаточно прагматичен для того, чтобы игнорировать непропорциональные тексты. Хотя, с другой стороны, кажется, никогда у книгоиздательской отрасли не было такого количества читателей, бескорыстно тратящих время своей жизни на бездарные, пустые сочинения коммерческих ремесленников. o:p/
Если с одноразовой коммерцией все более или менее понятно, то книги исследовательские, трактующие и интерпретирующие, взыскующие не только доверия, но и уважения, мурыжат тебя до последнего набором каких-то малоуловимых признаков и переходов, что, совпадая или не совпадая с читательским ожиданием, порождает то, ради чего все затевалось, — рему . o:p/
Книга В. В. Бибихина — из таких вот, сопротивляющихся, трудных, требующих не только участия, но и соучастия, полного приятия правил игры, вырабатывающихся и складывающихся по ходу лекционного курса. o:p/
Есть книги, подхватываемые с лету, едва ли не с первых страниц или даже строчек (нынешний потребитель привередлив), зато другие, подобно подробным театральным постановкам, способны угробить на ввод всех важных обстоятельств едва ли не все первое действие. o:p/
Но Бибихин и тут чемпион — в его манеру выражаться въезжаешь едва ли не на середине тома, когда те или иные авторские мысли и наблюдения за мыслями Толстого обкатываются с помощью других философов. o:p/
Начинается этот кусок Дильтеем и Витгенштейном, далее следуют Кант и Хоружий, а также целая лекция, в которой рассматриваются уже не записки Толстого, но большая статья Томаса Манна. o:p/
Кажется, именно это отступление — три или даже четыре внешне нетолстовские лекции — окончательно вправляет повествовательный сустав книги. Именно здесь «Дневники Льва Толстого» находят свой ритм и приемлемую для читателя степень понятности. o:p/
Несмотря на то что фразу со страницы 66 («Поздравляю вас. Сейчас наконец на третьем занятии мы вступим в пространство толстовских дневников») уже вовсю окружают толстовские цитаты, собственно работа над пониманием текста начинается значительно позже. И, как я уже заметил, не с толстовского «материала». o:p/
Особенно темной в этом смысле выглядит самая первая лекция, где метод не проговаривается, но выговаривается по принципу «клади рядом», и которую можно советовать читать не как предисловие к этому лекционному курсу, но как послесловие и венчающий «Белую книгу» купол. Форма ее (книги, разумеется, но, следовательно, и лекции тоже) напрямую зависит от особенностей говорения конкретного человека, пауз и неповторимых интонаций, что следует, видимо, обозначать в стенограммах знаками из нотной грамоты или из нотаций танцевальных манускриптов. o:p/
Потому что две рядом стоящие здесь фразы и выглядящие в книге продолжением друг друга, причинно-следственной цепочкой и сквозным нарративом, на самом деле, берутся (могут браться, выделяясь голосом ) из соседних, но совершенно разных дискурсов. o:p/
Кажется, некоторые высказывания первой лекции — декларативные (и являющиеся частью декларации) и особенно автору важные, ронялись в действительности лекционного зала, точно абзацы манифеста. Как важные соображения, нуждающиеся в осмыслении и поэтому отделяемые и отдаляемые от других, расположенных по соседству. o:p/
Книжная природа (порода) «Дневников Льва Толстого» это ощущение смазывает, соединяя разрозненные фразы в единый поток, при этом лишая их ощутимых (зримых и звуковых) подсказок. o:p/
Я не знаю, каким был Владимир Вениаминович, внешне и голосово, какие жесты были ему свойственны, с какой скоростью он говорил, как смотрел… o:p/
По себе знаю, как часто на лекциях или же в разговоре с важным человеком на тебя как бы снисходит ощущение полной прозрачности, полного понимания и того, что говорится, и того, что из себя представляет сам собеседник. o:p/
Вдруг становится видно во все стороны его света, а то, что он говорит, начинает прорастать в сознании немедленно, переполняя извилины многочисленными следствиями и собственными, уже твоими, последствиями чужих мыслей, будто расчищая их от ментального хлама, делая процедуру понимания прямой, даже летящей. o:p/
Такие состояния ценны десятками мгновенно вспыхивающих идей и внезапно образующихся планов, которые тускнеют и пропадают, стоит твоему визави выйти за дверь. o:p/
Возможно, это и есть харизма или что-то в этом духе — ощущение особого состояния полноты понимания, схожее с измененным сознанием, плоды которого, как протрезвеешь, оказываются лишенными жизни. o:p/
Тут ведь еще что — поспевая вслед за говорящим, ты подтягиваешь свое понимание вслед за тем, что слышишь. И есть здесь небольшой временной зазор, оказывающийся внутри коммуникации едва ли не определяющим — когда отставать ведомому тем более незазорно, что устная коммуникация ведь именно таким образом и устроена. o:p/
Читая книгу, автоматически сам себе устраиваешь режим считывания текста, идущий вплотную с авторскими намерениями, а то и (если чтение невнимательно и курсор зрачка, подгоняемый случайными мыслями, не относящимися к сути дела, рвется вперед поверх типографских строчек) опережая его. o:p/
Важнейший урок устного текста заключается в большей, нежели обычно, свободе творящего: тем более, что формулировки его подвижнее и приблизительнее тех, что обычно кладутся на бумагу в одном, неизменяемом более виде. o:p/
Проговоренному вслух (в том числе и бессознательно) легче затеряться в толще синтаксических и пунктуационных складок — устное несет меньше ответственности, нежели письменное: устное выговаривается в никуда, в воздух, тогда как письменное прицельно кладется на бумагу; тут уже не забалуешь. o:p/
Устное есть чистое время, тогда как письменное — время, искусственно обработанное нашими личными синдроматиками и более близкое к субъективности хронотопа. o:p/
