Плеск звездных морей - Евгений Войскунский

Наверное, ноги сами привели меня привычной дорогой в диспетчерскую. Тут только, увидев световое табло с указанием ближайших рейсов этого дня, я немного пришёл в себя. «Венера-22-30, корабль номер такой-то, командир Рокотов».

Я отправился на Узел связи к Робину.

— Давай прощаться, — сказал я. — Улетаю на Венеру.

— Надолго? — спросил он.

— Навсегда.

У Робина расширились глаза.

— Ты с ума сошёл, Улисс!

Мне ничего не хотелось объяснять. Не такие были у нас отношения, чтобы пускаться в длинные и, в общем-то, ненужные объяснения. Робин был первейшим моим другом, мы вместе прошли немалый кусок жизни, мы первыми из землян увидели созвездия в новом, необычном ракурсе. Что бы там ни было дальше со мной, это я сохраню навсегда.

Никто не знал и никогда не узнает, какого напряжения сил стоило мне пройти последние метры, отделяющие вездеход, остановившийся на кромке лунного космодрома, от рейсового корабля.

Никто — кроме Робина. Он стоял в скафандре, делающем его похожим на любого человека в скафандре, стоял возле вездехода и смотрел на меня.

Надеюсь, он все понял.

Заканчивалась погрузка химической аппаратуры для какого-то нового венерианского завода концентратов. Захлопнулись грузовые люки. Командир корабля пригласил меня и химиков-монтажников войти в лифт.

Я последний раз оглянулся на Робина и помахал ему рукой.

Он медленно поднял в ответ свою.

Глава двадцать пятая

ЖЁЛТЫЕ МХИ ВЕНЕРЫ

Отец покачивался в кресле-качалке со своей любимой огромной кружкой в руке. Над его головой, над жёсткими тёмными кудрями без единой седой нити висело цветное фото: две фигуры в скафандрах, по пояс в буйном разливе плантации, на фоне яркого полярного сияния. Я знал, они с матерью сфотографировались в день своей свадьбы, их улыбающиеся лица были хорошо видны за стёклами шлемов.

— Вчера я был там. — Отец отхлебнул из кружки пива. — Слант уже начался. Через неделю, если не нагрянет новый теплон, можно будет посылать комбайны.

Рэй Тудор, маленький человек в чёрных очках, с коричневыми пятнами ожогов на лбу и щеках, покивал головой. Он сидел на табурете и аккуратно разрезал дыню на крупные янтарные ломти.

— Слишком частые там теплоны, — сказал Рэй Тудор. — Но всё равно надо продвигаться в ундрелы.

— Надо, — подтвердил отец.

Мы сидели втроём в просторной кухне, трое мужчин за полуденной кружкой пива. Я уже начинал понимать толк в венерианском пиве — думаю, что по освежающим свойствам оно не уступало привычному витаколу. И дыни мне нравились, они ничуть не были похожи на земные, а этот новый сорт, выращенный на Плато Сгоревшего Спутника, был и вовсе необыкновенным по вкусу. Недаром на Земле венерианские дыни, вернее, концентрат из их мякоти, называют растительным мясом. Но разве можно сравнить концентрат со свежей дыней, которая не поддаётся длительной транспортировке и потому неведома для землян, никогда не бывавших на Венере.

Мы сидели втроём и потягивали пиво, и отец с Рэем мирно беседовали о своих делах, время от времени умолкая и, видимо, переходя на ментообмен. Меня они не то чтобы не замечали, но и не старались втянуть в разговор. Да и о чём бы стали они со мной говорить?

Рэй придвинул ко мне тарелку с ломтями дыни. Я молча взялся за еду. С наслаждением раскусил упругую мякоть, ощущение остроты и свежести переполнило рот и ноздри.

— Машины оттуда решительно не годятся, — сказал Рэй. — Из-за креплений не остаётся места для груза, да и сам сидишь, зажатый со всех сторон, как шуруп. С такими машинами в ундрелы не проникнешь.

— Не проникнешь, — согласился отец. — А как последняя модель? Ты говорил, что она…

— Не выдержала.

Я знал, о чём они говорят. За восемнадцать условных суток, что я был дома, я не раз слышал о неудачах с испытаниями новых самолётов. Чёрные теплоны, почти непрерывно бушующие в ундрелах — низких широтах, — разбивали впрах модель за моделью.

Мне казалось, что неспроста отец при мне затеял этот разговор с Рэем Тудором: ведь Рэй был тут, на Венере, ведущим конструктором.

Я доел дыню и уже собирался пойти в свою комнату полежать, почитать, как послышались быстрые шаги, и в кухню вбежала Сабина, на бегу отстёгивая ранец.

— Добрый полдень, Филипп, — прощебетала она отцу. — Добрый полдень, Рэй, добрый полдень, Алексей.

Она всегда здоровалась со всеми отдельно, моя сестрёнка. Подвижный, как шарик ртути, черноволосый человечек, единственный здесь, с кем я находил общий язык и темы для разговоров.

Первые дни, правда, Сабина дичилась, не отвечала на мои вопросы. Мне казалось даже, что она вовсе не умеет говорить: менто-система, по-видимому, неплохо заменяла ей обычную звуковую речь. Во всяком случае, с отцом и матерью она без труда объяснялась с помощью менто. Взрослые же, как я уразумел, прибегали к звуковой речи главным образом в тех случаях, когда разговор заходил о сложных вещах, абстрактных понятиях — тут менто-система «не вытягивала». Понемногу, однако, лёд в наших отношениях с Сабиной таял. Сестрёнка привыкла к моей слабой восприимчивости к ментообмену и все чаще заговаривала со мной, иногда она смешно запиналась, путаясь в словах, я её поправлял, и ей это нравилось, это была для неё игра.

— Алексей, — подскочила она ко мне, — нас сегодня возили на плантацию, я раньше всех настроилась, учитель сказал — молодец, Сабина!

— Молодец, Сабина! — Я погладил её по голове.

— Я учителю сказала — меня брат научил настраивать рацию, чтобы долго не возиться с настройкой. Пойдём купаться, Алексей?

Гм, купаться… Кажется, я только и делаю, что сплю, ем, читаю книги, привезённые с шарика, и купаюсь в бассейне.

Я посмотрел на часы. Ещё полчаса назад я вроде бы твёрдо решил, что не поеду на космодром — чего я там не видел, опять выслушивать эти надоевшие уговоры, — а теперь…

— Пойдём позже, Сабина. — Я поднялся. — Мне нужно съездить по делу. А ты садись за уроки.

— Опять поедешь за газетами? — недовольно протянула Сабина. — Ну хорошо. А когда вернёшься, пойдём купаться, да?

Она была покладистая, моя сестрёнка. С ней мне было просто.

Я вышел из кухни, но тут же вернулся, спросил отца:

— Можно взять дыни?

Отец кивнул и отхлебнул пива. Я достал из холодильного шкафа три увесистые дыни, сунул их в рюкзак.

На улице, у палисадника соседнего дома, стояла моя мать и разговаривала с девушкой, которую я часто по утрам видел в бассейне, когда приходил с Сабиной купаться. Русоволосая, крепко сбитая, она стояла по ту сторону живой изгороди с садовыми ножницами в руке — видно, подстригала кусты молочая. Разговаривали они, конечно, по менто. Я на ходу поздоровался с ними. Мать кивнула и ни о чём меня не спросила. Соседская девушка ответила медленным низким голосом.