Не время для драконов - Сергей Лукьяненко

Ритор улыбнулся:

— Конечно. Вот только дождемся часа Силы.

ГЛАВА 13

— Ты чего… а… ты что удумал?

Виктор чувствовал, как тормошат его за плечо. Но так не хотелось просыпаться…

— Вставай! Вставай немедленно!

Он наконец открыл глаза. Обжора нависал над ним, суетливо всплескивая пухлыми руками. На лице было прямо-таки истинное страдание.

— Что творишь, что творишь! — затараторил он, увидев, что Виктор проснулся.

— А в чем дело?

— Ты ведь и так спишь!

Вздохнув, Виктор сел. Протер глаза.

— Ну и что? Надоело мне. Шуточки у тебя тупые, развлечений никаких. Я лучше на берегу поваляюсь.

Обжора похватал ртом воздух. Возмущенно развел руками:

— Это как — развлечений никаких? Ты думай, что говоришь!

— За базар отвечу, — мрачно отозвался Виктор.

Как ни странно, Обжора явно был рад такому повороту беседы:

— В натуре?

Что-то в Викторе надломилось. И он с удовольствием загнул такую фразочку, от которой в нормальном расположении духа покраснел бы сам.

Обжора просиял:

— Вот таким тебя люблю я!

Прежде чем Виктор успел опомниться, коротышка удостоил его снисходительным похлопыванием по плечу.

— Вот таким тебя хвалю я!

Виктор поднялся. Угрожающе спросил:

— Что тебе надо от меня?

— Мне? Да ничего… — Обжора мигом смутился. — Нравишься ты мне… и понимаю, что не след со своей любовью лезть… а нравишься — и все тут! Ну, что тут поделаешь? Хочу тебе показать побольше, жизни научить…

— Спасибо, дорогой. Не нуждаюсь.

— Уверен? — Обжора хитро подмигнул. — Знания — они того… лишними не бывают. Чем бока отлеживать — прогулялся бы по лесу…

— Все равно ведь не успею ничего увидеть. Знаю я твои фокусы.

— А чего ж ты пешком ломишься? — поразился Обжора. — Понимаю, понимаю, так и за неделю не дойдешь…

— Предлагаешь транспорт?

— Тебе? — В напускном ужасе Обжора замахал руками. — Как можно! Тебе! Ты ведь и сам теперь…

Раскинув руки, он загудел, неуклюже затоптался на месте. Напоминало это перегруженный транспортный самолет, пытающийся-таки взлететь. Подмигнул:

— Давай… лети. Над леском, пока не увидишь белый дым. А там садись… смотри.

— Я уже не мальчик, чтобы летать во сне.

— А ты попробуй! — подбодрил Обжора. — Воздушных выдержал, а на крыло стать боишься?

Сейчас он вел себя как сержант из американских военных фильмов. Вроде бы и злой, но вообще-то — очень даже добродушный. Такой прекрасно знает, что мыть всю ночь казарму или отжиматься на раскаленном от солнца плацу — только во благо.

Испытующе глядя на Обжору, Виктор вдруг почувствовал искушение. Полететь? В конце концов, почему бы и нет? Во сне-то… К нему уже приходило это ощущение полета — в безумии чужих воспоминаний, в ожогах чужой памяти. Пусть и перемешанное со страхом — ибо следом неслось огнедышащее чудовище…

Виктор медленно раскинул руки. И успел поймать ухмылку Обжоры.

Не так!

Не изображая из себя обколовшегося ЛСД летчика, не воображая себя самолетом!

Просто — лететь!

Он потянулся к низкому, слабо мерцающему небу. К мутной дымке, накрывшей куполом мир.

И позволил воздуху поднять себя.

Обжора выругался — далеко внизу. По его лицу пробежала гримаса ярости.

Виктор летел.

Тело легло на невидимую опору. На бесконечную опору — протянувшуюся над берегом и лесом, окутавшую горы и накрывшую море. На воздушный мост, встававший от Серых Гор до Теплого Берега, на безумную мощь стихии.

Он чувствовал каждое движение воздуха. Ураган, бушующий над морем, рвущий в клочья паруса незадачливому корвету… Смерч, жадным хоботом дробящий хрупкие домишки… Самум, раскаленным саваном укрывающий караван…

Воздух баюкал его, нес над лесом. Послушный, скованный, готовый на все.

Виктор засмеялся — так легок и сказочен был полет. Он стал одним целым с воздушным океаном. Пусть лишь во сне. Пусть лишь на миг.

Обжора, продолжавший бесноваться, остался на берегу. Теперь он топал ногами, будто балованный ребенок, потом, в припадке ярости, схватил полузасыпанный песком валун и швырнул в море. Ого, вот это силища…

Виктор даже не успел подумать, как он это делает. Потянулся к морю, уже принимающему в себя камень. Почувствовал бегущую к берегу волну — тугую, бьющуюся на месте силу. И встретил валун ударом.

Камень, ныряющий в воду, вздрогнул и вылетел обратно. Плюхнулся под ноги Обжоре, смешно отпрыгнувшему в сторону. Вот так-то…

Воздух нес его все дальше. Мелькнула затерянная в лесу полянка с покинутым домом. Секундное искушение — снизиться, войти, вдруг хозяева вернулись — отозвалось немедленной потерей высоты.

Нет. Вперед. Что там говорил Обжора?

Белый дым?

А вдали, у подножия гор, и впрямь дымилось. Вот только не белым — дымы шли черные, серые, сизые — будто догорала свалка.

Виктор ускорил полет. Это оказалось неожиданно просто — и даже не было ощущения встречного ветра. Воздух расходился перед ним, воздух нес его к дымным столбам…

…к веселым раскаленным сквознякам, раздувающим пламя…

Он почувствовал боль. Резкий, пронзающий тело укол. Так замирает сердце, окатывая волной ужаса и отвращения, при взгляде на что-то… что-то, невыносимое для глаз…

Дымное марево колыхалось совсем рядом. И видно уже было, что горит.

Город.

Закопченные, чуть скособоченные дома. Не такие, как в Срединном Мире, скорее Изнаночные. Бетонные иглы, которые и на улицах американского мегаполиса выглядели бы уместно. Кварталы коттеджиков, вылизанные огнем до фундамента. Геометрически выверенный микрорайон чисто российского обличья — невысокие здания, раскинувшиеся вширь, а не ввысь. Мятый, искореженный асфальт. Озерцо пылающего битума на месте чего-то, напоминающего остатки бензоколонки. Город не вызывал каких-то конкретных ассоциаций и в то же время казался знакомым. Некий усредненный город…

Виктор опустился посреди улицы. Асфальт под ногами был мягкий и липкий, его пересекали рубчатые полосы, подозрительно похожие на следы танковых гусениц. Полосы оканчивались в накренившемся здании, в стеклянных осколках витрины.

Господи, да что тут происходит?

Он сделал шаг — чувствуя, как вокруг напрягается воздушный кокон. Будто невидимая броня, хранящая от жара и копоти… Трещали в домах последние очажки пожаров — видимо, все, что могло сгореть, уже сгорело. Из стены совсем уж развалившейся пятиэтажки торчала скрученная, оплавленная труба. Чахлый венчик голубого пламени трепетал в последних судорогах — остатки газа уже не в силах были поддерживать огонь.