Напряжение - Андрей Островский

— Я имел это в виду. Ничего схожего не нашел.

— Алексей Иванович, список имеющих чешскую «збройовку» у вас есть?

— Запрашиваем, Павел Евгеньевич, завтра утром он будет готов.

7

Екатерина Васильевна Назарчук шумно пододвинула стул и села, натянутая и оскорбленная.

Изотову не нужно было всматриваться в ее лицо: он знал его, великолепно знал — глубоко вдавленные глаза, смотрящие недобро и самодовольно, крупные уши с мясистыми мочками, чуть выпяченная нижняя губа… Перед ним была женщина, которую он настойчиво, но тщетно разыскивал по фотографии в общежитии и на заводе. Изотов не ждал этой встречи сейчас, но не удивился — профессия давно приучила его ничему не удивляться.

— Это не ошибка, что вызвали меня… сюда? — спросила Назарчук, поморщившись.

— Нет, не ошибка, — спокойно ответил Изотов, располагаясь удобнее и поигрывая карандашом. — Мне хотелось выяснить, были ли вы знакомы с Георгием Петровичем Красильниковым?

Женщина настороженно повернулась к Изотову, в карих глазах ее мелькнуло беспокойство.

— Почему была? Разве с ним что-нибудь случилось?

— А вы не знаете?

— Что, что произошло? Он арестован?

— Нет, хуже, убит.

Изотов внимательно наблюдал за Назарчук. «Лжет, что не знает? Или нет?» — думал он, глядя, как женщина вдруг обмякла, опустила голову и заплакала.

— Простите, что мне пришлось сообщить вам прискорбную весть. Я думал, вам уже известно… Успокойтесь, пожалуйста, — проговорил Изотов, протягивая стакан с водой. — Я вижу, вам очень дорог этот человек…

— Неужели Жорж убит? — всхлипывая, говорила Назарчук. — Неужели его нет? Как это случилось?

«Играет или не играет?..» Изотов знал, что лучше всего сейчас выйти и дать женщине успокоиться. Быть может, у нее действительно большое горе.

Когда он вернулся, Назарчук сидела в той же позе, притихшая, утомленная, и прикладывала к сухим глазам кружевной, сильно надушенный платочек.

— Почему вы сразу спросили, не арестован ли он? У вас были на то какие-нибудь основания?

Она медленно покачала головой.

— Когда вызывают в милицию, то это первое, что приходит на ум.

— Что вы можете сказать о Красильникове? Вы понимаете, что мы ищем убийцу и найдем его, — жестко и уверенно сказал Изотов. — И вы должны нам помочь. Поэтому мне приходится просить вас рассказать о себе и о ваших отношениях с Красильниковым.

Женщина выпрямилась, бледное лицо ее приняло оскорбленное выражение.

— О господи, какая может быть зависимость между убийством и нашими отношениями? Это никого не касается.

— Я прошу вас не спрашивать, а отвечать, — сухо сказал Изотов, — хотя, разумеется, ни на чем не могу настаивать — это дело ваше. Но думаю, для вашей же пользы лучше прямо и полно отвечать на мои вопросы.

— Это что, угроза?

— Нет, — улыбнулся Изотов, — ни в коей мере. Однако вы должны иметь в виду: все, что нам нужно узнать, мы так или иначе узнаем. Дело только во времени, а оно нам дорого. Вместо одного раза вам придется приходить сюда дважды, трижды, а может быть, и того больше. Зачем это вам? Уж лучше сразу…

Назарчук прикоснулась пухлыми пальцами к волосам, поправляя прическу, еще раз отерла платочком глаза.

— Ну как хотите, — с безразличием в голосе сказала она. — Только не знаю, с чего начать…

— Вы ленинградка? Или приехали откуда-нибудь?

— Ленинградка… Родилась я в семье очень простой. Отец работал продавцом в мясном магазине, мать — гардеробщицей. Ну вы знаете, как в таких семьях… Жизнь однообразная, разговоры одни: деньги, кто что купил, сколько заплатил, кто на ком женился, кто с кем развелся… Книг не читали, о театрах и говорить нечего. Жили от получки до получки, и в эти дни — выпивка, ругань, непристойности… Я, конечно, ни о чем не думала, как будто все так и должно быть. До войны кончила шесть классов. Во время войны мы с матерью уехали на Урал, работали в колхозе. Там, в глуши, на полевом стане, я случайно наткнулась на книжку, — не знаю, кто ее написал, не знаю, как называется, она была без начала и без конца, ее рвали трактористы на самокрутки. В ней как-то попросту говорилось о человеческой жизни, о культуре человека, о его мудрости, умении создавать и умении понимать прекрасное, радоваться ему. Вы знаете, это было невероятное открытие! Сколько людей живет и сейчас вот так, бездумно, безлико, тупо. Год за годом… В школе мы иногда ходили культпоходом в театр, в музей, в кино, но по обязанности, из-под палки. Дома мне вообще говорили, что нечего тратить деньги на ерунду, лучше сидеть дома. И читала я только потому, что задавали в школе, или даже не читала. А тут я принялась за книги, доставала, выклянчивала где могла. Когда вернулась в Ленинград, начала бегать по театрам, музеям как очумелая… И вот, представляете, встречается мне человек, художник, у которого в фойе кинотеатра выставка его собственных рисунков! С ума сойти можно!.. Но вам, наверное, все это неинтересно? Зачем я говорю?..

— Нет, нет, продолжайте, — сказал Изотов, отметив, что Назарчук быстро оправилась от потрясения и как будто даже забыла о нем.

— Да, я была молода и глупа, совсем девчонка, но недурна собой. Назарчук вскружил мне голову своими красноречивыми и умными, как мне тогда казалось, рассуждениями о живописи, своими акварелями и своим чисто внешним лоском — это я тоже узнала потом. Мы поженились, но семейная жизнь у нас так и не сложилась. Очень скоро я поняла, что ему нужна была жена — стряпуха, поломойка, прачка — одним словом, жена-домработница. Я умела все делать, но я хотела другого и не желала возвращаться в обывательский мир, от которого сбежала. Я немного рисовала, пела, а Назарчук держал меня в кухне, не пускал учиться, не давал читать и закатывал истерики по всяким пустякам, скажем, по поводу не протертого от пыли стола. Сам он вел легкий, светский образ жизни, был занят своими делами, иногда исчезал из дому на несколько дней, не сказав мне ни слова, по телефону его вызванивали какие-то барышни… И ко всему я поняла, что он безнадежно бездарен. Выставка в кинотеатре была единственной его выставкой и, судя по всему, последней. Он взбалмошен, капризен и мало работает. Я стала бунтовать: раз он так, и я так… Жизнь наша пошла наперекос, а когда я познакомилась с Красильниковым, и вовсе наши отношения с мужем испортились… Что вам сказать о Жорже? — Назарчук закрыла глаза, потерла виски. — Он хороший мальчик, добрый, спокойный, я бы сказала, немного холодноватый и расчетливый. Но я с ним как бы пережила вторую молодость. Мы встречались довольно часто у меня дома, и мне было с ним хорошо…

— Скажите, а муж знал о вашей связи?

— Вероятно, да, — опустив глаза, тихо проговорила Назарчук. — По совести говоря, мне безразлично, знал он или нет. Я думаю о себе, а он заботится о себе, и, поверьте, ему не до меня…

— И он никогда ничего не говорил вам по этому поводу?

— Я же вам сказала, что мы чужие друг другу. Он никогда не спрашивает, где я, а меня не интересует, где и с кем он.

«Зачем так люди живут? — подумал Изотов. — Что их связывает? Почему не разойдутся? Разве можно так жить?» Но спрашивать не стал, — к делу это не относилось.

— Дети у вас есть?

— Нет, — ответила Назарчук и, словно догадавшись о мыслях Изотова, сказала: — Нас ничего не связывает, мы пытались разойтись, подали заявления, но суд нас не развел.

Вошла Галочка, сотрудница отдела, положила перед Изотовым потрепанную папку:

— Виктор Никанорович, вы просили дело Петрикеева, я его вам нашла.

Изотов кивнул головой. Никакого дела Петрикеева он не требовал, но понял, зачем ему передали папку.

— Продолжайте, я слушаю вас, — сказал он, не спеша развязывая тесемки. В папку были натолканы ненужные ему бумаги, а сверху лежала записка:

«В ночь на 13-е Е. В. Назарчук дома не было».

Это Шумский в соседней комнате допрашивал художника и поспешил сообщить наиболее важное, что ему удалось выяснить.

Изотов невозмутимо завязал папку, отложил в сторону.

— Вы ревновали его когда-нибудь? — вдруг спросил он.

— Кого, мужа?

— Нет, Красильникова.

Женщина умоляюще посмотрела на Изотова, как бы прося его не спрашивать, не вмешиваться в ее чувство. Но Изотов выдержал взгляд, и она сдалась.

— Да, ревновала, — глубоко вздохнула Назарчук. — Я… я ведь старше его на шесть лет, я замужем, а он — интересен, молод, холост… Вы должны понять меня.

— Может быть, скажете, к кому?..

— Так уж ли это важно? Наверное, это ужасно, но я ревновала ко всем, не только к женщинам. Когда приезжал к нему брат, кажется, двоюродный…

— Простите, что перебиваю вас. Не помните, как его фамилия и откуда он приезжал?

— По-моему, из Владивостока. Зовут его Игнатом, а фамилии его не помню — кажется, Гуляев, но я не уверена. Он военный, танкист…