Моя преступная связь с искусством - Маргарита Меклина

Улай: Они не хотят быть мужчинами и не хотят выглядеть как мужчины.

ММ: Вы находите транссексуалов красивыми?

Улай: У них экзистенциальная красота, воплощающая в себе их реальность и настоящесть, не декадентскую и ускользающую, но ту, с которой живут изо дня в день. Я всегда подмечаю красоту в неконвенциональности и таких людей уважаю: и бездомных, и бедных, и трансвеститов с транссексуалами, и угнетенные народности вроде австралийских аборигенов или тибетцев.

ММ: То есть в творчестве вы часто обращаетесь к так называемым маргиналам?

Улай: Да. В США вообще большая тенденция к маргинализации, да и вообще в любом вестернизированном обществе с его плутократическим давлением. Первый раз я оказался в Штатах в 1971 году и помню, как, вместе с Бианкой Морено де Масиас, позднее ставшей Бианкой Джаггер, наблюдал Гей-прайд парад в Центральном Парке в Нью-Йорке.

ММ: Как вы познакомились с Бианкой Джаггер?

Улай: Я встретил ее у ворот Центрального парка. Она стоял и ела мороженое в окружении двух юных красавцев. Но и сама она была такой потрясающей экзотической красоты, что я подошел к ней и попросил разрешения отщелкать несколько полароидов. Она согласилась. Народу в Центральном Парке было видимо-невидимо, в основном геи и хиппи. Это был первый массовый Гей-прайд парад!

Бианка была босая, в индейском платье от кутюрье. В руке она держала бумажный пакет и там лежала только кредитка и связка ключей. На мне были кожаные штаны с нашитыми аппликациями в виде цветов. Это была любовь с первого взгляда. Через день она переселилась ко мне в Warwick hotel, где мы прожили вместе примерно месяц. Я был «жаворонком» и рано вставал, а ее жизнь начиналась лишь ночью. Вечерами она ходила в близлежащий «Oscar Brown Jr. Club», куда тогда захаживали Дэвид Боуи, Мик Джаггер, Энди Уорхол и другие. Мы собирались поехать в Индию и жить там в цветке лотуса, но неожиданно все изменилось. Мне не хочется об этом рассказывать… В общем, я вернулся к себе в Амстердам и через три месяца прочел в какой-то газете, что Бианка вышла замуж за Мика Джаггера (ну тем и хорошо для нее, я подумал тогда).

ММ: Один из ваших недавних проектов включал фото современных молодых молдаванок.

Улай: В Молдавии два главных товара: один — вино, которое экспортируется на Восток, а другой — красивые женщины, которые экспортируются на Запад. Проект, в котором я участвовал, заключался в том, что молодые молдаванки платили деньги за фотосессии; предполагалось, что красивые фото в будущем как-то помогут им изменить их судьбу. И вот в Кишиневе над ними работали фотографы с визажистами, а я снимал происходящее и потом выставил свои фотографии в молдавской арт-галерее. А до этого я делал портреты бывших порнозвезд в номере отеля в Амстердаме — такой соответствующий антураж…

ММ: Меня восхитил другой ваш проект, когда вы сфотографировали черных нью-йоркских бездомных и потом не только развесили их портреты в натуральную величину в знаменитой галерее в Нью-Йорке, но еще и пригласили всех этих бездомных на открытие выставки! Вы верите, что искусство может нас всех спасти?

Улай: Нет, искусство не принимает непосредственного участия в социальных и гуманитарных делах, оно зарождается совсем по-другому. Если художник с головой и ногами окунается в «социальность», то другие художники с критиками не будут уделять должного внимания его творчеству и тем более не смогут оценить его участия во всякой благотворительности. Современные художники «заигрывают» с проблемами типа социальной несправедливости, борьбы за права и т. д., но потом все это упаковывается в стильные видеофильмы или показывается в музеях, оборудованных по последнему слову техники.

Что касается моего арт-проекта с бездомными… на выставке на Бродвее собрались все сливки нью-йоркского общества… и меня с моими тридцатью шестью бездомными просто не хотели пускать в галерею! Мы еле пробились! Я сказал, что богатые дяди накидают им денег и они шли с этой надеждой, вооруженные своими кружками, но в пух и прах разодетые посетители модной арт-галереи были просто в шоке от такого поворота событий. Может быть, мои бомжи и насобирали какую-то мелочь, но по большому счету моя выставка ничего не изменила. Ситуация изменилась позже, когда мэром Нью-Йорка стал Джулиани и пообещал очистить Нью-Йорк от бездомных! После этого они все куда-то исчезли. В общем, как художник, я, конечно, обращаю внимание на социальные проблемы, но я ни в коем случае не социальный работник!

ММ: Что произошло, когда вы пригласили трансвеститов с транссексуалами к себе домой? Это для вас было жизнью или чистым искусством?

Улай: Я об этом уже говорил в интервью. Использую слова основоположника «хэппенинга» Алана Капроу: «life-like art» («живое искусство»). Я никогда не пытался отделить жизнь от искусства или искусство от жизни — я сам и искусство, и одновременно художник, даже когда я сплю.

Тропинками антрополога

Сын нью-йоркского бакалейщика, художник Тобиас Шнеебаум получает в пятидесятых годах Фулбрайтовский грант и отправляется в джунгли в Перу. Там он отыскивает каннибалов, и, в то время как в газетах появляются сообщения о его смерти, возвращается как ни в чем не бывало с историями о человечности и гуманизме поедателей человеческой плоти.

Парад парадоксов: абстрактный экспрессионист, выставлявшийся вместе с Джексоном Поллоком, поехавший собирать артефакты для музея и вернувшийся с разукрашенным дикарями телом, будто бы сам превратившийся в холст. Антрополог, который, в отличие от Маргарет Мид или Бронислава Малиновского, нарушает табу, вступая с объектами исследования в сексуальный контакт; человек, страдающий от черствости своего «цивилизованного» отца — и попадающий к диким племенам, которые полюбовно усыновляют и обучают его.

Стареющий путешественник, в возрасте семидесяти девяти лет смотрящий о себе фильм — и наконец осознающий, что всю свою жизнь был красивым мужчиной (здесь уместно вспомнить о горбатом монахе, уверенном в своей неказистости, которого Шнеебаум встречает в Перу. Горбун Германо находит себе местную замужнюю (sic!) девушку и покидает подворье. В деяниях нашей плоти нет никакого греха. Грех лишь в нашем сознании, говорит Шнеебаум.)

В перуанской деревне четырнадцать человек, подхватив его, ухают в унисон. Кто-то, наклонившись к нему, принимается сосать его нос, затем подбородок, мочки ушей, пальцы, соски, потом, расстегнув шорты, и пенис… наконец, добравшись до ног, все десять пальцев. Пока первый лобызает соски, второй начинает целовать в нос, и так далее, один за другим все четырнадцать человек. Священник, поклявшийся искоренить «варварство» местных племен, тоже схвачен и ритуально облизан. Во время этой церемонии, являющейся частью обряда усыновления, мужчины всасывают в себя силу вместе с выделениями тела.

Подобно Шнеебауму, пересматривающему свою внешность, мы пересматриваем вместе с ним концепт маскулинности. В юности он предпочитал слушать Бетховена вместо того, чтобы играть, к примеру, в бейсбол — тем не менее этот человек, которого дразнили «размазней» и «девчонкой», бесстрашно идет к каннибалам (правда, он так и не привык к обращению с луком и стрелами) и выучивается жить в джунглях без современных удобств.

…Попадая в чужую культуру, никогда не знаешь, что привнесешь, что пожнешь. Этой зимой, посетив потерянный город инков под названием Мачу Пикчу в Перу, я увидела низкорослых индейцев кечуа, согнувшихся под тяжестью навьюченных на них иностранными путешественниками огромных мешков. Туристы — что это: эксплуатация или прибыль казне? Путеводители по Перу не советуют давать слишком много денег маленьким детям, сидящим по обочинам дорог в национальных костюмах в ожидании падких на kodak moment туристов — иначе труд их родителей, зарабатывающих, возможно, ненамногим больше в агрикультуре, превратится в глазах ребенка в бесценок.

В своей недавней книге «Потайные места: моя жизнь в Нью-Йорке и Новой Гвинее» Шнеебаум рассказывает об Азмат — одном из новогвинейских племен. Местные миссионеры предупредили Шнеебаума о том, что не нужно везти в джунгли одежду: надеваемая по очереди несколькими членами азматской семьи, она переносит бактерии, и люди начинают болеть. Или, к примеру, в этой же книге упоминается племя Мурут с Северного Борнео, которые отличались высокой рождаемостью и здоровьем. Когда англичане искоренили охоту за головами, рождаемость вдруг резко упала, и Мурут стали вымирать. Есть ли между этими событиями какая-то связь?

От новогвинейских Азмат, так же, как и от перуанского племени Акарамас, Шнеебаум не только возвращается, не потеряв своей головы, но еще и берет с собой «черепа своих предков», подаренные ему приемными родителями. Помимо черепов, он привозит и грубо, но мощно сделанные изваяния. Вращавшийся в кругах нью-йоркской богемы (его квартира в Манхэттене соседствовала с квартирой писателя Нормана Мейлера), Шнеебаум знает, что такое изыск. Однако, ему начинает казаться, что излишняя скрупулезность уменьшает артистическую ценность скульптур. Например, издалека его очаровал Тадж Махал. Но когда он подошел ближе, то понял, что величие потерялось в миниатюрных излишествах. Есть искусство, а есть просто декор, говорит он.