Женское оружие - Евгений Красницкий

Анна брезгливо поморщилась, опустила голову и с недоумением уставилась на свои руки: кулаки сжались так, что ногти в ладони врезались. С усилием выпрямила пальцы, подула на покрасневшие ладони и продолжила:

– Потом вроде успокоился, но с тех пор и вовсе как отгородился ото всех, угрюм стал, нелюдим, вот только батюшке Корнею предан, как пес, да Мишане теперь моему… Я думаю, оттого, что он в нем себя видит и от своей судьбы его уберечь хочет… А баб он с тех пор близко к себе не подпускает, на дух не переносит. Да и живет… жил, – поправилась боярыня с улыбкой, – пока вот вас не встретил, словно одним днем. Только нас и признает за своих, но тоже обвык не сразу. И у меня за него сердце болит, как за родного. Разве жизнь это для мужа? Ни семьи, ни детей… А тут вдруг ты появилась… Главное, что он сам к тебе потянулся. Ясное дело, тревожно нам поначалу было – нельзя ему ошибиться… нешуточной бедой могло обернуться. Так что теперь в твоих руках помочь ему самого себя обрести.

По лицу Арины заметно было, что она все услышанное приняла близко к сердцу, но не испугалась – видно, ждала чего-то подобного и сейчас молчала, будто слова подбирая. Может, и сказала бы чего-нибудь, но тут в горницу постучались. Анна недовольно взглянула на дверь:

– Что там еще?

В дверях стоял отрок дежурного десятка, еле дух переводил, видно, бегом бежал.

– Бабы ратнинские прибыли, матушка боярыня! – с порога сообщил он Анне. – Телеги на той стороне стоят, отроки за ними уже и паром отправили. Меня послали тебя упредить…

Глава 4

Июль 1125 года. База Младшей стражи

К удивлению Анны, пополнение женского населения крепости оказалось более значительным, чем ожидалось – у парома стояли аж три телеги. В одной, управляемой мальчишкой-холопом, как и обещал накануне Илья, прибыла Ульяна.

Второй телегой правил хмурый Демка, рядом сидела Татьяна. Что заставило ее, несмотря на беременность и не очень хорошее самочувствие, приехать в крепость, было понятно – наверняка за сына все еще волновалась, да и про предстоящий ему первый поход не могла не думать – а как матери сына не проводить? Помимо всего прочего, она наверняка еще хотела и с Анной поговорить, потому как вряд ли Корней в подробностях рассказал ей про свою задумку с усадьбой для Андрея и его подопечных, а разлюбезные родственницы непременно уже извели ее вопросами да домыслами.

Третьей же даже не телегой, а подводой, доверху нагруженной всяким скарбом, правила статная румяная баба – Верка, жена наставника Макара. Рядом с ней примостилась похожая на мать быстроглазая светленькая девочка лет одиннадцати – ее дочь Любава. Вот их-то Анна совсем не ждала так рано. Правда, Макар накануне упоминал, что перевезет на днях свое семейство в крепость, и даже, по примеру Ильи, давно выгородившего в одном из складов временное жилье для себя и Ульяны, начал готовить для своих какую-то каморку, чтобы как-то перебиться до тех пор, пока будут достроены первые дома для наставников. Собственно, как подозревала Анна, именно стремление попасть в число первых поселенцев и подвигло Верку на переезд. Баба она была не глупая и не злая, работящая, к тому же сметливая и очень деятельная. Единственный недостаток – язык у нее чистое помело, первая соперница ратнинской Варваре по части сплетен, за что и получила от баб прозвище Говоруха, на которое, впрочем, ничуть не обижалась, а носила его с гордостью.

Пока жены остальных наставников сомневались, прикидывали и оттягивали переселение в крепость до окончания страды, Верка сообразила, что всем сразу домов может и не хватить, и что последним, скорее всего, достанутся не самые лучшие, вот и поспешила с переездом. Да и жили они в Ратном тесно – трое братьев с семьями на родительском подворье ютились. Макар после увечья в обозники перешел, а братья его ратниками оставались. Видать, не сладко его семейству там приходилось, хотя уж кто-кто, а Верка себя в обиду снохам не давала, на все Ратное иной раз скандалы гремели. К тому же с детишками им с Макаром не везло, умирали во младенчестве, словно какое-то проклятие над ними висело, одна Любава вот и осталась, рядом же с многочисленными племянниками это вдвойне обидно было. Несмотря на все эти несчастья – увечье мужа, смерть пятерых детей и трудные отношения с родней, Верка никогда не теряла присутствия духа, говорливости и живости характера, выставляя их напоказ, будто щит, от всех горестей. Вот и сейчас чуть ли не с середины реки до встречающих стал доноситься ее голос, время от времени срывающийся на хрипотцу – видать, с самого Ратного бабонька не умолкала:

– …А на урожай нынешний пусть и не зарятся! Я поболе этих коров в поле упиралась. Заело их, вишь, что теперь не на ком ездить будет, самим больше вкалывать придется. Ниче! К дядьке Аристарху пойдем, пусть он по справедливости рассудит… А крынки мои да холсты они бы прибра-али, знаю я их… глаз-то на них уж положили, меня не проведешь. Я ж одна того полотна за прошлую зиму наткала больше, чем эти лежебоки! Они на него и рассчитывали. Нетушки! Привыкли помыкать нами, пусть сами теперь постараются!

Судя по всему, Верка излагала историю своих взаимоотношений со снохами уже не по первому разу, потому что попутчики ее выглядели совершенно очумевшими. Только у Демьяна желваки на скулах перекатывались, но прерывать старшего, да еще при матери, он не смел. Впрочем, Верка и сама заткнулась и принялась с любопытством озираться, когда ее подвода проехала ворота крепости. Макар, слегка обалдевший от внезапного приезда семейства и озабоченный тем, что жилье для них еще не готово, встретил жену недоуменным вопросом:

– Вер, что ж ты как снег на голову? – Он растерянно оглядывал подводу: и крынки-бадейки-корыто там были, и какие-то укладки, мешки и короба с разным добром. – Да чего ты все приперла-то сюда? Говорил же тебе – не тащи пока все горшки, успеется. Ну куда мы все это сейчас растолкаем?

– Как же, успеется! – фыркнула Верка, упираясь кулаками в бока. – Получишь потом у них… Ты ж сам сказал – как соберешься, так и приезжай. Вот мы и собрались… А чего тянуть? Наслушалась я за это время, хватит! А вчера, как ты сказал переезжать нам с Любавой сюда, не дожидаясь конца страды, да сам уехал, снохи та-акой гвалт подняли! Их бы воля – выставили бы нас за ворота в чем мать родила да с одним туеском пустым! Щас у меня! Не дождутся! Я у них свое отбила! Они ж, как узнали, что мы теперь же отделиться хотим, прям осатанели от жадности! Да еще боярин при всех у церкви сказал, что Немому долю выделит… Чего я только не наслушалась – и приблуды мы, и у них из милости живем, мол, неча на Лисовинов равняться – это Корнею вольно добром раскидываться, у него немерено… А то ты в обозе мало привозил! Корнею Агеичу на выручку твои братья тогда не пошли – побоялись, своих дур послушали, а ты с обозом поехал! И долю свою получил с Куньева, а они облизнулись только! Вот попомни мои слова – еще будет дело, когда по осени хозяйство-то основное делить начнем! Эти вороны уже сейчас деверям каркают. Да те и сами смотрят ворогами…

– Хватит! – рявкнул наконец Макар – не столько со злостью, сколько стараясь перекричать звонкий Веркин голос. – Это тебя не касаемо, с братьями я сам разбираться буду… А вот жить вам пока негде. Я ж не думал, что ты так сорвешься.

– Да что ж нам, назад теперь ехать, Макарушка? – испуганно округлила глаза его жена. – Мы-то по тебе тоже соскучились…

– Они пока в девичьей с дочкой поживут, Макар, – разрешила недоразумение Анна, подходя к супругам. – Места там хватит. А подводу с добром пристроишь где-нибудь у мастерских. До того как усадьба вам готова будет, там и постоит – у нас ничего не пропадет. Что приехали – хорошо, мне помощницы нужны, – боярыня обратилась к Говорухе: – Все равно у печи тебе стоять незачем, в трапезной накормят. Как раз сейчас обед и будет. Стирают у нас холопки – на всех, а вот ты тогда шитьем да штопкой займешься. Пару холопок я тебе выделю, а что да как – сама разберешься. У нас тут жизнь общинная, привыкай.

– Спаси тя Христос, Анна Павловна! – с чувством сказала Верка, кланяясь боярыне. – Да я… Да только скажи! Где тут твои холопки нерадивые?!

– Ты с дороги-то охолони, вещи разбери да в горнице устройся, – не дала ей разбежаться Анна. Поглядела на Веркину дочку, хоть и вцепившуюся в мать, но озиравшуюся без особой робости. – А дочку твою… Любавой ее зовут? Так вот, Любава при девках будет. У нас тут по крепости ребятишки без пригляду не бегают, даже Елька моя да Аринины младшие сестрицы при девичьем десятке теперь состоят и со старшими по мере сил занимаются.

– Ой, мама моя! Любань! Ты слыхала? При боярышнях будешь! А занятия, что, и воинские есть? – Верка встревоженно поглядела на Анну. – Неужто вы и правда девиц мечом махать обучаете? Я-то думала, Варвара брешет, что у вас девки с отроками в поле на равных бьются до крови… Да Любавушка моя мала еще…