Проблема Спинозы - Ирвин Ялом

— «С радостью погрузился» — вот как ты говорил.

Франку улыбнулся.

— Именно эти слова я использовал — впрочем, меньшего от тебя я и не ждал. Три или четыре года назад я стал расспрашивать старого смотрителя, Абрихима, который сильно болел и был недалек от смерти, что он помнит о тебе, и он сказал: «Барух де Эспиноза ничего не забывает. Все помнит». Да, я действительно был преисполнен радости от учебы, и мой аппетит к ней и способности были столь очевидны, что рабби Абоаб вскоре стал считать меня своим лучшим учеником и увеличил мою стипендию настолько, что я мог продолжать обучение на раввина. Я писал тебе об этом. Ты получил мое письмо?

Бенто кивнул.

— Получил, но был озадачен. На самом деле, даже поражен. Не твоей любовью к учению — это-то я понимаю, это у нас общее. Но, учитывая твои сильные чувства относительно опасностей, ограничений, иррациональности религии — зачем ты решил стать раввином? Зачем присоединяться к врагам разума?

— Я присоединился к ним по той же причине, по какой ты их покинул.

Бенто поднял было брови, но потом на его лице мелькнула легкая улыбка понимания.

— Думаю, ты понимаешь, Бенто. Ты и я, мы оба хотим изменить иудаизм: ты — снаружи, а я — изнутри.

— Нет-нет, я вынужден с тобой не согласиться! Моя цель — не изменить иудаизм. Моя цель, состоящая в радикальном универсализме, искоренить все религии и установить исповедание универсальной религии, в которой все люди станут искать достижения блаженства через полное понимание Природы. Но давай вернемся к этому позже. Если мы станем исследовать слишком многие сторонние предметы, то скоро ли я услышу объяснение того, почему надзор рабби Абоаба больше не имеет значения!

— Итак, после обучения, — заговорил Франку, — рабби Абоаб посвятил меня в раввины, благословил и назначил своим помощником. В течение первых трех лет все шло хорошо. Я участвовал наряду с ним во всех ежедневных службах и облегчал его бремя, взяв на себя многие обряды бар-мицвы и брачные церемонии. Вскоре его вера в меня так возросла, что он посылал ко мне все больше и больше отдельных членов конгрегации, которые искали водительства и совета. Однако этому золотому времени — когда мы ходили по синагоге рука об руку, как отец и сын — было суждено вскоре закончиться. На горизонте собирались темные тучи.

— Это из-за явления Шабтая Цви? Я помню рабби Абоаба как пламенного мессианиста.

— Еще до того. Все пошло наперекосяк, когда рабби Абоаб начал наставлять меня в Каббале.

— Ах, да, конечно! И, как я понимаю, в этот момент ты перестал быть радостным учеником?

— Точно, Я старался изо всех сил, но моя способность к вере дошла до последней границы. Я пытался убедить себя в том, что этот текст — важный исторический документ, который мне следует тщательно изучить. Разве не должен ученый знать мифологию собственной культуры, равно как и остальных? Но, Бенто, твой кристально чистый голос и твой проницательный метод критики Торы звенели у меня в ушах, и я был настроен исключительно на непоследовательность и недостаточно обоснованные посылки, на которые опирается Каббала. И, конечно же, рабби Абоаб настаивал на том, что он учит меня не мифологии — он учит меня истории, фактам, живой истине, слову Божьему! И как я ни пытался симулировать интерес, недостаток энтузиазма с моей стороны так и лез в глаза. Медленно, день за днем, любящая улыбка сползала с его лица, он больше не хватал меня за руку, когда мы прогуливались, стал больше сторониться меня, разочаровываться. Потом, когда один из моих учеников донес ему, что я использовал слово «метафора» в отношении описания Исааком Лурией каббалистического космического творения, он устроил мне публичный разнос и ограничил мои обязанности. Полагаю, именно тогда он поместил своих информаторов в каждый из моих классов и нанял наблюдателей, которые сообщали обо всех моих занятиях.

— А, теперь я понимаю, почему ты не мог связаться с Симоном, чтобы писать мне.

— Да, хотя недавно моя жена забрала у Симона 12 страниц его перевода на голландский некоторых твоих мыслей о преодолении аффектов.

— Твоя жена? Я думал, ты не можешь с ней делиться…

— Сделай в этом месте закладку. Терпение! Мы скоро вернемся к этому, а сейчас продолжим мою личную хронологию. Мои проблемы с Каббалой причиняли достаточно хлопот. Однако настоящее обострение отношений с рабби Абоабом было связано с предполагаемым мессией Шабтаем Цви.

— Что ты мне можешь рассказать о нем?

— Я так понимаю, что ты давненько не читал «Зогар», но, несомненно, помнишь предсказания о пришествии мессии.

— Да, я помню свой последний разговор с рабби Мортейрой, который верил, что священные тексты предсказали явление мессии, когда евреям придется хуже всего. У нас произошла неприятная стычка на этот счет, когда я спросил: «Если мы действительно избранные, почему нам необходимо дойти до худшего момента в нашей истории, прежде чем придет мессия?» Когда я предположил, что, вполне вероятно, идея мессии была создана людьми, чтобы побороть свое отчаяние, он пришел в ярость оттого, что я посмел подвергать сомнению слово Божие.

— Бенто, можешь ли ты поверить, что я на самом деле с тоской вспоминаю добрые деньки с рабби Мортейрой! Рабби Абоаб занимает настолько крайнюю позицию в своих мессианских убеждениях, что рабби Мортейра по сравнению с ним кажется человеком истинно просвещенным. Более того, некоторые совпадения еще усилили пыл рабби Абоаба. Помнишь предсказание «Зогара» о дате рождения мессии?

— Помню цифры 9 и 5 — девятый день пятого месяца.

— И — глядите и узрите — говорят, что Шабтай Цви родился девятого Ава[115] в Смирне, в Турции, з 1626 году, а в прошлом году его объявил мессией Натан — каббалист из Газы, который стал его покровителем. В слухах о чудесах нет недостатка. Говорят, Цви притягателен, высок, как кедр, красив, благочестив и аскетичен. Говорят, он подолгу постится, распевая псалмы дивным голосом всю ночь напролет. Повсюду, куда бы ни пришел, он из себя выходит, понося устоявшиеся авторитеты среди раввинов и грозя им небесными карами. Он был изгнан раввинами Смирны, поскольку осмелился произносить имя Божье с синагогальной бимы; изгнан раввинами Салоник за проведение брачной церемонии с самим собой в качестве жениха и Торой в качестве невесты. Но его, похоже, мало беспокоило неудовольствие раввинов, и он продолжал странствовать по Святой земле, собирая все большее число поклонников. Вскоре новости о прибытии мессии, словно ураган, пронеслись по еврейскому миру. Собственными глазами я видел, как амстердамские евреи танцевали на улицах, когда узнали эти новости, и многие продали или раздали все свои мирские богатства и отправились в плавание, чтобы присоединиться к нему в Святой земле. И не только необразованные, но и многие из наших именитых горожан очарованы им: даже вечно осторожный Исаак Перейра избавился от всего своего состояния и уехал, чтобы быть рядом с ним. Рабби Абоаб прославляет его и раздувает энтузиазм по поводу этого человека до лихорадочного. И это несмотря на тот факт, что многие раввины Святой земли угрожают ему херемом!

Бенто, закрыв глаза, взялся обеими руками за голову и простонал:

— Глупцы, какие же они глупцы!

— Погоди! Худшее еще впереди. Около трех недель назад прибыл один путешественник с Востока и сообщил, что оттоманский султан был так недоволен тем, что толпы евреев стекаются на Восток, стремясь присоединиться к мессии, что призвал Шабтая Цви в свой дворец и предложил ему выбор между мученической смертью и обращением в ислам. И что же решил Шабтай Цви? Наш мессия, ни секунды не медля, стал мусульманином!

— Он обратился в ислам? И все?! — на лице Бенто отразилось изумление. — Вот это да! И что же, мессианское безумие на этом закончилось?

— Как бы не так! Можно было бы подумать, что все последователи мессии поняли, что их обдурили. Но ничуть не бывало — наоборот, Натан и другие убедили его сторонников, что его обращение — часть божественного плана, и сотни, а то и тысячи евреев вслед за ним приняли обращение в ислам.

— И что же тогда случилось с тобой и рабби Абоабом?

— Я не мог больше сдерживаться и публично призвал свою конгрегацию прийти в чувство, по крайней мере, выждать один год, прежде чем эмигрировать в Святую землю. Рабби Абоаб пришел в ярость, отлучил меня от служения и угрожает херемом.

— Херем? Херем?! Франку, я должен сделать замечание в твоем стиле — этому я научился от тебя.

— То есть? — Франку с большим интересом уставился на Бенто.

— У тебя слова и мелодия не вяжутся между собой.

— Слова и мелодия?

— Ты описываешь такие зловещие события — как рабби Абоаб публично распекал тебя, лишил своей любви, пустил по твоему следу наблюдателей, ограничил твою свободу, а теперь еще и грозится херемом… И все же, хотя ты был в ужасе, когда был свидетелем моего херема, теперь я не вижу на твоем лице отчаяния, не слышу страха в твоих словах. На самом деле ты выглядишь… как сказать? — почти жизнерадостным. Откуда такая беззаботность?