Амнезия - Тимоти Джеймс Бриртон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я решила психологически воздействовать на мальчика, склонив его к вере в то, что его первоначальные заключения – о том, что он видел кого-то снаружи и слышал драку двух мужчин – были его способом защиты своей матери. Что на самом деле он видел, как она это сделала. Я взяла пустоту, виденную им в ее глазах, вытащила и окутала ею его память.
Это было несложно. Мальчику было всего восемь лет.
Нет, я не сожалею о том, что Лора Бишоп провела в тюрьме пятнадцать лет, будучи невиновной, потому что не считала ее невиновной. Она согрешила, нарушила клятву супружеской верности. Она могла стать разлучницей. Из-за нее я провела те же полтора десятилетия в своей собственной тюрьме: в ужасном неизгладимом ощущении того, что я сделала с ее сыном ради сохранения моего брака, моей семьи. Чтобы мой муж не попал в тюрьму, я подтолкнула Тома к благоприятной для меня правде. И это было нетрудно.
Но мне не следовало этого делать. Конечно, не следовало. А следовало позволить Полу гнить в тюрьме. Моя семья справилась бы с этим. И тогда, возможно, Джони не переживала бы так тяжело. А маленький Том Бишоп не вырос бы, веря в ужасную ложь о своей матери.
Я предала и его, и свой долг обеспечить ему защиту. Именно поэтому смерть Мэгги Льюис и ее история так сильно повлияли на меня. Именно поэтому последние пятнадцать лет я провела, с опаской озираясь по сторонам. Ведь, как говорил Фрейд, подавленное рано или поздно прорвется наружу, причем в более отвратительном виде.
– Эмили? Вы меня слышите?
– Не беспокойтесь о моих записях по делу, – сказала я.
– А что вы думаете о Майкле?
Блэкли не собирался оставлять этот вопрос без ответа. Думаю ли я, что Майкл расскажет обо мне по существу? Отдаст ли меня на растерзание, как ему следовало бы? Если не присяжным, то репортерам? Напишет ли откровенные мемуары, которые взорвут книжные клубы?
Я продолжала смотреть на озеро. Сегодня оно темнело за окнами аспидно-серыми, гонимыми изменчивым ветром волнами. Я подумала о взаимной любви Майкла и Джони, виденной моими собственными глазами. Безусловно, Майкл играл свою роль. Но ему не все приходилось лишь изображать. Например, он не изображал стремление добиться своей собственной полной картины правды. И любовь к моей дочери. Он действительно влюбился в Джони, даже если вовсе не намеревался. Я убеждена в этом.
– Нет, – сказала я, – не думаю, что Майкл будет свидетельствовать против меня.
– Как вы можете быть так уверены? – с сомнением произнес Блэкли.
– Про уверенность я не говорила.
– Ладно, понятно, что она не будет стремиться к новому процессу по ряду причин. Одна из них – нежелание Майкла давать показания. Но в этом я уверен менее всего.
– В этом как раз вы можете быть уверены. – Мои слова прозвучали убедительно даже для меня самой.
Я не собиралась объяснять Блэкли причины такой уверенности, даже не знала, смогу ли дать ей объяснение. Никто не знал, кроме Майкла и меня, какие чувства мы испытывали, трижды погружаясь в его прошлое. Те чувства принадлежали только нам.
– Отлично, – заключил Блэкли, – тогда продолжайте просто заниматься своими делами. У меня все под контролем. Есть способ закончить все цивилизованным путем – вы никогда даже не увидите зала суда. Я позабочусь о…
– Сколько она требует? Какой иск собирается мне предъявить?
Блэкли промолчал. До меня донеслись приглушенные гудки из Уайт-Плейнс.
– Пятнадцать миллионов, – ответил он.
Я рассмеялась, вернее, у меня вырвался хрипловатый лающий смех.
– С чего она взяла, что у нас есть пятнадцать миллионов долларов?
– Такова начальная ставка. По одному миллиону за каждый год, проведенный в тюрьме. Но, полагаю, они удовлетворятся и десятью. А я опущу сумму еще ниже.
– Насколько ниже? Пол – архитектор, а я – психотерапевт. Мы не миллиардеры.
Я огляделась, представив, что мне придется продать этот дом у озера. Ну, если даже и так, то это лишь малая толика того, что я заслужила.
– А есть ли страховка у Пола? – спросил Блэкли.
Я вообще-то думала о ней.
– Он должен отсутствовать дольше или его должны найти. Но если то или другое случится, то страховка составит два с половиной миллиона.
«И перейдет непосредственно к моим детям».
– Ясно, – с явным облегчением произнес Блэкли, – тогда нам есть с чем работать.
«Нет, не нам, а вам».
Мы еще немного поговорили. Он повторил мне тот же совет, что давал уже дважды: о разумном молчании в присутствии прессы. А при случайном попадании под глазок камеры следовало принимать серьезный и раскаивающийся вид, однако оставаться безучастной. Судья ведь может попасть под влияние общественного мнения, добавил Блэкли, как и присяжные.
– Лора Бишоп, разумеется, еще должна доказать свои домыслы, – напомнил мне Блэкли. – Даже если не откроют новое уголовное дело, она должна – вернее, ее адвокаты должны – убедить судью, что ее осудили несправедливо. И ей придется сделать это без участия ее сына, если он действительно останется на нашей стороне. Первое, что они собираются сделать, вероятно…
– Джон…
– Да? – Он прочистил горло.
– Мы можем продолжить разговор позже?
– Конечно. Конечно, – сразу согласился он, осторожно спросив: – С вами все в порядке?
– Я собиралась немного полежать.
– Хорошо. Послушайте… Все будет хорошо. Успокойтесь. Мы сможем поговорить позже, в любое время.
Поблагодарив его, я отключила телефон и бросила его на кухонный островок. Потягивая красное вино, прошла вместе с бокалом к окну и постояла там, задумчиво глядя на озеро. Потом улеглась на диван, вдруг показавшийся мне особенно мягким. На мгновение я ощутила, что готова расплакаться, но слезы так и не появились. Я была опустошена.
Как-то незаметно я соскользнула в сон. Мне приснился дом Бишопов и кровь на полу кухни. Только голова была разбита у Майкла. А за столом, где сидела его мать и пила вино, сидела Джони. А в дверном стекле – мое отражение. За ним падали белые снежинки. В моей руке был молоток.
* * *
Что-то разбудило меня.
Первым делом я
