Все под контролем (Сборник) - Алексей Калугин

– Практик – это в каком смысле? – осторожно спросил Шелуденко.

– Тип, который сидит сейчас у меня в дежурке, утверждает, что он лично написал за Шекспира все его пьесы. – Тейлор взял со стола степлер, покрутил его в руке, пару раз щелкнул и кинул на место.

– И чего он хочет? – спросил Шелуденко.

– Хочет, чтобы я оформил ему явку с повинной, – усмехнулся Тейлор.

– Лучше вызови санитаров, – посоветовал Шелуденко. – У бедолаги, видимо, не все дома.

– Так-то оно так, – согласно кивнул Тейлор. – Да только я подумал, может быть, ты все же потолкуешь с ним. Объяснишь, что к чему. Пусть убирается себе, откуда пришел, – Тейлор недовольно поморщился. – Зачем мне эксцессы во время дежурства?

– А чего ради мне выслушивать откровения еще одного психа? – возмущенно всплеснул руками Шелуденко.

– Ну, может быть, он не совсем псих, – не очень уверенно предположил Тейлор.

Шелуденко скривил презрительную гримасу.

– У тебя есть какие-то основания так думать?

– Не знаю, – Тейлор взвесил на руке плотную стопку грубой желтой бумаги, прошитую в трех местах толстой дратвой, и кинул ее на стол перед Шелуденко. – Сам посмотри.

Шелуденко перевернул стопку листов, легшую на стол кверху ногами. Это была рукопись, выполненная темно-фиолетовыми чернилами. Лист, подшитый сверху, был испещрен крупными, неровными буквами, складывающимися в кривые, загибающиеся концами вниз строки. Судя по особенностям графики и обилию помарок, при написании ее было использовано не очень хорошее перо. Скорее всего, не металлическое, а настоящее – воронье или гусиное. Текст был на староанглийском, написанный малоразборчивым, так называемым «секретарским» почерком, с едва различимыми признаками «итальянского», который в конце шестнадцатого – начале семнадцатого века только начал входить в употребление на территории Англии. Документ можно было отнести к концу эпохи королевы Елизаветы или же к самому началу периода царствования короля Якова I. Хотя с той же степенью вероятности рукопись могла оказаться искусной фальшивкой, состряпанной в настоящее время.

В последнем убеждала заглавная надпись, сделанная по самому верху первого листа крупными, чуть угловатыми буквами. А написано там было следующее:

Далее читать не имело смысла.

Шелуденко быстро пролистал прошитую стопку, отметив, что все листы в ней были исписаны одной и той же рукой.

Захлопнув рукопись, инспектор припечатал ее сверху ладонью.

– Ну, и как тебе это? – поинтересовался Тейлор.

Вместо того чтобы ответить, Шелуденко задал встречный вопрос:

– Откуда у тебя эти бумаги?

– Я же тебе уже сказал, – Тейлор попытался носком ботинка подцепить электрический шнур, тянущийся от стены к столу, – у меня в дежурке сидит тип, заявляющий, что это он написал все пьесы Шекспира. Хочет сделать чистосердечное признание…

– Рукопись принес он? – перебил, не дослушав, Шелуденко.

– Ну, да, – кивнул Тейлор.

– И чего ты хочешь от меня?

– Чтобы ты с ним разобрался.

– С ним должен разбираться не я, а психиатр, – Шелуденко оттолкнул на край стола лежавшую перед ним стопку бумаг. – Текст пьесы Шекспира «Карденио» не сохранился. И тот, кто утверждает обратное, либо жулик, либо не в своем уме.

– Ну, это тебе известно, – с обидой развел руками Тейлор.

– Это известно каждому образованному человеку, – внес необходимое уточнение Шелуденко.

Тейлор обиженно засопел.

– И что мне с ним делать?

– С кем? – сделал вид, что не понял, Шелуденко.

– С тем типом, что принес эти бумаги, – злобный взгляд Тейлора едва не воспламенил прошитую дратвой рукопись, как будто именно в ней заключался источник всех его бед.

– Это уж твоя забота, – безразлично усмехнулся Шелуденко. – Мне он точно не нужен.

– Слушай, Игорек, – оперевшись руками о край стола, Тейлор подался вперед и проникновенно глянул Шелуденко в глаза. – Может быть, ты все же побеседуешь с ним? На вид он мужик неглупый… – Пару секунд подумав, Тейлор все же несколько изменил формулировку: – Ну, во всяком случае, не полный идиот. Глядишь, после разговора с тобой и образумится…

– Нет! – решительно хлопнул ладонью по столу Шелуденко. – У меня и без того дел хватает.

Он подхватил стоявший рядом с креслом кейс, чтобы демонстративно выложить на стол пачку документов, но, вспомнив, что ключа от кейса нет, чертыхнулся и снова поставил его на пол.

Потерпев неудачу с уговорами, Тейлор выпрямился во весь свой немалый рост и неожиданно энергично взмахнул руками.

– А к кому я, спрашивается, должен вести типа, заявляющего, что он лучший друг Шекспира? Может быть, сразу к Барцису?

Упоминание всуе имени генерального инспектора Отдела искусств считалось в Департаменте дурным предзнаменованием. И Тейлору об этом было превосходно известно.

Дабы не усугублять положения, Шелуденко поспешил сменить гнев на милость.

– Ладно, – обреченно махнул он рукой. – Давай сюда твоего шекспироведа.

– Я так и знал, что ты согласишься, – тут же заулыбался Тейлор. – Я всегда всем говорю: Игорек у нас человек добрейшей души.

Шелуденко недовольно поморщился.

Глава 4

Мужчина, появившийся в кабинете инспектора Шелуденко спустя пару минут, был невысокого роста, щуплый, с вытянутой, по форме похожей на редьку головой. Морщинистое лицо отнюдь не украшали близко посаженные маленькие глаза с узким разрезом век и крошечный нос. Длинные серые волосы с густой сединой были зачесаны назад, открывая глубокие залысины на висках. И совсем уж комично смотрелись небольшая бородка и широкие, не очень удачно подкрашенные усы. Одет незнакомец был в легкие летние брюки бледно-голубого цвета и розовую тенниску с серебристым парусником на кармане. На ногах – зеленые пластиковые шлепанцы со множеством отверстий. В руках человек держал небольшой плоский кейс – точь-в-точь такой же, как у Шелуденко.

– Мое имя – Вальдемар Хвостов! – громко объявил визитер, едва переступив порог. Глубоко вздохнув, он добавил: – Я пришел, чтобы сделать чистосердечное признание! Я виновен в том, что начиная с 1589 года…

Инспектор чуть приподнял руку с открытой ладонью, предлагая посетителю сделать паузу.

Хвостов удивленно умолк.

Шелуденко указал на кресло, стоявшее по другую сторону стола.

– Присаживайтесь.

После короткой заминки Хвостов нервно кивнул.

– Благодарю вас, – и сел на предложенное ему место.

Кейс он сначала поставил к себе на колени. Но в следующую секунду переставил его на пол, по левую руку от себя. На вид Хвостову можно было дать лет сто. Но если предположить, что он ни разу в жизни не прибегал к услугам нейропластики и энзимотерапии, то ему исполнилось лет шестьдесят или около того. Именно так выглядел шестидесятилетний человек в двадцатом веке. Или в семнадцатом.