Мы еще встретимся, полковник Кребс! - Борис Соколов

Федор утвердительно кивнул.

– Его сняли на носилках и перевезли прямо на квартиру британского морского атташе. Вызвали посольского врача, а потом и хирурга.

– Неужели ранен?

– Да, в ногу, выше колена. И, видимо, серьезно. Насчет ампутации не знаю, но хромать во всяком случае будет долго. Когда ты едешь?

– Завтра утром.

– Зайди в обком. Звонил Нестор Апполонович, попрощаться с тобой хочет.

Чиверадзе сел на диван и подозвал к себе Дробышева.

– Посиди. По старому обычаю это полагается. Приехал ты сюда молодым, – он усмехнулся, – а уезжаешь убеленный сединой. У нас в Грузии считают, что седина – признак ума. Ну, это дело спорное, а вот насчет опыта, знания жизни – согласен. И срок-то небольшой – два года, а смотри, сколько пережито, сколько сделано, как объединила и породнила всех нас работа. И кровь товарищей, братьев. Уедешь – не забывай друзей, край, где ты так много перенес, возмужал, где выполнял задание Родины. И еще один совет – подбодрись, не раскисай. И выбрось мысль, что ты больше никому не нужен. Нужен, понимаешь, очень нужен. Делу нашему, стране, товарищам. Все еще у тебя будет – и радости, и огорчения… и любовь. Все впереди! Голову выше, генацвале! – Чиверадзе встал.

– Спасибо, Иван Александрович! – дрогнувшим голосом ответил Дробышев, поднимаясь с дивана. – За все спасибо. Ничего не забуду.

– Дай я тебя обниму.

Они долго не разжимали рук. Наконец Чиверадзе мягко оттолкнул Федора.

– А теперь иди, иди, друг! До свидания, будь счаслив! – он резко отвернулся.

Дробышев вышел.

ЭПИЛОГ

Всю дорогу полковник Дробышев играл в шахматы с соседом по купе, высоким, красивым грузином, студентом Института народного хозяйства. Кончились экзамены, и его молодой попутчик ехал на каникулы к родным в Сухуми. У него недавно умер отец, и он еще носил на рукаве традиционную траурную повязку.

– Как фамилия вашего отца, Зураб? – поинтересовался Дробышев.

– Брегвадзе, – ответил студент. Вы кого-нибудь знаете в Сухуми, бывали там? – в свою очередь спросил он своего пожилого партнера.

Дробышев усмехнулся.

– Сколько вам лет, Зураб?

– Двадцать первый.

– Когда-то знал многих. Но это было давно, и вас, мой милый бакалавр, тогда еще не было на свете. И вашего отца, Ванечку Брегвадзе, одного из первых председателей колхоза Гальского района, знал! Я не ошибся? – улыбаясь, посмотрел он на удивленного собеседника.

– Правильно! Мы из Гали. Но последние годы, после возвращения из армии, отец работал в обкоме партии. Значит, вы бывали в Абхазии?

– Бывал, бывал, – добродушно подтвердил Дробышев.

– Вы теперь его не узнаете, наш Сухуми, – с гордостью сказал Зураб.

– Узнаю! – твердо ответил Федор Михайлович. – Друзей, как бы они не изменились, всегда узнают. Ну, а теперь спать, спать пора! – видимо, не желая продолжать разговор, закончил он. – Если не проспите, разбудите, когда подъедем к Туапсе. Хорошо?

За окном быстро темнело. Поезд часто нырял в тоннели, и тогда казалось, что уже наступила ночь. Вагон мягко покачивало. Федор Михайлович лежал с закрытыми глазами, но сон упорно не шел к нему. И опять воспоминания завладели им.

– Как быстро прошла жизнь, – думал он. Вот миновала война, которую он провел на фронте. Куда она его ни бросала! Венгрия, Чехословакия, потом Германия. Потом пришлось выехать на Дальний Восток.

И опять началась кочевая беспокойная жизнь на границе. За это время Дробышев исколесил побережье Приморья, Сахалина, Курил и Камчатки. Граница была морская, растянутая на сотни, тысячи километров, и каждый участок требовал непрестанного внимания. На смену обессилившей «Интеллидженс сервис» пришел новый противник. Наглый, самоуверенный, с еще не прошедшим хмелем победы, один во многих лицах, но с разными именами, будь то «Си-Ай Джи», «Си-Ай-Си» или «Эм-Ай-Джи», но с одной задачей, одной целью.

Перед Дробышевым расстилались воды Японского моря, стремительные проливы Лаперуза, Курильской гряды и Беринга, бесконечные просторы Тихого океана.

На далеких горизонтах дымили груженые до ватерлинии военные транспорты, цепочкой шедшие к берегам побежденной страны восходящего солнца и освобожденной от японцев Кореи.

В небе, в подозрительной близости к границе, мелькали реактивные самолеты со знакомыми опознавательными знаками. «Заблудившись», они часто пытались пролететь над нашей землей. Как только в воздух поднимались краснозвездные «ястребки», они отваливали и уходили в море. Чужие перископы бороздили морскую поверхность. Заслышав приглушенные выхлопы советских торпедных катеров, они торопливо ныряли в глубину.

Как-то в руки Дробышева попала «Дейли Мейл». На восьмой странице он наткнулся на фамилию Кребса. Всезнающий репортер сообщал читателям газеты, что прибывший в Шанхай полковник сэр Томас Ю. Кребс недавно за особые заслуги награжден орденом Британской Империи II степени. Значит, вместе с наградой он получил звание рыцаря – командора ордена.

Дробышев улыбнулся, вспомнив, как в осеннюю ночь тридцать первого года этот «рыцарь» бежал, спасая свою жизнь, бежал по размытому штормом морскому берегу.

Командировка Дробышева затянулась, и только осенью тысяча девятьсот пятьдесят шестого года он возвратился в Москву. У товарищей были семьи, дети, а он так и остался один. Дробышеву показалось, что он старик, никому не нужен и пора идти на покой. Федор Михайлович пошел к генералу Бахметьеву. И опять, так же, как и двадцать пять лет назад, оказывается, его начальник все знал. Знал, что он захандрил, и устал, и постарел.

– Ну, выкладывай, что у тебя там, – разглядывая Федора, улыбнулся Бахметьев.

Услышав, что Дробышев думает идти в отставку, Иван Васильевич усмехнулся.

– Значит, в старички записался! Смотри какой! А я, что же, молодой, не устал? Нет, ты это, брат, брось. Хандра на тебя напала, это так. Видно, плохо, что тебя никто не пилит, – сказал он, вспомнив слова двадцатипятилетней давности. – Ну, да мы тебя женим. Эх, нет в живых Василия Николаевича, он бы тебя пропесочил. Знаешь что? Ты вот до командировки на Восток просился в отпуск. Поезжай-ка в Сухуми, посмотри знакомые места. Поброди по берегу, попей вина, вспомни молодость и возвращайся. Поверь, все будет в порядке! А там, гляди, еще и женатый приедешь, так бывает. И всю хандру как рукой смахнет.

На другой же день Дробышев выехал в Абхазию.

Была поздняя осень, самое прекрасное время года, время созревания плодов, медленного увядания природы. Дни становились короче. Было еще тепло, но по ночам холодало.

Наконец-то он сможет удовлетворить свое тайное, все эти годы не проходившее желание – встретиться со своей молодостью. Знал, что это будет очень грустно, но отказаться от этой встречи не мог. Кто знает, придется ли еще когда-нибудь поехать туда. Хотелось побродить по знакомым местам, посидеть на берегу моря, встретить друзей, навестить могилу Елены. Наконец-то он признался себе в этом самом сильном желании.