Штрафники Великой Отечественной. В жизни и на экране - Юрий Рубцов

*** 

Великая Отечественная — понятие для России сакральное. По мере «раздевания» всех остальных сакральных понятий — социализм, капитализм, демократия, Церковь (а я считаю, что «физическая сила» Церкви и ее духовное влияние в России связаны обратно пропорциональной зависимостью) — значение и степень сакральности войны только увеличиваются. Не стоит село без праведника, а город без памятника. Так вот, всерьез воспринимаются только военные праведники и памятники. Ну что-то же у нас было бесспорное?! Да: 22.VI. 1941—9.V. 1945. Это единственное, с чем согласна вся нация, последнее, что нас всех объединяет.

И как всегда, как во всем святом, здесь лжи (недосказанности) больше, чем где-либо. Потому что самая большая ложь — святая ложь. В военной теме так много того, о чем не решаются говорить, не потому, что боятся начальства, а потому, что боятся общества... и собственной совести (ведь киношники — тоже люди, тоже члены общества). Но, одновременно, у многих режиссеров, наверное, руки чешутся — снять свое «Последнее искушение» на свято-военном материале. Правда, как говорил мудрый Черномырдин: «Если руки чешутся — почесывайтесь в другом месте».

Ведь здесь, в этой теме, только руку протяни — ткнешься в табу. То есть все знают, что это было, что про это никогда не снимали, но что снимать все равно нельзя.

Как известно, на стороне немцев воевало около миллиона (!) наших — военнопленные, казаки, крымские татары, чеченцы, калмыки, не говоря уж о прибалтийских эсэсовцах и украинских националистах. Среди этого миллиона были сотни тысяч этнических русских — армия Власова это только надводная часть айсберга. Кино касалось этой темы — но сверхосторожно, мягкой лапкой. Лучшим фильмом остается «Проверка на дорогах» Германа, где герой, хоть и власовец, но вернувшийся к нашим, «кровью искупающий». Дальнейшее — молчание... Герой-предатель, не «раскаявшийся в конце», а так и оставшийся со своей «правдой предателя», табуирован. Также, как табуирован показ вполне обычных русских крестьянок, встречающих хлебом-солью немцев-освободителей, священников, крестящих немецких солдат (или крестящих казачьи части, воюющие на стороне немцев). Такое, как известно, тоже часто было, особенно в начале войны, пока еще «освободители» не показали все прелести освобождения.

Не карикатурный показ предателей, а понимающий (то есть поневоле сочувственный) разговор о предателях «изнутри» табуирован в России, как и во всем мире. Никто не показывает подробно и с симпатией своих коллаборационистов — ни французы, ни поляки, ни чехи, больше того, как правило, вообще игнорируется их существование. Я даже не могу себе вообразить бешенство (и вполне, повторяю, справедливое бешенство) евреев, если бы кто-то рискнул показать — пусть не с симпатией, а с пониманием, да что там с пониманием, просто рискнул бы вообще показать — тех евреев, которые поневоле сотрудничали с немцами (членов так называемых «юдендратов»).

Военный фильм (в отличие от детектива) — это уж такой жанр, туг гордость за своих должна перевешивать самокритику, да и самопознание, в конце концов, «на войне как на войне»! Ведь военный фильм, по крайней мере в одном отношении, имитирует войну, имитирует военные чувства. Если этот фильм (сериал) претендует на серьезность, то он—военно-племенной. Война—штука древняя, биологическая, ее корень, архетип — война за существование. Наше племя — против вашего племени, война за пастбище, за самок, за богов. Когда же это племенное, животное, стадное чувство отомрет окончательно (а я верю, что оно умрет раньше, чем вымрет человечество), тогда и нации кончатся, и войны кончатся, и азарт военный кончится, и кино «про это» кончится. Настанет золотой вегетарианский век. А пока военное кино есть, оно всегда про то, как наши бьют ваших! Смердяков, эдакая злостная пародия на западников, «родства не помнящих», говорит: «И хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с». Логически — вполне разумно, но биологически неверно, противоречит инстинкту жизни нации. А национальное искусство делается не вопреки этому инстинкту, а согласно с ним, больше того — оно является частью этого инстинкта.

Не может положительный герой быть Швейком — симулянтом, дезертиром, сколь угодно милым. Чтобы честно, без стыда написать (или снять) Швейка, надо быть чехом в Австро-Венгрии — не австрийцем, даже не венгром. У Войновича Чонкин получился хуже — не потому, что менее талантливо, а потому, что позиция автора сложнее, она раздвоена. Ведь Иван Чонкин — не прибалт, не чеченец, не западный украинец, даже не монархист-эмигрант. Не может он, нормальный русский крестьянин, сохраняя национальное и человеческое достоинство, беспощадно противостоять России, российскому государству в войне, даже не может беспощадно осмеивать «до дна» это, пусть трижды античеловеческое, антинародное государство, во всех его немереных глупостях и мерзостях. Фальшивый получится смех — или подлый...

Вот таким смехом наши режиссеры смеяться не хотят и не могут — и правильно делают.

Есть и другие вещи, которые не показывают.

Главную правду войны все знают, но как ее снять, не знает никто. Правда эта в том, что немцы потеряли на Восточном фронте меньше трех миллионов человек, а мы — свыше 13 миллионов. Больше четырех русских за одного немца! Как это покажешь? В военном кино есть традиция — «и в схватке рукопашной один он стоил двух», каждая сторона показывает, как ее солдаты лихо рубят-колют-стреляют, враги валятся снопами, наступает катарсис. Если верить статистике, это ложь. Может быть, в рукопашных и не было потерь один к четырем, но ясно, что стиль соцреалистических вестернов, когда один ковбой убивает десяток индейцев, — очевидная чушь. (Кстати, индейцев действительно убивали именно так. Так же американцы убивали вьетнамцев, а наши — афганцев. Потери СССР в Афганистане — 15 тысяч, афганцев — полтора миллиона!)

Военнопленные. 5 миллионов 754 тысячи советских военнопленных! (Для сравнения — в армии 22 июня 1941 года было около 5 миллионов человек.) Ясно, что сдались не только раненые, без сознания («Судьба человека»). Но, если даже не возвращаться к теме перебежчиков и предателей, потрясает просто число, масштаб. Один раз на экране мелькнул крошечный край этого моря — когда в «Проверке на дорогах» показали бесконечные баржи, набитые нашими военнопленными. Эти кадры — едва ли не самые сильные во всем фильме...

Еще одна скрытая правда войны — война с мирным населением на территории Германии. За годы войны погибло 3 миллиона 800 тысяч немецкого гражданского населения. Примерно половина — жертвы англо-американских бомбардировок, когда уничтожались не столько военные заводы, сколько мирные города (см.: Курт Воннегут. «Бойня номер пять»). Но добрых 2 миллиона убил кто? Да, такова цена боев в Германии и изгнания немцев из Польши, Восточной Пруссии, Чехии... Получается, что погибло почти 15—20 процентов «переселяемых». Ясно, что в этом наши войска принимали самое горячее участие. Конечно, это меньше, чем немцы убили мирных жителей в России — около 8 миллионов, «не считая евреев» — около 6 миллионов, примерно 10 процентов населения оккупированных территорий. Но статистика статистикой, а каждое отдельное убийство так убийством и останется... Даже немцы не показывают, не рискуют будить лихо, пока спит тихо... А ведь кроме убийств были еще такие «пустячки», как массовые изнасилования, массовый грабеж — и не только картин Рембрандта и Дюрера. Сам великий Жуков не брезговал часами, отрезами, ложками-плошками — только список его трофеев опубликован, в отличие от других списков трофеев полководцев.

Ну вот как будто и все запретные плоды войны. Еще раз повторю: мне кажется, что эта запретность — справедливая. Во-первых, потому, что не только ради рейтинга, но и ради правды нельзя рубить топором последнюю икону, убивать и расчленять последний народный миф. Во всяком случае, нельзя этого делать, пока других национальных богов и мифов нет. Пишите научные книжки — бога ради. Рассказывайте (лучше малыми тиражами), но не показывайте.

А во-вторых, пока живы ветераны, наверное, и правда нельзя показывать настоящую картину той же войны в Германии. Нельзя — потому что эта правда оскорбит многих людей. Журналисты и киношники — народ очень обидчивый, как о ком-то скажешь, какие он взятки берет или какую зарплату получает, так все подпрыгивают — нападение на свободу слова (и часто — действительно, нападение на свободу слова). Но, наверное, ветераны имеют побольше прав обижаться: все-таки кто кому обязан жизнью — ветераны журналистам и режиссерам или наоборот? Так кто кому должен быть благодарен? И кому перед кем не грех нагнуть голову и придержать язык?. .

Леонид Радзиховский, «Искусство кино», 2004, ноябрь.