Князь Воротынский - Геннадий Ананьев

Увы, коль скоро сам главный воевода беспечен, рать его вряд ли станет бдить. Даже наблюдателя на высоком туре не поставили. И чуть было не потеряли все, а жизней потеряли не один десяток, не одну сотню.

Множество канатов, нежданно-негаданно мелькнув в воздухе, толстыми змеями повисли со стены, и вот уже по ним заскользила стремительно вниз вылазка. Полезли муравьями казанцы через тарасы, что прикрыли Арские и Ханские ворота, одновременно открылись Крымские и Аталыковы ворота, из которых понеслись на беспечно трапезовавших ратников Большого полка (многие даже доспехи поснимали) и пушкарей.

Так спешно и так тихо воеводы казанские подготовили вылазку, что диву давались россияне. Татарам было чего ради и спешить, и налетать так стремительно, ибо высокий тур с множеством пушек и со стрельцами угрожал им страшной бедой. Им важно было во что бы то ни стало захватить тур, разметать его, втоптать в ров пушки, а если Аллах соблаговолит, то часть их уволочь в крепость. Момент критический. Казанцы в малое время окружили тур, влезли на него и бьются уже со стрельцами и пушкарями, которых у орудий – кот наплакал. Новые и новые волны накатываются на растерявшийся полк, просто необходимо было хоть на немного выиграть время, и князь Михаил Воротынский, еще не успевший снять доспехи перед обедом, вскочил на коня и наметом понесся со своей малой дружиной наперерез казанским конникам, чтобы задержать их и дать полку прийти в себя.

Поспешили за Воротынским воевода Петр Морозов, князь Юрий Кашин и иные все воеводы, кто интереса ради, верно ли поступили, построив высокий тур, прибыли сюда посмотреть на действие орудий. По сравнению с татарской конницей их была горстка, но дерзость князей-воевод внесла существенный перелом в сечу – увидев главного воеводу с рассеченной щекой, ратники полка его кинулись к нему на выручку, образовав плотное ядро, которое затем множилось быстро, и вот уже начало хотя и медленно, но упрямо протискиваться к туру. Придавали твердую направленность этому движению Морозов, Кашин и Воротынский, доспехи коих были уже изрядно посечены, а у князя Воротынского зияла косая рана через все лицо; но разве воеводам было до ран, когда видели они, что казанцы, одержав верх на туре, сбрасывают с него пушки, скатывают ядра, рассыпают порох и ломают вороты. Во что бы то ни стало тур нужно отбить. И это – главное. А раны заживут.

Увы, сполз с коня Морозов (его подхватили стремянные и вынесли из сечи), изрядно поранен Кашин (его тоже вынесли), не ведомо, какие силы держат в седле главного воеводу, продолжавшего к тому же рубить саблей направо и налево, хотя удары его все более и более слабеют – оттеснить казанцев от тура никак не удается, и чем закончится бой, пока не ясно, хотя верится князю Михаилу Воротынскому, что царь видит, что происходит у Арских ворот и обязательно пришлет подмогу.

Верно, Иван Васильевич видел все и хорошо понимал, какое пагубное следствие может иметь проигрыш, хотя и малый, у Арских ворот: казанцы вдохновятся, русские ратники впадут в уныние. Жаль и пушек, особенно тяжелых, с такими лишениями доставленных сюда. Царь Иван Васильевич, не долго раздумывая, послал помощь. Она уже спешила. Дружины муромские, у которых особенно лютая ненависть к казанцам за их постоянные кровавые набеги на их землю многострадальную. У многих дружинников в полоне родные и любимые, у многих не единожды горели усадьбы и разграбливалось трудом нажитое добро – муромцы ударили дружно, казанцы не выдержали, побежали к Крымским и Аталыковым воротам, да так панически, что их конники топтали свою пехоту.

Русские конники и пешцы кинулись было сечь убегающих, но князь Воротынский протрубил сбор. Не стоило подвергать еще одной опасности ратников полка: увлекутся они погоней и попадут под губительный огонь пушек и рушниц со стены. И без того много полегло ратников. Нужны ли еще жертвы?

Всю ночь и добрую половину следующего дня приводили в порядок тур, поднимали сброшенные пушки, и вот – громыхнул тур многоствольем, руша за стеной казанские дома и мечети, наводя ужас на жителей. Радостью отозвался в сердцах ратников тот пушечный залп, крики восторга прокатились по всем полкам, окружавшим Казань.

В те дни случилось еще два радостных события. Одно – такое же видимое всем, у всех на слуху: Арск пал, татарские отряды, выделенные городом для возмущения луговой черемисы, полностью разбиты, сами черемисы, похоже, вздохнули свободней, не принуждаемые теперь никем противостоять русским. Когда же у них скот и зерно не стали отбирать, а платить за припасы серебром, черемиса и вовсе успокоилась. Опасность от земли Луговой для русского воинства отведена, все, кто из знатных поддерживал татар, посечены или пленены. Более семисот пленников привели в стан.

Иван Васильевич поначалу хотел часть пленников казнить, а часть отпустить с миром, но потом передумал. Повелел до срока держать их под стражей. Ждал царь реакции ногайских ханов на просьбу правителей казанских о помощи. Еще больше засад разослал по дорогам, когда рать воротилась от Арска.

И вот, наконец, послы казанские перехвачены. Отписка ногайцев прочитана. Для всей рати это событие осталось почти неизвестным, а для царя и воевод – радость неописуемая: ногаи не захотели ссоры с Россией, не послали к Казани тумены, даже добровольцев не пустили. Что ж, руки развязаны. Еще раз предложить казанцам не безумствовать, а сдаться, приняв подданство российского государя, и если не внемлют разумному слову – пусть на себя пеняют.

Юный царь всея Руси поступал как муж многоопытный не только в деле ратном, но и в дипломатии. Не велев чинить послам казанским худа, отпустил их в город с ногайской отпиской. Пусть узнают ответ. Возможно, задумаются.

Верно, в ханском дворце не только думу думали, получив неутешительную весть, но и схлестнулись в споре. Едыгар настаивал на том, чтобы покориться царю Ивану, князь же Чепкун Отучев, сеид Кул-Шериф и их сторонники (а их было много) стояли за оборону столицы ханства. Упорствовали неимоверно. А когда им донесли, что многие казанцы намерены покинуть город, иные уже бегут, Чепкун повелел стражникам никого за ворота не выпускать, а к неслухам применять силу, сечь саблями безжалостно. Как отступников от веры. Чуть более трехсот мурз, огланов с семьями и простолюдинов успело выскользнуть из города. С повинной пришли они к царю Ивану Васильевичу и поведали о том споре, какой идет в Ханском дворце. И тогда Иван Васильевич для поддержания духа сторонников сдачи города велел вывести знатных пленников из черемисы, привязать их к столбам, а самых злых противников посадить на колы, чтобы видели со стен, что ждет непокорных, а мурзе Камаю и нескольким огланам, выскользнувшим из Казани, молвить царское слово, дабы образумить упрямцев. Для мурзы даже написали по-татарски обращение царя к казанцам, где он клялся никого пальцем не тронуть, если они прекратят сопротивление, а если не желает кто подданства российского, вольны идти куда пожелают. С имуществом и богатством своим. Без всякого препятствия со стороны воинства русского, воинства христианского. Если же и дальше станут упорствовать в безумстве своем, не спасут их ни высокие стены, ни отчаянная храбрость, ни бог их магометанский. Мурза, однако, сказал не только это. Он всегда был истинным сторонником дружбы с Россией, а теперь и вовсе не представлял иного пути, кроме признания ее могущества. Именно это он и добавил. Под жалостные стенания мучавшихся на кольях и проклинающих татар, которые возбудили их на русского царя, а теперь не хотят протянуть руку помощи, под одобрение привязанной к столбам черемисской знати. Им было, несмотря на свое ужасное положение, любо слышать из уст татарского мурзы признание, что земли волжские – не исконно татарские, а завоеванные огнем и саблей сарайца Булата-Темира всего каких-то двести лет назад.