Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России - Вадим Кожинов

Так, например, крупное восстание в Абхазии в 1866 году началось, как показал видный абхазский историк С. 3. Лакоба (см. его изданные в 1990 г. «Очерки политической истории Абхазии»), на почве своего рода драматического недоразумения: абхазов хотели «освободить» (как и всю империю) от крепостного права, но народ ни в коей мере не считал себя лишенным свободы и воспринял навязываемую ему реформу по сути дела в качестве грубейшего оскорбления. А в результате началась широкая эмиграция в Турцию, и абхазское население в 1866–1867 годах сразу же сократилось с 79 190 до 64 933 человек — то есть более чем на 14 тысяч (см.: Г. А. Дзидзария. Народное хозяйство и социальные отношения в Абхазии в XIX веке. — Сухум, 1958, с. 483).

Российские власти не препятствовали и, к сожалению, даже поощряли этот уход части народа (считая махаджиров заведомо враждебной силой); правда, нельзя не отметить, что тем, кто вскоре захотел вернуться (а таких было не так уж мало), это разрешалось.

Но, несмотря на трагедию махаджирства, исторический выбор был сделан. В редакционной статье № 3 газеты «Абхазия» за 1994 год недвусмысленно сказано: «Так, видимо, начертано самой судьбой, что абхазскому народу быть сильным, благополучным и процветающим только рядом с Россией, только под крылом ее двуглавого орла. Это проверено самой историей… Абхазский народ свой выбор сделал после долгих размышлений и мучительных поисков истины»…

Кому-либо может показаться, что ответственное и емкое слово «народ» употреблено в процитированном тексте ради эффекта. Но такое сомнение было бы всецело ошибочным. Судите сами: более шести десятилетий Абхазия по воле Берии являлась «неотъемлемой частью» Грузии. Но вот впечатляющие данные переписи 1989 года: «свободно владеют русским языком» 75 967 абхазов (81,4 процента), а грузинским языком — только 1452 абхаза (1,5 процента)». И это уже в самом деле выбор народа, а не каких-либо отдельных лиц или группировок…

Не исключено, что, в частности, и этот факт побудил «командующего войсками Госсовета Грузии в Абхазии» Каркарашвили сделать 25 августа 1992 года свое совершенно неслыханное заявление из захваченного им Сухумского телецентра: «Из ваших (то есть абхазов. — В. К.) погибнут все 97 тыс., которые будут поддерживать решение Ардзинбы. Хочу дать совет лично г-ну Ардзинбе: пускай он не сделает так, чтобы абхазская нация осталась без потомков».

Крайне прискорбно, что это официальное заявление доверенного лица Шеварднадзе не получило самой резкой официальной оценки России и мира. Ведь даже Гитлер и его присные никогда не заявляли публично, что они намерены целиком уничтожить какой-либо народ (в частности, план «окончательного решения еврейского вопроса», принятый гитлеровцами в 1942 году, был сугубо секретным и стал известен только после разгрома фашизма).

Если бы Запад действительно следовал своим собственным громогласным декларациям, он должен был бы после этого заявления (никак не дезавуированного грузинскими властями) объявить режим Шеварднадзе вне закона.

И любой честный человек, вдумавшись в это заявление грузинского «командующего», безоговорочно отвергнет какое-либо право тбилисского режима претендовать на господство над Абхазией. Могут ли претендовать на владение землей те, кто готовы полностью уничтожить живущий на этой земле народ?!

Размышляя сегодня об Абхазии, никак нельзя обойти вопрос о Чечне, ибо ее нынешнее противостояние Москве многие пытаются истолковать, в сущности, так же, как абхазское противостояние Грузии. В этом сказывается длительное господство догматического мышления, которое пыталось сводить все явления к стандартному общему знаменателю. И хотя ныне на те или иные вопросы даются прямо противоположные, чем ранее, ответы, понимание исторической реальности при этом нисколько не углубляется, ибо на место одной абстрактной схемы приходит другая схема.

Мое давнее пристальное внимание к Абхазии не могло не обратить меня к изучению Кавказа в целом и, в частности, к Чечне. Тем более, что мой ближайший друг, замечательный русский поэт Анатолий Передреев (1934–1987) провел детство и юность в Грозном, женился на чеченке, выросшей в ссылке, постоянно переводил чеченских поэтов, дружил с ними и вообще жил как бы между Москвой и Чечней. Через него и я соприкоснулся не только умом, но и душой с чеченским бытием.

Размышляя об Абхазии и Чечне, нельзя не прийти к выводу, что перед нами глубоко различные исторические судьбы и, естественно, никак не сводимые к какому-либо общему знаменателю нынешние ситуации.

Начать уместно с того, что если Абхазия традиционно борется за свою национальную суверенность и само свое национальное существование, то для Чечни это, строго говоря, совсем не характерно — пусть многие и утверждают обратное. Вполне вероятно, что мне напомнят об эпохе Шамиля. Однако Шамиль (как и все его предшественники) стремился создать единое для всего Северного Кавказа исламское государство, а вовсе не какие-либо национальные; его воля была направлена на полное слияние всех многообразных северокавказских племен.

Это было, надо прямо сказать, трудной или даже вообще невыполнимой задачей, ибо, помимо существенно различных собственно кавказских народов, в сфере действий Шамиля были еще и тюркские, и иранские народы. А кроме того, народы Северного Кавказа исповедовали не только ислам, но и христианство, а также своеобразные иудаистские и языческие верования.

Многочисленные факты ясно показывают, что Шамиль постоянно боролся против собственно национальных устремлений на контролируемых им землях и даже предпринимал специальные усилия для своего рода «ликвидации» национальных различий. Об этом, между прочим, проницательно писал выдающийся сын абхазского народа Ефрем Эшба в своем «Очерке истории Кавказской войны» (вошедшем в его изданную в 1927 году в Грозном книгу «Асланбек Шерипов»). Е. А. Эшба (1893–1939) — квалифицированный исследователь, воспитанник процветавшего тогда Московского университета, — не без удивления писал о том, «с какой настойчивостью Шамиль разрушал племенные перегородки и способствовал созданию единства среди горцев… Шамиль заставлял чеченцев выдавать своих дочерей замуж за лезгин и наоборот, чтобы родством связать эти племена… Шамиль обнаруживал… свой прямой интернационализм». Последний термин не очень уместен, но основной смысл политики Шамиля определен верно: нельзя не напомнить в связи с этим, что и тысячи принимавших ислам русских — перебежчиков и пленных — были объявлены Шамилем полноправными гражданами его государства.

Шамиль тем самым продолжал линию, намеченную еще его дальним предшественником, выступившим за полвека до него, — шейхом Мансуром (Ушурмой). Е. А. Эшба цитирует свидетельство о Мансуре его современника Давлет-Шина: «Проповедует слияние всех враждующих племен Кавказа в единый народ».

Вполне закономерно, что Шамиль беспощадно уничтожал знать, «элиту» своих соплеменников аварцев и других кавказских народов, ибо она наиболее осознанно воплощала национальные устремления. Вместо исконных предводителей, констатировал Е. А. Эшба, Шамиль «насадил в Чечне искусственный институт «наибов», к тому же иноземных», то есть принадлежащих к другим народам. И особенно существенно, что никаких сведений о недовольстве чеченцев этой «интернациональной» политикой Шамиля не имеется. Их согласие объяснялось, очевидно, тем фактом, что в Чечне вообще не было (принципиальное отличие от Абхазии!) традиции национальной государственности. И чеченцев явно не беспокоила перспектива, которая ожидала их в создаваемом Шамилем государстве, где многие и разные народы должны были в конечном счете слиться в нечто единое, воодушевленное исламом и соответствующим социальным устройством на основе шариата, а вовсе не национальной идеей.

Теперь обратимся к вопросу о вхождении Чечни в состав России. К сожалению, в сознании многих людей вопрос этот рисуется в таком виде: Россия решила завоевать Чечню, началась долгая героическая борьба чеченцев за национальную суверенность, — особенно в эпоху Шамиля, — но превосходящие русские силы подавили сопротивление.

На деле все обстояло не так. Вот изданный в 1981 году в Грозном сборник трудов высококвалифицированных чеченских историков «Взаимоотношения народов Чечено-Ингушетии с Россией и народами Кавказа в XVI — начале XX вв.». Кто-нибудь может сразу заявить, что историков тогда заставили писать неправду. Однако в основе сборника — не домыслы, а подлинные документы, из которых явствует, что еще за три столетия до Шамиля отдельные части Чечни начали присоединяться к России, поскольку это соответствовало интересам населения.

К восьмидесятым годам XVIII века — то есть более чем за полвека до Шамиля — присоединение к России было завершено. И движение Шамиля было вовсе не борьбой против присоединения Чечни к России, а восстанием, основанным на социальных и религиозных идеях. Вполне аналогичные восстания то и дело происходили в XVII–XVIII веках и в коренных русских регионах империи, в том числе и восстания с ярко выраженной религиозной направленностью (как, например, старообрядческое Соловецкое восстание 1668–1676 годов). В связи с этим всецело понятна весомая роль русских перебежчиков в стане Шамиля: это были своего рода «пугачевцы» (не забудем, кстати, что и в восстании Пугачева участвовали вместе с русскими башкиры, татары и другие народы России; точно так же к Шамилю присоединялись русские).