Убийства — мой бизнес - Фридрих Дюрренматт

Короче, подумал Гремилли, толстуха описала не мадам Арсизак, а какого-то потенциального убийцу. Загвоздка только в том, что она — жертва.

Жанна Грени жила на другом конце города, на улице Пот-о-Ле. Она занимала небольшую комнатку, которую ей сдавала вдова, встретившая полицейского с особой бдительностью.

— Что вам от Жанны нужно?

— Ну, это наше с ней дело.

— Скажите, пожалуйста! А повежливей нельзя?

— Вот что, любезная, я вам советую считаться с моим временем, а то я вынужден буду вас забрать за то, что вы препятствуете ведению следствия.

— Что вы там такое говорите?

— Я — комиссар полиции.

При виде удостоверения, которое ей показал Гремилли, ее передернуло.

— Вы ее оставите, в конце концов, в покое или нет? Она уже свое заплатила!

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— А вы разве пришли не потому, что она сидела в колонии?

Чтобы со всем покончить, Гремилли терпеливо разъяснил:

— Я пришел за тем, чтобы узнать у мадемуазель ее мнение о мадам Арсизак.

— О той, которую убили?

— Совершенно верно.

— А-а, тогда другое дело!

Но вдруг ее лицо снова омрачилось, и она уже взволнованно спросила:

— Вы, по крайней мере, не думаете, что это ее рук дело?

— Разумеется, нет.

— Тоща идите за мной.

Жанна Грени, худая и высокая девица неопределенного возраста, растерялась, когда узнала, кто к ней пришел. Гремилли с большим трудом удалось ее успокоить. Выпроводив вдову, он по-простому заметил:

— Мне сказали, мадемуазель, что у вас были неприятности с правосудием.

— Я провела два года в колонии.

— Вы не могли бы мне сказать, за что?

— Кража… Тысячу старых франков у моих хозяев-булочников в одной дыре, под Мюсиданом.

— Забудем этот нерадостный для вас период, мадемуазель Грени. А теперь послушайте меня. Мне известно, что думают и говорят о мадам Арсизак в Перигё. Это меня не интересует. А вот ответьте мне: она вам нравилась?

Застигнутая врасплох этим неожиданным для нее вопросом, она не успела ничего придумать, кроме как ответить:

— Нет.

— Вы можете назвать причины?

— Она была злая.

— Вот как? Объясните поподробнее, чтобы я мог понять. Клянусь, что о вашей откровенности никто, кроме следователя, не узнает. Таким образом, бояться нечего. Вы мне окажете тем самым большую услугу.

— Однажды она разговаривала по телефону… Я была в коридоре… И все слышала. Она говорила кому-то: «Да, я отлично понимаю… И тем не менее, вы сделаете то, о чем я прошу, в противном случае, сами знаете, что будет, не так ли? Да плевала я на вашу жену!» Повернувшись, она увидела меня. Лицо ее стало пунцовым. Она набросилась на меня, словно хотела избить, крича при этом: «Мразь! Ты что, шпионить за мной вздумала, а? Если ты хоть слово скажешь кому-нибудь о том, что слышала, я сдам тебя полиции, обвинив в воровстве, и ты снова очутишься в тюрьме!» Я запротестовала, говоря, что это неправда, что я ничего не украла, но она стала хохотать, а затем сказала: «Какое это имеет значение? Поверят-то мне, а не тебе».

По лицу Жанны потекли слезы.

Идя бодрым шагом по вечернему и затихшему Перигё, комиссар Гремилли напевал на манер марша:

«Все-е её лю-би-ли-и,Все её лю-би-ли,Все     её         любили!»

Глава III

Гремилли сам не понимал, почему утром следующего дня он вдруг решил вскочить в автобус №2, идущий до Северного кладбища, где покоилась Элен Арсизак. Сторож указал ему нужное направление, и он без труда отыскал могилу, надгробная плита которой все еще была скрыта под венками и букетами цветов. На лентах можно было прочесть названия благотворительных обществ, отдавших последние почести усопшей. Комиссар наклонился, чтобы разглядеть сквозь листву венков то, что было написано на камне: «Элен Коломбье в замуж. Арсизак 1934–1968 — Мы все скорбим».

А все ли скорбят? Гремилли очень в этом сомневался. Более того, он совершенно был уверен в обратном. С того момента, как лицо жертвы стало вырисовываться в истинном свете, поле поисков убийцы начало расширяться с неимоверной скоростью.

Вернувшись в город, комиссар хотел было отправиться прямо в Управление благотворительных обществ, где бы ему быстро удалось узнать названия тех из них, которым мадам Арсизак отдавала много времени и сил, однако он отказался от этой затеи, разумно полагая, что столкнется там с хором панегиристов, чья песнь будет лишь эхом того, от чего у него уже болели уши. Поэтому он предпочел поехать в административный центр, чтобы выразить свое почтение коллеге Сези. Последний встретил Гремилли с чуть заметной иронией:

— Ну как там наши поиски?

— Не очень.

— Я вас предупреждал. Увернуться в таком деле от столкновения с какой-нибудь шишкой весьма проблематично.

— Дело не в этом. Чувствую, что мне не увернуться от столкновения с легендой.

— Я что-то не понимаю.

— Просто, как мне кажется, жертва, вопреки распространенному на этот счет общественному мнению Перигё, вовсе не являла собою образец добродетели.

— Боюсь, что вы ступаете на ложный путь, на который вас подталкивают, наверняка, те, кому это выгодно. Я не знаю, что вам наговорили или сколько ушатов грязи вылили на женщину, которая не может опровергнуть всю эту клевету, потому что ее уже нет среди нас, но единственное, что я хочу вам сказать, так это то, что вы не найдете ни одного человека в городе, который осмелился бы утверждать, что мадам Арсизак не была для него идеалом.

Гремилли не стал его переубеждать по двум причинам: во-первых, Сези, как и все почтенные граждане Перигё, верил в мирскую святость супруги прокурора самым искренним образом и, во-вторых, исходя из первого, дело это было абсолютно безнадежным.

Тем временем перигёзский комиссар продолжал:

— У меня нет вашего опыта, уважаемый коллега, но я, тем не менее, убежден, что искать убийцу на стороне, а не среди близких мадам Арсизак — напрасная трата времени.

— Другими словами, вы убеждены в виновности ее мужа?

— Лично у меня на этот счет нет ни тени сомнения.

— К сожалению, мы не имеем доказательств, а любое бездоказательное утверждение…

— Я знаю. Он не так прост.

— И вы не испытываете никаких сомнений, приписывая авторство наивной инсценировки в доме и этого идиотского трюка с денежными переводами такому интеллектуально развитому человеку, как прокурор?

— А это, дорогой мой коллега, хитрость, имеющая целью заставить вас думать, по меньшей мере, так, как вы думаете.

— Возможно. Только у Арсизака имеется алиби: он оставался у своей любовницы до половины второго ночи.

— А вы так взяли и поверили ей? Да врет она все, чтобы выгородить его.

— И доктор Музеролль тоже?

— А он-то какое отношение имеет ко всему?

— Он утверждает, что находился в компании Арсизака и Арлетты Тане с одиннадцати вечера до часу ночи, а убийство было совершено, по заключению судебно-медицинского эксперта, самое позднее в ноль тридцать.

— Значит, и он врет.

— А вот это уж совсем опрометчивое утверждение с вашей стороны, поскольку, по словам судебного следователя, это в высшей степени уважаемый человек, малейшее подозрение против которого просто неуместно.

— Согласен, но он является членом клуба!

— Какого клуба?

— Это они так называют, хотя, на самом деле, это никакой не клуб, а, скорее, объединение друзей, не допускающих в свой круг никого из посторонних.

— А вы не могли бы мне рассказать об этом чуть поподробней?

— Лет двадцать пять назад пятеро лицеистов клянутся, так сказать, в вечной дружбе. Все они приблизительно одного возраста. И вот однажды они решают основать «Клуб Бесстрашных». Ребячество, но, тем не менее, это говорит о сильной взаимной привязанности, которую испытывали юноши. Само собой, клуб не носит уже того пышного названия, от которого веет стариной, однако он выжил в том смысле, что старые друзья по лицею, несмотря на годы, так и остались старыми неразлучными друзьями. Над ними подтрунивают, но в глубине души завидуют им.

— И кто же эти друзья?

— Прокурор, адвокат Катенуа, преподаватель лицея, в котором сам когда-то учился, Ренэ Лоби, аптекарь Андрэ Сонзай и, наконец, ваш врач Франсуа Музеролль. Поэтому, как и раньше, я не сомневаюсь в том, что они готовы пойти на все ради спасения кого-то из своих.

— Мне кажется, что их имена и адреса я встречал в вашей записке?

— Совершенно верно.

— В таком случае, вы забыли упомянуть еще об одном — нотариусе Димешо.

— А этот как раз и является президентом клуба. У него-то все и собираются.

— Мне это известно. Однако во всем этом есть кое-что, что меня смущает. Нотариус, по полученным мною данным, намного старше остальных, не так ли?