Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский - Борис Тумасов

- Не приведи Бог такому случиться, - прошептал князь Даниил.

Час был ранний, когда Даниил пересек кремлевский двор, поднялся на угловую башню, что смотрела на верхнюю часть Великого посада и на Балчуг. По наплавному мосту ехал в город воз, груженный свежим сеном. Хозяин вел коня за узду. Близилась осень, и люд запасался кормами для скота. Щелкая бичом, пастух гнал стадо на выпас. Поднимая пыль, шли коровы и козы. На торговой площади появился первый купец. Глаз у Даниила Александровича еще острый, видел, как торговый человек возился с хитрыми замками. Лихие люди на Москве не переводятся, хоть и велел князь Даниил усилить караулы, улицы рогатками перегородить.

Зазвонили колокола по Москве. Из-за реки, от Серпуховских ворот, им отозвались звонницы монастыря, который поставил он, князь Даниил. Монастырь богатый, церковь каменная и часовня, кельи монахов и трапезная с хозяйственными постройками обнесены высоким бревенчатым забором.

Когда монастырь возводили, Даниил сказал архиепископу:

«Здесь покоиться моим мощам, когда Господь призовет меня…»

Даниил не услышал, как на башню поднялся любимый сын Иван. Князь рассмеялся:

- Гляди-ка, лестница и не скрипнула. Легок у тебя шаг, сыне. А я ступаю грузно, доски подо мной плачут. Чего не спится?

- От долгого лежания бока болят. Ко всему, на заре голова ясная.

- И то так. Дед твой мало спал, говаривал: «На том свете отосплюсь». Жаль, не довелось вам повидать его. Да что вам, я и то отцовскую руку редко чувствовал. Случалось, положит мне длань на голову, волосы пригладит. «Я, сыне, - скажет, - чад своих люблю, ан заботы государевы меня от вас отрывают…» А уж как Александра Ярославича детвора новгородская любила! Бывало, выйдет из собора, они его окружат, галдят. Александр Ярославич тут же посылает отрока в поварню за пряниками… Да что дети! Люд, завидев князя, шумел: «Невский! Невский!» - Князь вздохнул: - Такого почета заслужить надобно.

На стенах караул сменился, на торгу народу прибавилось.

- Кремль обновить не грех, - заметил князь Даниил, - да скотница наша скудна, все выгребают татары, Орда проклятая, ненасытная.

- Настанет час, отец, стены каменные возведем, неприступным Кремль сделаем.

- Дай бог! На вас, сыновья, уповаю, на тебя, Иван, и на Юрия.

Князь повернулся:

- Эй, сыне, гляди-ка, поварня чадит. Глафира стряпает. Чую я, сызнова каша у нее подгорит. Когда Матрена варит, зерно упревает, одно от другого отделяется. Ну да ладно, зато Глафирины щи ешь и есть хочется.

Они спустились с башни, направились к хоромам. В Успенской церкви створы дверей открыты, и внутри храма полумрак. На утренней службе в будний день людей мало, а в воскресенье либо на праздники в церкви не протолкнуться…

С задней стороны княжьих хором взметнулась голубиная стая, закружилась над Кремлем. Князь Даниил приостановился, голову задрал:

- Эка, кренделя выписывает. Ну-тка, Ваня, свистни.

Княжич Иван Даниилович пальцы в рот заложил, засвистел оглушительно. От голубятни откликнулись свистом.

- Охромей голубей пугает, - сказал Иван.

В палатах князь Даниил уединился от утренней трапезы. Неожиданно сердце забилось с перерывом, перехватило дыхание. Успел сесть. Откинулся к стене, долго ждал, пока отпустит. Лишь потом, отерев со лба пот, отправился завтракать.

Князь Даниил не забыл, как в детстве мать наставляла его: «Все в руце Божьей…»

И он знал - вся жизнь человека в руке Божьей, от первого дыхания до последнего. Что свершилось и что свершится - все Господом уготовано. Не потому ли конец своего жизненного пути Даниил ожидал спокойно? Дольше, чем предусмотрено Всевышним, человек не живет, была бы смерть легкой.

Не оттого ли при каждом приступе Даниил мысленно просил Бога простить грехи, какие лежат на нем, князе Московском? Он знал, у него их много и он за все понесет ответ.

Епископ Московский и старый духовник Даниила Илиан, часто навещавший князя, ведал о его болезни, близоруко щурясь, утешал:

- Терпи, сыне.

- Аль я возмущаюсь? - отвечал Даниил. - Хворь как должное приемлю. Не телесной боли страшусь - душевной.

- Молитва очищает душу, молись, сыне… Болезнь прихватывала все чаще и чаще. Теперь не только ночью, но и по утрам напоминала о себе. А когда отпускала, Даниил Александрович благодарил Бога, что продлил ему жизнь…

В последние дни состарился и осунулся ближний Даниилов боярин Стодол. И тому была причиной болезнь князя. Разве мог забыть боярин, как наказывал ему Невский: «Ты Даниилу в отцы дан, так будь ему наставником, от дурных поступков оберегай, на какие молодость по неразумению способна».

Исполнил ли он, Стодол, наказ Александра Ярославича? И боярин честно отвечал: нет. Почему не уберег он Даниила от соблазна поднять руку на старшего брата Дмитрия? Аль не ведомо было ему, Стодолу, коварство городецкого князя? Ужели не мог открыть на то очи Данииловы?..

Значит, в том, что Андрей сел великим князем Владимирским, и его, боярина, вина…

Настал час, когда Даниил разобрался в Андрее, да поздно. А тот укоренился во власти, опору в татарах сыскал, орде дорогу на Русь сам показывает…

На крыльце княжеских хором Стодол столкнулся с епископом. Илиан благословил боярина. На немой вопрос поднял перст:

- Все в Его воле!

Сник Стодол, а епископ продолжал:

- Уповая на Господа, хорошо бы доставить князю врача, какой мудростью Гиппократа наделен.

- Где есть такой, владыка?

- От митрополита Максима слышал: в Киеве живет старый Авраам, по знаниям всех врачевателей превзошел. Звал его митрополит во Владимир, да Авраам отказался, говорил: «Из земли иудейской в молодые лета в стольный град Киев подался, тут, в лавре Печерской, и смерти дождусь».

Встрепенулся боярин, сказал решительно:

- Я, владыка, сам за тем Авраамом отправлюсь. Ежели не умолю врачевателя, силой доставлю.

С моря Балтийского, с земель варяжских наплывали на Русь иссиня-черные тучи. Они кучились, гремели, раскалывали молниями небо. При каждой вспышке Дарья крестилась, при раскатах грома вздрагивала.

- Ненастье-то, ненастье! - шептала она и еще теснее прижимала к себе Марьюшку.

Олекса успел вернуться до дождя. Едва вступил в горницу, как хлынуло стеной, ударило потоком по тесовой крыше, будто небо опрокинулось. В горнице потемнело, словно настала ночь.

- Погода-то не на шутку разыгралась, - сказал Олекса, обнимая жену и дочь.

- Всю неделю парило, - заметила Дарья, - вот и напарило. Поди, оголодал?

- Повременим, авось распогодится.

- Не похоже.

- Есть неохота, сыт от утра.

Олекса потеребил Марьюшкины волосы:

- Густы… Не по дням, по часам растешь, Марьюшка, эвон, уже выше стола. Где же жениха искать, может, в странах заморских? Сколь раз тебя о том спрашиваю!

Рассмеялся, довольный своей шуткой.

Обедать сели, когда дождь начал униматься. Дарья выставила миску со щучьей ухой, кислые овсяные блины, кувшин с холодным молоком из подполья. Олекса хлебал уху, обсасывал рыбьи кости, припал к блинам. Наконец обронил:

- Убери, Дарьюшка, сам не оторвусь.

Обед запил молоком, губы отер и на Дарью посмотрел так, что она враз поняла:

- Говори, чего на душе таишь, чай, от меня не схоронишь.

- В Киев еду я, Дарьюшка, с боярином Стодолом за лекарем для князя.

Дарья опустилась на лавку, обняла Олексу:

- На судьбу свою в кой раз плачусь, дорога-то дальняя, всякое таит. Мы с Марьюшкой тебя дожидаться будем, ты лишь себя побереги.

Киев - мать городов русских - красовался на холмах днепровского правобережья. С весны и до первых заморозков, когда осыпается лист, Киев утопал в зелени. Здесь, в стольном городе, жили первые великие Киевской Руси. К стенам этого города накатывались из Дикой степи печенежские и половецкие орды. И тогда горели Подол и все вокруг, бились в смертельной схватке с недругами княжеские дружины и киевский люд. Роем летели на город огненные стрелы, и стучал таран: огромное бревно било по Золотым воротам.

Устоял Киев, отражая частые приступы. Водили великие князья в степь свои дружины, карали ордынцев.

То, что не удалось сделать печенежским и половецким ханам, исполнил хан Батый, великий внук Чингиса и сам не менее великий - основатель Золотой Орды, потрясатель вселенной. Карающим языческим мечом прошлась татаромонгольская орда по землям славян, и никто не ведал, где остановят своих скакунов воины Батыя. А он, идя на Европу, овладел Киевом, пожег и разрушил город, а возвращаясь в низовья Волги, довершил начатое.

С той поры много киевского люда ушло в Северо-Восточную, Залесскую Русь, а Киеву уже не суждено было именоваться стольным городом…