Мир приключений 1962. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов - А. Казанцев

Он поклонился, легко спрыгнул на пристань и ушел, сунув руки в карманы и насвистывая веселый мотив.

Пока шел этот разговор, мы с Фомой перестали красить, так нам было интересно, а сейчас торопливо начали водить кистями, как будто ничего и не слышали. Хотя Фома Тимофеевич и продолжал так же спокойно похаживать по палубе да посасывать трубочку, а все-таки мы понимали, что очень его обидел Жгутов. Кажется, механик разговаривал вежливо, а если вдуматься, так ведь вот что он сказал старому капитану: «Вы, мол, развалина, для вас, мол, эта лавочка самое подходящее дело, а для настоящего моряка плавать на ней — это просто позор».

Легко ли выслушать такое одному из лучших моряков на всем побережье?

Фома был очень мрачен. Он даже как-то сопел особенно. Очень ему было неприятно, что так его деда обидели. Да и мне было неприятно, хотя Коновалов мне даже не родственник. Как это можно попрекать человека тем, что он постарел и здоровье у него сдало! Человек всю жизнь трудился, уважение заслужил, а ему такое говорят! Это ж надо свиньей просто быть, чтобы сказать такое!

Мы с Фомой об этом случае больше не говорили. Вспоминать не хотелось. И все-таки нам пришлось вспомнить о Жгутове. Бот уже был готов. Внизу, в магазине, стояли на полках книги, лежали стопочками тетрадки, висели картины. Краска высохла на бортах, и такой он стоял красивый, бот «Книжник», что любо-дорого было смотреть! Пора бы ему отправляться по становищам, везти рыбакам хорошие книги, школьникам — тетрадки, резинки, перья, а день отплытия все не назначали. Фоме Тимофеевичу нужно было найти матроса и моториста. Так вот, он не мог никого найти. Все отказывались. Как ни уважали Фому Тимофеевича, а все-таки каждому казалось зазорным вместо настоящей морской работы ползти на плавучей лавочке от становища к становищу. Рассказывали, что и председатель колхоза уговаривал людей, и председатель сельсовета, но никто не соглашался. Некоторые придумывали какие-нибудь причины, а другие говорили прямо: «Что ж это, мол, да со мной и ребята гулять не станут и девушки меня совсем засмеют».

Снова ходил Фома туча тучей, снова сидел с трубочкой у окна Фома Тимофеевич и смотрел на море.

И, как ни странно, всему делу помогла Глафира.

Глава пятая

НАБИРАЕМ КОМАНДУ

Пришла она как-то в больницу. Ей теперь на боте нечего было делать, все уже было расставлено и разложено. С домашними делами она управлялась быстро и, управившись, бежала в больницу, болтала с медсестрами, помогала пол вымыть, дать больному градусник или накапать капель. Вечером, когда боты возвращались с моря, приходил Степан, и они вдвоем отправлялись гулять.

И вот однажды вечером, когда вся работа в больнице была переделана, сидели сестры на крылечке, разговаривали о том о сем, а больше смеялись. Лучше всего было, конечно, слышно, как хохочет Глафира. Уж надо сказать, хохотать она была мастерица. Мы с Фомой и с Валькой днем ходили на большую гору, устали ужасно, пришли, сели на камни рядом с крыльцом и молчали. Даже говорить было лень. Вернулись с моря боты, стали у пристаней, говоря по-нашему — пришвартовались, а минут через двадцать явился Степан, как всегда в шевиотовом синем костюме, при галстуке, бритый, вымытый, будто он не провел целый день на тяжелой работе в море.

— Пойдемте, Глаша, пройдемся, — сказал он, как обычно.

Всегда Глаша в ответ на это говорила: «Ну что ж, если разве ненадолго», — и они уходили. А сегодня Глаша вдруг сказала:

— Нет, не пойду.

Степан даже растерялся:

— Почему это вы?

— Не пойду, — повторила Глаша.

— Я вас разве обидел чем-нибудь? — спросил Степан.

И вот тут я увидел, что за характер у нашей Глафиры. Она встала, засучила рукава, будто собиралась драться на кулачки, уперла кулаки в бока и начала говорить:

— Меня? — спросила Глаша. — Меня вы обидеть не можете. Силенки не хватит меня обидеть, а вот себя вы обижаете, это верно. Противно смотреть: почтеннейший человек, лучший капитан не может матроса найти! Человек всю жизнь проплавал, замечательный моряк, а вы, свистуны, бездельники, оскорбляете человека! Да вам еще лет тридцать поплавать, прежде чем моряками быть, а вы руки в брюки и нос кверху! «Как это мы, знаменитые мореходы, на плавучей лавочке будем плавать! Ах, над нами девушки будут смеяться!» Да что ж вы думаете, девушки дуры, да? А какого человека вы оскорбляете, об этом вы не подумали? Вам только перед девушками красоваться, да еще, не дай бог, какой-нибудь пьяница вроде Жгутова вам обидное слово кинет. У меня дед моряк, и отец моряк, и сама я морячка, хоть моря и боюсь до смерти, и я знаю, как себя настоящие моряки ведут. И уйдите, Степан, а то я такого наговорю… Смотреть мне на вас противно!

Мы с Фомой только глаза вытаращили. Вот уж не ждал я от нее такой прыти! И с такой яростью она говорила, что тут уж видно было — все чистая правда и так она и думает. Медицинские сестры, ее подружки, тоже молчали, совсем растерянные. Они ничего подобного и не ждали, да она и сама не ждала. Просто так у нее вырвалось.

— Спасибо за науку, — сказал Степан. — Прощайте, Глаша.

Повернулся и ушел.

Только он скрылся за домами, как Глаша ударилась в слезы. Ну, тут медицинские сестры ее подхватили и повели в больницу успокаивать. И уж сколько тут было пролито слез и накапано капель, даже представить себе невозможно.

Когда все ушли утешать рыдавшую Глашу, Валька сказала:

— Вот молодец! Подумайте только!

А Фома сказал:

— Хоть и боится моря, а видно — морячка природная.

И больше мы об этом не говорили.

Фома скоро простился и ушел. А мы с Валькой стали ложиться спать. Глашины рыданья к этому времени затихли, и медицинские сестры пошли ее провожать домой. Я, как лег, сразу стал засыпать, очень уж мы нагулялись, и вдруг слышу сквозь сон голос Фомы за окном:

— Даня, Даня!

Конечно, пока я вставал, Валька уже торчала в окне, как будто бы Фома ее звал.

— Тебе чего? — спросила она.

— Мне Даниила, — хмуро сказал Фома. Но тут высунулся и я.

— Чего тебе? Случилось что?

— А у нас Степан был, — сказал Фома. — Пришел, поклонился деду и говорит: «Если у вас, Фома Тимофеевич, никого лучше на примете нет, прошу вас, возьмите меня на «Книжник» матросом».

Фома замолчал. Молчали и мы с Валькой. Мы даже не знали, что и сказать, так нам все это нравилось.

На следующий день все становище говорило о том, что Степан Новоселов, лучший матрос, согласился пойти на «Книжник», да еще и не просто согласился, а пришел к капитану проситься. И надо сказать, никто над Степаном не смеялся. В том, что Новоселов настоящий моряк, ни у кого сомнения быть не могло. Между прочим, о разговоре с Глашей, кажется, никто ничего не знал. Она сама молчала, медицинские сестры тоже не болтали, а Вальке я сказал, что если она будет трепать языком, так хоть я принципиально и против того, чтобы бить младших, а девчонок особенно, но уж ради этого случая сделаю исключение.