Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каждый день Ольга Павловна теперь отслеживала, причём по своей личной инициативе, куда и когда приглашали «казаков». Для облегчения своей задачи она обязала Ларика ставить её в известность об использовании такого значительного «ресурса» влияния. Это для Ларика хор был только хором и ступенькой в светлое будущее. А для Ольги Павловны это был джекпот. Сначала Ларик через Леона передавал сведения для Синицыной, а потом Леон предоставил ему самому заниматься такой рутиной, у него и своих дел хватало. Постепенно Леон, правда не без намёка Ольги, перестал мотаться за хором по смотрам, фестивалям и концертам.
— Им пастух не нужен, Лёня. Занимайся-ка развитием клубной работы, у тебя прекрасно всё получается, у тебя талант находить нужных людей, вытаскивать их из такой кучи мусора, что диву даюсь! Здесь я и сама управлюсь, — у Ольги Павловны появились новые жизненные планы.
В конце концов, у Леона был миллион возможностей стать незаменимым в её жизни человеком. А он, как был, так и остался непонятным, закрытым и абсолютно в ней не нуждающимся человеком, который ни разу не восхитился ею ни как женщиной, ни как специалистом. Всё «через губу», и хотя он никогда открыто ей не противостоял, она всегда чувствовала привкус иронии и плохо скрываемой усмешки.
Хорошо, что она тогда не подарила ему кольцо. Купила просто новую рубашку, нейлоновую, не такую уж и дорогую, за двадцать пять рублей. Приличный подарок, тем более, что он ей подарил хрустальную вазу для цветов. Достал где-то.
— Как в воду смотрела! — констатировала Ольга Павловна своё впечатление от подарка Леона. И хотя любой хрусталь считался дефицитом, никакой радости или разочарования ваза ей не принесла. И разбивать эту вазу об его голову Ольга уже и думать забыла, ей стало вдруг всё равно. С конфетами на кухонном столе эта ваза вполне себе ничего смотрелась.
Ларик, Илларион Арсеничев, — вот кто занимал её практический и проницательный женский ум. Ларик, — так Ольга Павловна по-свойски его теперь называла по примеру Леона, вызывал в ней троякое чувство и соответственные этому планы.
Во-первых, если ты хочешь быть значительным человеком, — будь им. Покровительствуй, руководи, протекционируй и держи всё в своих руках, если это может дать хорошие дивиденды. Ларик дивиденды дать мог. И неплохие. В принципе.
Во-вторых, Ларик смотрел на Ольгу Павловну снизу вверх. С почтением, с явным восхищением. Не то, что Воротов.
Ну и, в-третьих, как бы это ни было тривиально, дрогнуло почти незамутненное сердце не очень старой, но и не девы, конечно. Оно, если уж быть честной до конца, дрожало у неё безостановочно с некоторых пор.
Фрак, безукоризненно сидевший на Ларике, его темно-русые волосы, спадавшие по обе стороны лица, прикрывающие его топорщащиеся уши, его глаза, иногда затягивающиеся серой стальной поволокой, когда он задумывался о чём-то в разговоре, и эта некоторая его отстраненность от мира земного — заводили Ольгу Павловну, как добротный эротический массаж. В мире искусства массажа её однажды, и только единожды, чуть-чуть просветил Леон.
— И спасибо на этом. Ты получил свой клуб с новыми шторами и сиденьями — и будь счастлив. Неудачник сельского разлива, пустой лотерейный билет, — так мысленно прощалась Ольга Павловна со своим бывшим любовником.
Правды ради надо сказать, что если бы не Леон со своим дотошным подходом к делу, возможно женская душа Ольги Павловны так и пребывала бы в неведении относительно сексуальной составляющей в жизни ответственного облисполкомовского работника. Иногда по субботним их совместным вечерам, ставшими совсем редкими исключительно по его милости, он, жалея её из-за её обязательного в её окружении «дресскода» — утомительного хождения на высоких каблуках, массировал ей пальцы ног с душистыми маслами, которые она, поняв их назначение, стала их вдруг покупать в распределителе, и получала большое наслаждение от всех этих крайне редких процедур.
— Лёня, мне очень это всё приятно, конечно, но тебе-то это зачем? — однажды спросила она, даже не понимая, что вообще-то такие забавы предполагают обоюдное участие, но Леон никогда не заикался даже об этом.
— Зачем? Ты задаёшь странный вопрос. Ты любишь недоваренную кашу, которая скрипит на зубах, недосоленная, недослащенная? И ещё к тому же без масла, что самое главное?
— При чём здесь каша?
— При том. Я всё привык делать хорошо, по возможности «отлично», чтобы не исправлять ошибки, и не тратить на них потом своего времени и эмоций. Мне есть куда их тратить.
— Не понимаю.
— Да тут и понимать нечего. Мужчина должен уметь готовить женщину вкусно и желательно с поджаристой корочкой, чтобы с удовольствием её «употребить», как говорил некогда товарищ Чехонте.
— Какой ещё Чехонте? Грузин? Фу! Это так… кулинарно.
— Не ломай голову, ты его всё равно не знаешь. Ну что ж, такова, к сожалению, наша жизнь. Мужики гладить должны уметь и сами себе быть иногда кулинарами, чтобы не подавиться шарком.
— Чем, чем? Впервые слышу.
— Так называется шершавая шкура. Акула с её шершавой шкурой по английски называется «шарк». Не знаешь? Ну и ничего. Может и поймёшь ещё. Какие твои годы. Вот родить бы тебе — на многое глаза бы открылись, может быть. Другие чувства бы появились. Пока ты в этих вопросах абсолютный ноль. Даже минус, я бы сказал.
— Это ты меня сейчас оскорбить хотел?
— Даже и не думал. И что оскорбительного в том, что у человека нет определённых качеств? Просто нет — и всё. И развивать эти качества стоит очень дорого и долго в такие годы, и неизвестно ещё, принесёт ли это кому-нибудь радость. Чаще всего за отсутствием таковых стоит огромная глыба других свойств, которые ещё и выкорчевать надо. А вот это вообще может сделать только сам интересант, так сказать. Разве ты страдаешь от недостатка чего-то?
— А почему это я должна страдать ещё? Странно. У меня всё есть, кстати. Многие об этом только изредка мечтать осмеливаются.
— И что ты особенно ценишь в твоих достижениях, если не секрет? — Леон со странной улыбкой перестал массировать ей ноги,
