Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы XXVII-LIV) - Чарльз Диккенс

- Кто там?

Это была его жена.

Он спросил ее, который час. Девять.

- Никто... никто не стучался ко мне вчера? - едва выговорил он. - Я, кажется, слышал стук, но от меня нельзя было добиться ответа, разве что вышибли бы дверь.

- Нет, никто, - ответила она. Это было хорошо. Он ждал ее ответа, затаив дыхание. Это принесло ему облегчение, если что-нибудь могло его принести.

- Мистер Неджет хотел тебя видеть, - продолжала она, - но я сказала ему, что ты устал и просил тебя не беспокоить. Он ответил, что это не так важно, и ушел. А сегодня, очень рано утром, когда я открывала окно, чтобы проветрить комнату, я увидела его на улице; но к нам он больше не заходил.

Видела его на улице этим утром! Очень рано! Джонас задрожал при мысли, что он и сам чуть было не наткнулся на Неджета - того Неджета, который постоянно избегал людей и старался проскользнуть незамеченным, чтобы не выдать своей тайны, на того Неджета, который никогда никого не замечал.

Он велел жене приготовить завтрак и собрался идти наверх, переодевшись в платье, которое снял, войдя в эту комнату, и которое с тех пор так и висело за дверью. Всякий раз при мысли о встрече с домашними впервые после того, что он совершил, его охватывал тайный страх, и он мешкал у дверей под разными предлогами, чтобы они могли увидеть его, не глядя ему в лицо; одеваясь, он оставил дверь приоткрытой и приказывал то распахнуть настежь окна, то полить мостовую, приучая их к своему голосу. Но сколько он ни оттягивал время всеми способами, так, чтобы успеть перевидать их всех и поговорить со всеми, он долго не мог набраться храбрости и выйти к ним и все стоял у двери, прислушиваясь к отдаленному шуму их голосов.

Но нельзя же было оставаться тут вечно, и в конце концов он вышел к ним. Бросив последний взгляд в зеркало, он понял, что лицо выдаст его, но это могло быть и потому, что он гляделся в зеркало с такой тревогой. Он не смел ни на кого взглянуть, боясь, что все следят за ним, но ему показалось, что сегодня они уж очень молчаливы.

И как он ни держал себя в руках, он не мог не прислушиваться и не мог скрыть того, что все время прислушивается. Вникал ли он в их разговор, старался ли думать о другом, говорил ли сам, или молчал, или с решимостью отсчитывал глухое тиканье часов за своей спиной, он вдруг забывал обо всем и начинал прислушиваться словно завороженный. Ибо он знал, что это должно прийти; а пока его кара, и мука, и отчаяние заключались в том, чтобы прислушиваться и ждать, когда оно придет.

Т-с-с!

ГЛАВА XLVIII

содержит известия о Мартине и Марке, равно как и о третьем лице, уже знакомом читателю. Показывает сыновнюю преданность в самом непривлекательном виде и проливает сомнительный свет на одно очень темное место

Том Пинч с сестрою сидели за ранним завтраком у открытого окна, которое Руфь сама уставила горшками с цветочной рассадой. Она вдела Тому в петлицу цветок герани, для того чтобы придать его туалету по-летнему свежий и нарядный вид (пришлось приколоть цветок, иначе этот славный Том непременно потерял бы его). По всей улице сновали продавцы цветов, выкрикивая свой товар; заблудившаяся пчела, попав между двумя оконными рамами, билась головой о стекло, стремясь вырваться на волю и воображая себя околдованной, оттого что это ей не удается. А утро было такое ясное, какое редко приходится видеть; благорастворенный воздух ласкал Руфь и веял вокруг Тома, словно говоря: "Как поживаете, мои милые? Я прилетел издалека, нарочно для того, чтобы поздороваться с вами". Словом, это был один из тех радостных дней, когда у нас является, или должно явиться, желание, чтобы все на земле были счастливы, ловили проблески летней поры в сердце и наслаждались прелестью летнего утра.

Завтрак был даже приятнее обыкновенного, хотя он и всегда бывал приятен. Маленькая Руфь теперь занималась с двумя ученицами, с каждой по три раза в неделю и по два часа каждый раз; а кроме того, она разрисовала несколько экранов и бюваров для визитных карточек и, тайком от Тома (может ли быть что-нибудь восхитительнее!), зашла в одну лавку, торговавшую такими вещами, не один раз заглянув сначала в окно, и, набравшись храбрости, спросила хозяйку, не купит ли она ее работу. Хозяйка не только купила, но и заказала еще. И сегодня Руфь призналась в этом брату и передала ему деньги в маленьком кошельке, нарочно для того связанном. Оба они взволновались, а быть может, и прослезились от радости (во всяком случае, известные нам источники этого не опровергают), но теперь все уже улеглось, и светлое солнце с тех самых пор, как зашло вчера, не видывало лица светлее, чем у Тома или чем у Руфи.

- Милая моя девочка, - сказал Том, так неожиданно переходя к новой теме, что даже не успел отрезать себе кусок хлеба, и нож у него застрял в ковриге, - какой чудак наш хозяин! По-моему, он ни разу не был дома, после того как запутал меня в эту неприятную историю. Я начинаю думать, что он больше никогда не вернется домой! Какую загадочную жизнь ведет этот человек!

- Очень странную, не правда ли, Том?

- Действительно, - сказал Том, - надеюсь, что она только странная. Надеюсь, что в ней нет ничего худого. Иногда я начинаю в этом сомневаться. Мне надо будет с ним объясниться, - продолжал Том, кивая головой, как будто это была самая страшная угроза, - когда я его поймаю.

Два коротких стука в дверь прогнали с лица Тома угрожающее выражение, которое тут же сменилось удивлением.

- Вот так-так! - сказал Том. - Раненько для гостей! Это, наверно, Джон.

- Я... мне кажется, это не его стук, - заметила сестричка Тома.

- Нет? - сказал Том. - Но это, конечно, и не мой наниматель; не может быть, чтобы он приехал неожиданно в город, был направлен сюда мистером Фипсом и пришел за ключом от конторы. Это кто-то спрашивает меня, вот что! Войдите, пожалуйста!

Но едва посетитель вошел, Том Пинч, вместо того чтобы сказать: "Вы желали говорить со мной, сэр?", или "Моя фамилия Пинч, сэр, разрешите спросить, что вам угодно?", или вообще обратиться к нему с подобными сдержанными выражениями, воскликнул: "Боже милостивый!" - и схватил его за обе руки, живейшим образом выражая радость и изумление.

Гость был тронут не меньше Тома, и оба они без конца пожимали друг другу руки, причем ни с той, ни с другой стороны не сказано было больше ни слова. Том опомнился первый.

- И Марк Тэпли тоже! - воскликнул Том, подбегая к порогу и пожимая руку кому-то еще. - Дорогой Марк, входите же. Как вы поживаете, Марк? Он все такой же, как был в "Драконе", ничуть не постарел. Так как же вы поживаете, Марк?

- Необыкновенно весело, сэр, благодарю вас, - ответил мистер Тэпли. Надеюсь, что вы в добром здоровье, сэр?

- Боже милостивый! - воскликнул Том, ласково похлопывая его по спине. Какая это радость опять услышать его голос! Дорогой Мартин, садитесь. Моя сестра, Мартин. Мистер Чезлвит, душа моя! Марк Тэпли из "Дракона", милая. Боже правый, вот это так сюрприз! Садитесь. Господи помилуй!

Том был до такой степени взволнован, что ни минуты не мог посидеть спокойно, но все время бегал от Марка к Мартину, пожимая попеременно руки то тому, то другому и снова и снова представляя их своей сестре.

- Я помню день, когда мы расстались, Мартин, так ясно, как будто это было вчера, - воскликнул Том. - Какой это был день! И в какой вы были горячке! А помните, как я нагнал вас по дороге, Марк, когда я ездил за ним в двуколке, а вы ходили искать места? А вы, Мартин, помните, как мы с вами обедали в Солсбери вместе с Джоном Уэстлоком, а? Боже ты мой милостивый! Руфь, дорогая, - мистер Чезлвит. Марк Тэпли, голубка, - из "Дракона". Еще две чашки с блюдечками, пожалуйста. Помилуй бог, как же я рад видеть вас обоих!

И тут он (как в свое время Джон Уэстлок при его появлении) бросился готовить для них бутерброды, но, не намазав маслом и одного куска хлеба, вспомнил еще что-то и побежал опять рассказывать; потом снова начал пожимать им руки, затем снова представил их своей сестре; потом снова проделал все то, что уже сделал однажды; но что бы он ни делал и что бы ни говорил - все это не могло и вполовину выразить его радость по поводу их благополучного возвращения.

Мистер Тэпли успокоился первым. По прошествии самого непродолжительного времени выяснилось, что он каким-то образом определил себя в официанты или в прислужники для всего общества, что было обнаружено, когда он отлучился на время в кухню и быстро вернулся с котелком кипящей воды, из которого налил чайник с невозмутимостью, свойственной ему одному.

- Сядьте и позавтракайте, Марк, - сказал Том. - Заставьте его сесть и позавтракать, Мартин.

- Я давно махнул на него рукой, он неисправим, - ответил Мартин. - Он все делает по-своему, Том. Вы бы извинили его, мисс Пинч, если бы знали ему цену.

- Она знает, господь с вами! - сказал Том. - Я ей рассказал про Марка Тэпли все, все решительно! Ведь рассказал, Руфь?

- Да, Том.

- Нет, не все, - возразил Мартин, понизив голос. - Самое лучшее о Марке Тэпли известно только одному человеку; и если б не Марк, он вряд ли остался бы жив, чтобы рассказать об этом.