Канарис. Руководитель военной разведки вермахта. 1935-1945 гг. - Карл Абсхаген

В другой раз Канарис с Пикенброком и начальником мадридского филиала абвера ехали в автомобиле по Испании. В каком-то месте внимание Канариса привлекло небольшое поместье с миленьким хозяйским домиком, стоявшим недалеко от дороги. В шутку он спросил мадридского офицера, сколько примерно стоит такая усадьба. Мол, после войны он собирается поселиться в Испании, приобретя что-либо подобное. Сотрудник мадридского филиала, поддерживая шутливый разговор, заявил, что, вернувшись в Мадрид, узнает цену и при необходимости купит это поместье. «Тогда вы сможете, когда война окончится, бросить здесь якорь, господин адмирал», – добавил он. В этот момент, будто черт его дернул за язык, в разговор вмешался Пикенброк. «Когда война окончится, – сказал он, – мы все будем…» Не закончив фразы, Пикенброк лишь выразительным жестом провел пальцем вокруг шеи, показав, что их ожидает в конце войны.

После циничного замечания Пикенброка царившее в автомобиле веселое настроение мгновенно исчезло. У всех мороз пробежал по коже, сердца сжались от дурного предчувствия.

О хороших отношениях Канариса с начальником итальянской разведки и одно время военным атташе в Берлине генералом Роаттой мы уже неоднократно говорили. Такие же дружеские и доверительные отношения сложились у Канариса и с его преемником – полковником (затем генералом) Аме, светловолосым и голубоглазым пьемонтцем, резко отличавшимся от большинства своих соотечественников скупостью жестов и спокойной, даже сдержанной, манерой поведения. Оба шефа военных разведок стран оси Берлин – Рим понимали друг друга, как авгуры в Древнем Риме, без всяких слов. Когда возникала необходимость вести переговоры, они обходились минимумом ключевых слов. Если приходилось по каким-либо соображениям «разводить демагогию», то каждый из них отлично воспринимал предназначенный ему подтекст. И Канарис, и Аме прекрасно сознавали, что любые их официальные высказывания могут стать объектом тщательной проверки заинтересованных государственных органов, а потому должны были приспосабливаться к существующим объективным условиям. И иносказательная речь Канариса была особенно понятна его итальянскому коллеге.

Иногда в узком кругу или в беседе с глазу на глаз итальянец довольно откровенно высказывал свое мнение по тому или иному вопросу. В дневнике Ульриха фон Хасселя есть запись разговора с советником юстиции Донаньи, одним из наиболее доверенных лиц Канариса. Как писал фон Хассель, по словам Донаньи, осенью 1941 г. итальянские офицеры (по всей вероятности, сотрудники военной разведки) уверяли адмирала, что Муссолини должен быть и будет свергнут итальянской армией. Во всяком случае, Канарис всегда своевременно узнавал о намерениях армейских кругов Италии по устранению фашистского режима и выхода страны из войны против союзников. И Канарис благожелательно воспринимал эти планы, связывая с ними собственные надежды. Во-первых, он полагал, что выход итальянцев из войны стал бы важным шагом в направлении окончания враждебных действий на всех фронтах. Во-вторых, Канарис считал, что отстранение Муссолини от власти подорвет веру немецкого народа, молодых офицеров и солдат в незыблемость авторитарной системы и одновременно подтолкнет все еще колеблющийся германский генералитет к решительным действиям против Гитлера и его правления. Однако, несмотря на благоприятные предпосылки[25], движение Сопротивления в Италии развивалось медленнее, чем предполагал Канарис, основываясь на сообщениях своих доверенных лиц, а когда в июле 1943 г. король наконец сместил Муссолини, а новое правительство Бадольо арестовало его, то момент был уже упущен и влияние этого события в Германии благодаря хорошо отлаженной системе тотальной слежки и террора оказалось минимальным.

Между тем Канарис продолжал поддерживать тесную связь с шефом итальянской военной разведки и часто выезжал в Италию, чтобы лично знакомиться со всеми фазами развития этого процесса. С одним из этих посещений связан эпизод, который при всей своей кажущейся незначительности стоит здесь упомянуть, ибо он высвечивает человеческие качества характера начальника военной разведки немецкого вермахта. Весной 1943 г.

Канарис встретился с генералом Аме в Венеции. Длительные переговоры проходили в гостинице «Даньели», в которой Канарис и проживал. Переговоры закончились торжественным ужином в кругу руководящих сотрудников обеих сторон, в тот момент находившихся в Венеции. За трапезой Канарис заметно нервничал и волновался. Он заказал служебный разговор со своим мюнхенским филиалом и с нетерпением ожидал связи. Когда связь наладилась и Мюнхен, наконец, отозвался, Канарис сначала засыпал говорившего на другом конце сотрудника филиала вопросами о здоровье двоих своих собак, которые при отъезде адмирала, по всей видимости, чувствовали себя неважно. Заключительная часть телефонного разговора, посвященная служебным вопросам, была сравнительно короткой. Это очень удивило генерала Аме и его коллег и даже показалось странным, что Канарис придает такое значение благополучию собак, когда в любой день может быть принято решение, способное потрясти и изменить мир. И даже некоторые из сотрудников абвера были твердо убеждены, что собачья тема представляла собой зашифрованную передачу сведений, по заранее обусловленному между Канарисом и Мюнхеном устному коду, чтобы таким путем познакомить начальника абвера с поступившей важной информацией. Только немногие, приехавшие вместе с Канарисом из Берлина, знали, что данный телефонный разговор не содержал никакой тайны и что адмирал действительно сильно беспокоился о своих заболевших собаках.

Чем сильнее давил на плечи груз каждодневных забот и опасений, связанных с продолжающейся мировой войной и неизбежными хлопотами заговорщиков, чем больше он разочаровывался в окружавших его людях, тем чаще искал Канарис утешения в общении с бессловесными существами. Со временем его природный ум приобрел дополнительную остроту и глубину, а его способность к анализу и оценке фактов настолько усовершенствовалась, что даже самые толковые сотрудники не всегда поспевали за ходом его мыслей, выводя Канариса из себя. И получалось в результате, что он срывал свое недовольство жизнью на людях, которых он любил и ценил и которые были самыми верными его последователями. Понимая всю несправедливость своих поступков, Канарис тем не менее не мог с собой ничего поделать. В условиях мучительных интеллектуально-психологических переживаний бескорыстная привязанность бесхитростных животных стала для него своего рода потребностью и первой помощью. С ними он был неизменно терпелив и ласков. Привычка Канариса постоянно иметь при себе сахар, чтобы при случае угостить лошадь или ослика, немало удивляла испанцев, как правило не испытывавших к животным сентиментальных чувств. И все же особую любовь Канарис питал как к своим собакам, так и к собакам вообще. Переехать на дороге колесами автомобиля собаку было для него невозможно, он посчитал бы это тягчайшим преступлением. Все его водители имели на этот счет строжайшие указания. Когда же Канарис сам садился за руль, то он был готов резко затормозить, подвергая опасности сопровождающих его людей, но ни при каких обстоятельствах не позволил бы себе сбить машиной случайно оказавшуюся на пути собаку.