Догоняй! - Анатолий Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Отрежь ей голову, и поезжайте домой, – продолжал он. – Ты не сможешь заявить на меня, а я на тебя. Пат, но уже на моих условиях.
Трусливый голосок у меня в голове уверял, что старуха примет смерть как милость. И потом, шептал этот подленький голосишко, разве не она во всем виновата? Разве стал бы ее сын зверем, если бы она не лишила его детства, повесив обузу ему на шею? Она уже не человек, а обломок человека; а Леля – живая, с моим ребенком под сердцем. Есть ведь такая штука, естественный отбор называется…
– Хорошо, избавлю, – сказал я, взяв нож. И направил его в грудь Мартына.
Лезвие вонзилось в воздух, а его кулак – мне под дых. Скорчившись, я рухнул на колени. Оброненный нож жалобно звякнул о бетонный пол.
– К этому душа лежать должна, – наставительно произнес Мартын. – Иначе ни черта не выйдет.
У меня еще как лежала. Я рванулся к ножу, тускло поблескивавшему на полу, но тут же получил удар ногой в раненый бок, и мир превратился в море боли.
Подобрав нож, Мартын отступил к коляске и развернул тетю Зину ко мне лицом. Она смотрела на меня слезящимися глазами, полными ужаса.
– Смотри и учись, – сказал он и всадил нож в шею матери.
Глаза старухи вылезли из орбит, кровь хлестнула тугой струей. Дрожащий пузырь вздулся на губах и лопнул, оросив щеки рубиновыми капельками. Мартын полоснул ножом, рассекая гортань и трахею. Кровь хлынула из ее носа и рта, заливая платье. Тетя Зина несколько раз содрогнулась и замерла, уронив голову на грудь.
Я кричал. Орал, визжал, корчась на полу, как раздавленное насекомое, срывая голос, будто криком мог разогнать тьму, готовую поглотить мой рассудок. Мартын резкими отработанными движениями рассек мышцы и позвонки и поднял голову за седые волосы, словно кровоточащий трофей.
– Этому я научился в Чечне, – пояснил он. – Хочешь знать, сколько у меня на счету? Скольких ты убил, когда поддержал меня на суде?
Меня захлестнуло слепое бешенство. Одна мысль билась в голове: растерзать, уничтожить эту тварь любой ценой!
Превозмогая боль, я начал вставать, но Мартын толкнул мне навстречу коляску с обезглавленным телом. Она ударила меня по коленям и сбила с ног. Труп рухнул сверху, обняв меня вялыми руками, заливая кровью, толчками бьющей из обрубка шеи. Задыхаясь, я пытался скинуть его…
Мартын открыл заслонку печи. Из ее раскаленной пасти гулко рвануло жаром, кирпичные стены проступили из темноты.
Он швырнул голову в печь.
Пламя встрепенулось, принимая подношение, заполняя подвал смрадом горящей плоти. Огромная тень Мартына металась по стене. Сквозь слезы, застившие взгляд, я видел, как огонь охватил спутанную паутину волос, как лопнули глаза, выплеснувшись на щеки шипящими сгустками. Заслонка захлопнулась с громовым лязгом, навсегда отсекая тетю Зину от мира живых.
А Мартын уже приближался ко мне, весь в крови – ухмыляющийся дьявол с окровавленным ножом в руке.
Круглый белый заварник ядром просвистел в воздухе и разлетелся о его голову, разметав во все стороны брызги кипятка. Взвыв, Мартын упал на одно колено. Из-под его волос потекла кровь.
– Саша, беги! – кричала Леля.
Она стояла на лестнице, цепляясь за перила, – смешная маленькая фигурка, неуместная в этом кровавом кошмаре.
Я столкнул с себя тело. Оно повалилось Мартыну под ноги, и тот растянулся на полу, по-волчьи лязгнув зубами. Клинок чиркнул по бетону, высекая фонтанчик искр, а я, вскочив, кинулся к лестнице, к Леле… Три ступеньки оставалось, когда сильные пальцы вцепились мне в лодыжку и потащили назад. Пересчитывая лбом ступени, я услышал визг Лели. В голове сверкнуло, а потом меня снова поглотила темнота.
В этой темноте ждала меня Стрижка, совершенно нагая, как в день своей смерти, испускающая серебристое свечение. Вокруг нее сновала армия муравьишек. Она с улыбкой раскрыла мне объятия и сказала весело:
– Ничего не бойся, мальчик!
1992
Ранней весной, незадолго до переезда, я пришел на кладбище. Сгребавший снег лохматый студент в косухе охотно объяснил, как найти могилу Тани Мартыновой.
– Эх, чудо была девчонка, – вздохнул он. – Гадов бы этих своими руками…
– Ты ее знал? – удивился я.
– Ну как знал… – Опершись на лопату, парень сунул в рот сигаретку, щелкнул зажигалкой. – Меня пару лет назад кошмары замордовали, бр-р… В штаны дул конкретно. Перезубрил. Ты ж поступаешь, да? Считай, предупрежден. Думал я академку взять и прилечь в больничку. А хозяйка, у которой я квартиру снимал, говорит: сходи к Мартыновым. Пошел. Таня мне сразу понравилась, хотя куклы эти ее, конечно… Глаза у нее такие были, знаешь, не пустые, как у дебилки, а наоборот, будто она шарит в том, в чем мы ни бум-бум. Она сказала: «Ничего не бойся, мальчик». Мальчик! И вот как-то сразу я понял, что ничего не должен бояться на свете. А она меня обняла, крепко-крепко. И знаешь, как отрезало. Дрянь всякая больше не снится.
Я молчал, пряча руки в карманы джинсов, чтобы он не заметил, как они дрожат.
– Брательник у нее странный какой-то, – добавил студент. Сизый дымок его сигареты вился в холодном воздухе. – Я за посетителями приглядываю, так, знаешь, от не фиг делать. Он сюда постоянно ходит. А только улыбочка у него, когда на могилку смотрит, ой нехорошая. Не иначе, те гады ему здорово удружили.
– А ты не думал, что это его рук дело? – выпалил я. – Что те насиловали, а он убивал?
Студент посмотрел на меня круглыми глазами:
– Так его бы по отпечаткам!..
– А они были. Он же гвозди этим молотком заколачивал.
– А тот, третий пацан, который его слова подтвердил?
– Третий пацан струсил, – сказал я. – Побоялся за себя и свою семью. Многие хотели… своими руками.
– Твою же… Ты тот третий, да?
– Он самый.
Он смотрел на меня, как на говно.
– Как же ты можешь с этим жить?
– А кто сказал, что я живу? – ответил я и зашагал вдоль могил.
Серые лица усопших равнодушно провожали меня взглядами с гранитных надгробий. Я вдруг с пронзительной ясностью вспомнил день, когда впервые узнал, что однажды умру. Было мне четыре года. Со мной случилась настоящая истерика, мама еле смогла меня успокоить. Впрочем, детям смерть все равно кажется чем-то пугающим, но сказочным. Детство кончается, когда принимаешь ее как факт.
Могила не была огорожена: просто
