Степан Разин. Казаки - Иван Наживин

Все ахнули. И жадно сгрудились к пекарне ближе.

– Братцы, ради Христа...

Напряжённая топотня ног по глиняному полу, суетливые переговоры низкими голосами, мольбы замирающие и вдруг душу раздирающий крик. Огонь, извиваясь и дымя, быстро раздел Родивона, веревки, перегорев, лопнули и, весь чёрный, уже безволосый, в тлеющих тряпках, он вдруг полез из огня назад.

– Не пускай, черти... – крикнул Алёшка. – Испугались? Пихай назад!..

Дрючками запихали горящего Родивона в огонь и чело печи забросали дровами. Печь заревела, и густая вонь разлилась по всему берегу.

– Видели? – торжественно обратился Степан к омертвевшим товарищам сгоравшего Родивона. – Ну, вот идите назад и скажите Корниле, что всех их так жечь буду, которые близко подойдут к Кагальнику. И ему то же будет, – не гляди, что крёстный... А теперь – гэть, и швыдче!..

И началась дикая, ревущая, блюющая и сквернословящая попойка по всему Кагальнику. Все славили храброго и тароватого атамана. Только одна Матвевна ходила с заплаканными глазами по своей хате. Все ее мечты рушились...

На другое утро началось похмелье, а там к ночи прискакал из Царицына гонец и принёс странную весть, что Ивашка Черноярец вместе с полюбовницей своей скрылись неизвестно куда...

Степан только рукой махнул: все одно, дальше виселицы не уйдёт... Очухавшись после разгула, он всё читал со своими приближенными прибывшие к нему грамоты, долго и не раз говорил с глазу на глаз с гонцом Дорошенки, а так как гонец из Запорожья всё никак не мог прийти в себя, то он на морозе облил его несколько раз ледяной водой, пока тот не очухался совсем. И с ним была долгая беседа. Потом Степан получил какую-то грамоту от Корнилы Яковлева и один уехал в Черкасск.

Крестный отец, приняв его тайно, уговаривал его за угощением бросить воровство, но Степан угрюмо говорил, что теперь поздно и что он пойдёт до конца. И напился пьян, и валялся в шубе собольей где попало под лавкой, и, придя немного в себя, снова пил и ругал черкасских казаков:

– Сволочи... Когда мы в поход пошли, не вы ли деньгами нас поддержали? – облокотившись на стол, мрачно говорил он. – А теперь, чуть неудача, вы опять на колени: помилуй, великий государь!.. Да вы бы лутче нас-то поддержали... Сволочи вы, только и всего!..

Понимая хорошо, что «не смажешь, не поедешь», он одарил всю старшину черкасскую дорогими подарками – Корниле шуба рысья досталась, кому котел серебряный, кому что... – но всё же они за ним не потянули, и он, разругавшись, снова поехал в Кагальник. Задержать его не посмели: всё ещё за ним сила была... И он приехал сердитый в Кагальник и объявил:

– Поход – на Черкасск!..

Все шумно одобрили это разумное начало нового похода на Москву. Была большая надежда, что в Черкасске произойдёт раскол и с ним можно будет справиться легко. И закипел Кагальник военными приготовлениями...

И вдруг дозорные казаки, возвращаясь сверху, привели с собой в Кагальник какого-то полузамёрзшего рыжего жида: не лазутчик ли собачий сын? Но жид показал им свою истерзанную воеводами на дыбе спину, клялся им в своей любви к вольному казачеству, обещал им золотые горы...

– А, что там дурака валять?... – решил кто-то нетерпеливо. – Идём к атаману! Он там разберёт...

– Ой, Боже мой... – вздёрнул тот плечи кверху. – К атаману... И станет такой ясновельможный, такой великий пан со всяким пархатым жидом разговаривать! Да я лучше сам скорее брошусь в Дон, чем осмелюсь беспокоить ясновельможного пана гетмана. Об нём и казаках его идет слава по всему свету, а мы будем отнимать его драгоценное время по пустякам... Нет, вы лучше сперва меня накормите, а потом я вам такое расскажу, что вы Иоселя на руках носить будете... Ну, идём, идём – чего там ещё стесняться?...

И он уверенно повел большую толпу казаков в ближайший кабак. Его накормили, напоили, и он залился таким соловьем, что действительно, все уши развесили. И, показывая настоящие деньги с Монетного двора, он говорил:

– Ну что? Плохо сделаны? Ага!.. Кузня у вас есть? Где кузня?... Я вам каждому сейчас по мешку наделаю... Идём все в кузню!..

Но по городку уже перекликались, как петухи, медные рожки: поход, поход!

– Поход? Куда? Под Черкасск?... – говорил Иосель. – Вот: я всегда говорил, что с этого и начинать надо!.. И идите себе под Черкасск, а я тем временем каждому по мешку рублей московских приготовлю... Только чтобы всё у меня под рукой было!..

Но в голове у него была только одна думка: как бы ему на тот берег, подальше от ясновельможного пана атамана, перебраться... И ходу... Этот чёртов Ивашка подвёл его невероятно: как только перебрались они через Дон, Ивашка взял его за шиворот и совсем уже бросил было в реку, да баба его вмешалась:

– Да что ты?... Да брось!.. Мало вы и без того кровушки человеческой пролили... Ну, милый!..

– А, ты не знаешь этих дьяволов... – говорил Ивашка, не выпуская воротник Иоселя из своей железной лапы. – Ты у запорожцев спроси, каковы они меды-то...

– Ну, и вы тоже хороши, говорить нечего... – говорила Пелагея Мироновна. – Плюнь на него и пусть идет, куда хочет... Ну, для меня!.. Ну, милый...

Ивашка повернул Иоселя к себе задом, дал ему коленкой здорового пинка под известное место, и Иосель распластался в холодной грязи. Ивашка ударил по лошадям.

– Что? – смеясь, крикнул он Иоселю. – Не говорил я: кто ещё кого?...

И теперь Иосель поторапливал казаков:

– Ну, что же тут возиться?... В поход так в поход!.. А воротитесь, у меня всё уже будет готово...

И среди страстных весенних буранов, крутивших по степи то белыми косматыми метелями, то как плетьми секшими косым дождём, голота, синяя, мокрая, пошла к Черкасску. Изредка налетали со степи табуны скачущей катун-травы, лошади фыркали и шарахались, а казаки пугливо косились на эти штуки вражьей силы. И подошли к Черкасску. Ворота были наглухо заперты. По стенам неподвижно и молча стояли мокрые казаки. Пушки хмуро чернели своими круглыми дулами. И слышно было, как деловито стучали за стеной топоры: то новую церковь на месте сгоревшей плотники рубили.

– Эй, вы, там!.. Какого чёрта? – крикнул Степан на стены. – Чего заперлись?... Не околевать нам тут... Впустите...

Молчали казаки на стенах.

– А то, смотрите, брать будем!..

– А бери, сынок... – отвечал со стены Корнило и сурово крикнул: – Пушкари и затинники, к наряду!.. Все по местам!..

Степан со сдержанным бешенством оглядел свои сильно поредевшие ряды. Невелика была его сила. Люди, синие, рваные, горбились под косым холодным дождём, лошади жмурились, и бешеный ветер отдувал в сторону их хвосты и гривы... Нет, силы не чувствовалось.

– Негоже, крёстный... – крикнул он. – Такие же казаки... Давай соберём круг, потолкуем, подумаем...

– Нет, сынок, толковать нам теперь с тобой не о чем... – отвечал Корнило. – Распускай голоту свою и неси на круг повинную голову...

Степан круто выругался и погрозил плетью. Казаки на стенах засмеялись обидно. Он разместил своих людей по хатам и сараям на берегу, за стенами. Безрезультатные переговоры шли день, два, три.

– Ну, погодите же, мать вашу растак!.. – погрозил Степан кулаком на стену. – Вот придёт тепло, соберётся народ опять ко мне, и тогда мы с вами ещё потолкуем... Эй, ребята, на коней!..

И, оскользаясь в чуть оттаявшей грязи, голота, скукожившись на сёдлах, мокрая, злая, потянулась на Кагальник.

– Охо-хо-хо-хо... – вздохнул кто-то, шутя с горя. – Теперь вся наша надёжа на жида только: много ли он нам денег наделал?...

Но когда пришли они в Кагальник, то там не оказалось ни денег, ни жида: он исчез в первую же ночь...

Матвевна ходила с распухшим от слёз лицом...

XXXVII. Конец Кагальника

Черкассцы поняли, что враг ослаб. Поняли и многие из голытьбы, что какие-то концы близки. Но им всё равно ничего другого, как продолжать, не оставалось. Впрочем, некоторые скрылись из Кагальника неизвестно куда. На удивление всех особенно храбрился Трошка Балала. Когда разведрилось, он сказал, что ему надо пойти в степь поискать каких-то корней, которые от ран помогают. И, действительно, проболтавшись довольно долгое время в степи, он вернулся в Кагальник с какими-то узловатыми, сочными корнями, которые и развесил сушить на солнце...

Черкассцы, тотчас по отходе Степана, послали в Москву гонца с подробным отчётом о донских событиях. И как ни боялись казаки вмешательства Москвы в донские дела, они впервые за все существование казачества обратились к Москве с просьбой прислать им на помощь ратную силу, чтобы поскорее покончить с голытьбой и всем этим шатанием. И вот истомлённый гонец вернулся: Посольский приказ, ведавший сношениями с Доном – во главе приказа всё стоял боярин Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин, – отписывал казакам, чтобы они сами чинили над голотой промысел и доставили бы Степана в Москву на расправу. А на подмогу им велено князю Ромодановскому отправить стольника Косогова с тысячью отборных рейтаров и драгун...