Бастард Ивана Грозного 2 - Михаил Васильевич Шелест
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хотя Великокняжеский Судебник Василия Третьего ограничивал вольности наместников — «без старосты и без лучших людей наместником и волостелем не судите (наместникам и волостелям не судить)» — такие предписания оказались недостаточными для ограничения произвола наместников и бояр, захватившим власть в период Иванова малолетства с 1533 по 1547 годы.
С воцарением Ивана IV правительство перешло к решительным мерам по расширению прав выборного местного самоуправления, что касалось в первую очередь крестьянства, составляющего основную часть населения страны и первые грамоты по уездам разослали ещё в 1552 году.
Земщину начал вводить царь Василий Иванович, но бояре и бывшие удельные князья противились новой политике и не отдавали свою власть над вотчинными и кормленными землями. А цель организации земства была проста. Земщина подчинялась царской власти. И никому более. Как понимал Санька — бояре в той истории в 1565 году взбунтовались и Ивану Васильевичу пришлось прятаться в лояльных землях, и усмирять бунтовщиков.
Как было известно, тот Иван Грозный сделал вид, что собирается сложить с себя полномочия царя и, назначив соответствующие мероприятия на определённый день, стал тайно готовиться к бегству. Осуществляя ежедневные молебны, он как-то вышел из храма и сел в ожидавшую его повозку, в которой уже сидела жена с детьми. Сел и уехал. Забрав часть государственной казны.
Почему его и считали коварным и хитрым царём. Он просто перехитрил всех своих друзей и врагов. А потом с помощью «ближников» стал проводить дознание.
А всего то лишь царь Иван Васильевич стремился к тому, чтобы крестьяне в общественных отношениях были независимы и, согласно исконным русскими обычаям, имели одинаковые права с прочими классами русского общества.
В своих окружных уставных грамотах для волостей писал Иван Васильевич следующее:
«И мы, жалуючи крестьянство… наместников и волостелей и праветчиков от городов и волостелей оставили. Велели мы во всех городах и в станах и в волостях учинить старост излюбленных, кому меж крестьян управу чинить и наместничьи и волостелины и праветчиковы доходы собирать… которых себе крестьяне меж себя излюбят и выберут всею землею… и разсудити бы их умели в правду безпосульно и безволокитно».
Бояр, князей и их родственников было много. Ивану Грозному, чтобы привести к подчинению Русь, пришлось истребить около десяти тысяч человек. Санька был к этому не готов. Ему было страшно и он с трудом решился на шаг, ведущий к расколу общества, и к кровавым жертвам, но иного пути он не видел. Или надо было и вправду уходить с поста руководителя государства. Но ведь он сам хотел дать народу волю. Если не он, то, кто?
Санька не стал сильно менять текст уставных грамот, а лишь чуть поправил его, приблизив к понятному ему русскому языку и отправил в сто двадцать четыре уезда. Теперь надо было ждать реакции бояр.
* * *
К зиме его замок «оброс» дополнительными пристройками и дворами и превратился в небольшой Кремль. В Московском Кремле Санька почти не бывал, и жизнь в нём стала потихоньку «хиреть». Братчины с боярамине проводились, пиры по праздникам тоже. Лишь иногда, в церковные праздники, царь появлялся в Успенском соборе.
Адашев руководил всеми приказами, восседая в отдельном кабинете здания, построенного на Ивановской площади в Кремле. «Дьячьи избы», установленные ранее там же, ломать не стали. В них устроились площадные подьячие, у которых каждый желающий мог за плату составить челобитную либо оформить какой-либо частный юридический документ.
Зимой Санька женился.
В 1552 году в Москву прибыло черкесское посольство. Представители княжеств Жанэ и Бесленей просили русского царя Ивана Васильевича Грозного принять их в своё подданство. Кабардинский князь Темрюк Идарович с посольством отправил в Москву своих сыновей Булгайруком и Салтанкулом. Через своих послов Темрюк-мурза попросил у царя Ивана Грозного военной помощи в борьбе против соседних горских правителей. Младший из сыновей Темрюка, Салтанкул, остался в Москве, принял крещение под именем Михаила и получил фамилию Черкасский.
От Салтанкула Санька узнал, что у Темрюка кроме сыновей имеется несколько дочерей и две из них вполне готовы вступить в брак. Тогда он приблизил младшего сына Темрюка и стал выпытывать у него, насколько красивы его сёстры. Однако, в конце концов, Санька устал от постоянного «вах-вах, какая красавица!» и спросил прямо:
— Усы у них есть?
— Э-э-э-э-э…. — завис черкес. — Какие усы? Слюшай! Так… Мягкий пух.
— Это сейчас у них мягкий пух, когда им по пятнадцать. У их матерей усы есть?
— Нэ обижай мою мат, — обиделся княжич.
— Да кто ж её обижает? Мне просто целоваться с усатыми женщинами не нравится, — сказал Санька и тихо добавил. — И с усатыми мужиками.
Салтанкул задумался.
— Ты, что жениться хочешь? — спросил он. — На моей сестре?
— На дочери твоего отца, — уточнил Санька. — У него много жён?
— Три. Старшая моя мать. У прежней старшей жены рождались одни дочери. Сёстры похожи на ваших женщин, но они уже замужем… Хотя… У младшей недавно убили мужа.
— Сколько ей лет? Дети есть?
— Лет? Лет четырнадцать-пятнадцать. Детей нет. Они с Тенгизом только поженились и на нас напал дядя с сыновьями. Многих наших побили.
Санька задумался.
— Как наши женщины, говоришь? Что, светловолосая?
— Не-е… Волосы тёмные, но не чёрные. И глаза большие. Во!
Салтанкул показал пальцами размер глаз. Санька усмехнулся.
— Понятно. Короче… Если она бездетна и не ущербна, готов её в жёны взять.
Черкес клацнул кинжалом, подпрыгнул от возбуждения и прошёлся на носках в боевом танце.
— Я услышал тебя! — воскликнул горец. — Сегодня отправлю гонца к отцу.
— Смоими сватами, — добавил Санька. — Зачем время терять?
— Ты такой решительный! А вдруг не понравится?
— Доверяю твоему вкусу, — усмехнулся Санька.
На самом деле, ему было абсолютно всё равно, кого ему привезут. Ему нужен был союзник в войнах с Крымским ханом.
Этот разговор состоялся почти год назад. И вот в ноябре прибыло новое кабардинское посольство с невестой и письмом, в котором между прочим, было сказано, что если эта невеста не понравится, пусть царь оставит её себе наложницей. Однако невеста понравилась. И понравилась не только Александру, но и Марте.
— Добрая у неё душа, — сказала она. — И не порченая она. Не было в ней мужского семени. Мы, кикиморы, детей нутром чуем.
Она тяжело вздохнула.
— Ибо доля наша такая, чужих детей чувствовать и любить.
— Да, кстати. Ты моих детей, кои дай бог появятся, не залюбишь до смерти?
— Нет, господин.
