Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3 - Лев Гомолицкий

На сколько я способен человек, на столько способен и решений.

Сурово-вдохновенно-поглощающе-протестантское «исчезни»,

но милостиво-богомудро и первобытное адамово «стань».

6

Талмудическая формула, «если жена твоя малого роста, наклонись к ней и говори на ухо», прекрасная для мудрецов, милостива и для простого урожая пшеничных кришниных зерен. Божественность древних религий в их умиротворяющем спокойствии. Вдохновенное же «исчезни» мгновенных озарений, ворвавшись в мир, проносится по нему бурями безумия.

Прозорливец Кунгтсе успокаивал мир: «пока вы не узнаете как следует о жизни, что толку вам узнавать о смерти». Кто знает, какие грозы «исчезни» были им скрыты за этими словами.

Раби бен Зома - прилежный ученик писаний[356], простой человек, стремившийся проникнуть в тайны священных письмен, внятных лишь избранным (пастухам по нашей терминологии) - сошел с ума и умер от размышлений о величине пространства между верхними и нижними водами: «И сказал, да будет твердь посреди воды и да отделяет она воду от воды». Бен-Зома обезумел на шестом стихе первой же книги - Бытия[357]. И Талмуд запрещает рабибензомову гордость: «Человек, осмеливающийся распространяться о всемогуществе Всевышнего, истребится из мира сего» (Иер. Берахот 9)[358].

Просто, миротворно и благо-доступно каждому - и пророку и базарному тругеру - лишь правило плодородия и память о первоначальном замысле творившего: единстве адамоевиной плоти. «Если жена твоя малого роста, наклонись к ней и говори на ухо» - в простом слове сопряжены тайны:

волнующая первопричина адамова озарения,

вечный источник существования,

обновление круговорота в жизнесмерти,

знак общности всякого существования от человека до хвощевой пыльцы,

напоминание о вечности в конечном,

полувыразимое и невыразимое совсем,

бесчисленные формы и явления, имя которым древнейшее и простейшее

 краткое имя – ева.

Журнал Содружества (Выборг), 1935, № 11, стр.14-18; № 12, стр.17-20.

Из записок фантастического человека

Я человек фантастический - люблю фантазировать, воображать невероятное. Но я понимаю, что всякая фантазия имеет свое объяснение и предел. А потому, увидев тогда вечером из своего окна, вместо обычного одноэтажного домика насупротив, большое темное здание (точно черный старинный комод) - я удивился... нет, я не удивился, а такой вот холод прошел по телу и пот выступил на моем лбу. Я потрогал лоб, он был как лед... Этого бы я - сколько ни старайся - никогда не сфантазировал бы.

В декабре темнеет рано. На улице мигали тусклые фонари. Тени от прохожих с разбегу прыгали на стену против фонаря и, оттолкнувшись от нее, вытягивались вдоль тротуара, стремительно сливаясь с чернотой. Обычно в такое время я развлекался жизнью в противоположном домике, где в эти часы накрывали на стол, ходили по комнатам... А тут откуда ни возьмись вместо всего этого такая махина - темная, наглухо закрытая, как гроб.

Между тем улица жила обычною своею жизнью и небесные сферы обращались своим порядком.

В комнате была уже совершенная ночь. Хозяйка моя за стеною ругала кота, гоняя его щеткой по комнатам. Неприбранная с утра постель белела вдоль стены, а я сидел на подоконнике, отодвинув просаленный сверток с ветчиной, и тайное веяние леденило мои жилы.

– Вот так история, - рассуждал я, - вот сойду вниз за хлебом и удостоверюсь.

Но о намерении этом я вспомнил только вернувшись. На улице так задумался, заспешил. Из этого заключаю, что «снизу» - всё было обычно. В окно же, только я опять подошел к нему, всё то же самое: черная враждебная громадина. Так я и ощутил этот неожиданный дом, как что-то враждебное и зловредное.

В это время, пока я опять присматривался к нему, в передней позвонили.

Я не обеспокоился: сколько живу на этой квартире, никто еще, даже почтальон, не заглянул ко мне. И потому можете себе представить, как я вздрогнул, когда вслед за звонком ко мне постучали. В коридоре сегодня с утра невыносимо пахло кошкой, и потому я дверь не только плотно прикрыл, но и заложил внизу пальто. И вот, не ожидая моего «войдите», дверь подалась, пальто зашуршало по половицам (кстати, неровным и, может быть, уже год не мытым). Из полной черноты передней выступили какие-то неясные пятна. Я повернул выключатель. Некоторое время мы оба - наверно, в глупейшем виде, если взглянуть со стороны, - стояли один против другого, ошеломленные светом. Потом гость мой зашевелился и, поклонившись, представился:

– Сон, - или что-то в этом роде пробормотал он.

– Сон? - переспросил я, всё еще не имея возможности как следует его разглядеть.

– Сон, - так же невнятно повторил он.

Мы еще помялись, каждый на своей половине.Тут я, наконец, разобрал, что одет он неважно, держится довольно развязно, а лицо совсем неприметное, только на голове большая плешь.

– Извините, что я... Мечтали? Продолжайте, я тут где-нибудь... когда надоем - даже предлога не придумывайте, а просто...

– Да помилуйте...

Тут он подступил вплотную, и от него действительно повеяло таким знакомым, уютным, что я сразу успокоился, почувствовал себя ничем не стесненным - так, точно его и вовсе не было.

– У окошка любуетесь?

– Дом, - указал я ему на дом напротив.

– Скажите, в самом деле дом.

– Да, но вчера на этом месте был совсем другой дом.

– Удивляетесь?

– Но...

– Не понимаю, что ж такого. Разве мало на свете вещей, которые сегодня есть, а вчера их еще не было, или которые были вчера, а нынче их уже нет.

– Однако...

– Да о человеке первом можно это сказать. Да что, а государства!.. А это же всего только дом какой-то.

– Хорошо какой-то... в нем четыре этажа. И мертвый совершенно.

– А вот мы сейчас удостоверимся, - сказал гость и деловито полез в боковой карман. Он вынул подзорную трубу, раздвинул ее и стал наводить. - М-да... Хотите взглянуть? Прекрасно видно. Это особая труба - мое изобретение: видно сквозь преграды толщиною в полтора метра.

Я взял с опаской трубу. Действительно, в трубу был виден свет сквозь плотные занавеси или ставни. В углу горела елка, на мягких креслах гости, комната была ярко освещена. Этажом выше свет был приглушенный, зеленоватый, на стенах висели ковры - может быть, спальная.

– Удивительно, - сказал я. Дом меня страшил и притягивал. Был жуткий соблазн подглядывать тайно его жизнь.

– Вижу, что хочется вам туда, хочется.

– Нет уж, спасибо.

– А почему? Ведь это исключительно легко. Вот позвольте, мы сейчас произведем этот маленький опыт. Разрешите только... - он ловко завязал мне какой-то легкой материей глаза. - Постарайтесь не думать, - голос его зазвучал издалека, и я внезапно провалился в полную пустоту. Последнее ощущение - меня точно проталкивали с трудом в какую-то узкую металлическую трубу. Донеслись издали мерные удары. Потом сразу послышался вокруг говор. Кто-то просмеялся, звякнуло, затопали, и я услышал радостное встречающее:

– А-а! Милости...

В узкой передней, заваленной шубами - все с мехом, - на них жалко легло и мое пальтишко - ко мне, простирая объятия, двигался, колышась, бородатый гигант.

– Вот кстати! Пожалуйте, пожалуйте. Прямо к ужину. Хотите елку посмотреть.

Мягко подхватил меня под руку и увлек. От него веяло памятным с детства, расслабляющим ароматом. Елка, впрочем, была жалкая, подвядшая, с одной кособокой свечечкой. Гостиная уже потухла, опустела - гости, видимо, перешли в столовую.

– Кто это у вас так кашляет? - спросил я: из соседней комнаты слышался надсадный лающий кашель.

– А это не обращайте внимания. Это сироточка. Спроточка на воспитании. Она у нас на кухне. В комнатах начнет кашлять и кровь у нее из горла. Все полы наследит, так мы ее - в кухне. Но к столу выйдет - вы не беспокойтесь.

И он мягко повлек дальше, чуть ли даже не за талию обнимая. Столовая гудела от голосов. Я точно в музыкальный ящик попал. Стены колебались. Люстра раскачивалась над столом. Длинный стол был весь занят гостями.

– Место, место, подвиньтесь, место гостю, - и я упал на стул. Передо мною появилась тарелка. Чья-то волосатая лапа положила на нее два жирных пирожка. Я потрогал их вилкой - жесткие, как резина, и мне показалось, что они сами задвигались. Я вздрогнул и вижу: рядом с тарелки соседа такой же пирожок спрыгнул на скатерть и пополз по столу. Сосед подцепил его вилкой, и на скатерти осталось большое жирное пятно. Всё это мне вдруг не понравилось. Я взглянул на гостей. Всё какие-то жирные рожи, щеки дрожат от жара, рты чавкают. От хохота опрокидываются навзничь, стучат зажатыми в кулаке вилками по столу. И только напротив меня - среди таких туш - маленькая, бледненькая девочка - «сироточка» мелькнуло у меня. Как раз в эту минуту украдкой - на меня, чтобы никто не видел, и опять глаза в тарелку. Тарелка же перед ней пустая. У меня сердце защемило. И еще стало жутче. Тут я незаметно из-под стола взял и перекрестил свою тарелку и вижу: совсем не пирожки, а две черные жабы сидят на ней, дышат и глаза пучат. И смотрю, на всех тарелках вокруг тоже не пирожки - жабы, и на блюде гора из жаб - только глаза пучатся и лапы торчат. От омерзения меня охватила дрожь, и тут же - только я взглянул выше тарелок - в жар ударило. Лица гостей превратились в хари чудовищ: с хоботами, волосатых, щетинистых, с круглыми глазами, высунутыми клыками. Вот одна харя, подцепив с тарелки лягушку, отправила ее себе в пасть и лакомо облизнула кошачью морду.