Цирк "Гладиатор" - Порфирьев Борис Александрович

— Вы бы дали мне песенник с теми песнями.

Илюша переглянулся с Донатом, тот кивнул головой и вышел из амбара. Вернулся он с тоненькой книжкой в руках. Она была отпечатана тусклыми фиолетовыми чернилами, а в кружочке на обложке были изображены оборванные люди с развевающимися флагами.

— Только никому не показывайте, — предупредил Донат.

А Илюша пояснил:

— Эти песни запрещены царским самодержавием. И отпечатаны на гектографе в подпольной типографии.

— Вы доверьтесь мне, — сказал взволнованно Никита, прижимая песенник к груди. — Я ведь понимаю, что есть правда… И за неё готов…

Он не находил слов, чтобы выразить свою мысль, а юноши смотрели на него, улыбаясь доброй улыбкой, и от этого опять в груди Никиты поднялась горячая волна. Он заговорил торопливо, рассказывая о том, что ему пришлось испытать, рассказал о судьбе своего учителя, потом смутился, спросил:

— Неинтересно вам всё?.. Разговорился я…

Не отвечая на его вопрос, Илюша сказал возмущённо:

— Но так же нельзя! Разве это спорт?

Никита махнул рукой:

— А разве вы думаете, это настоящие чемпионаты? Нет, таких сейчас не бывает. Кому не лень, тот и проводит. В «Гладиаторе» у Коверзнева чемпионом мира стал Татауров, а в это же время мировой чемпионат проводился в Москве, Киеве… Там свои чемпионы…

— Да это тоже неправильно… Но главное — возмутительно, когда чемпионом становится не сильнейший!..

Сейчас уже Никита смотрел на них с улыбкой.

А Илюша, обращаясь к Донату, сказал гневно:

— Вот видишь, как сказывается растлевающее влияние самодержавия даже в спорте.

Этот разговор сблизил их ещё сильнее, и когда Никита, выучив и «Варшавянку», и «Смело, товарищи, в ногу!», и «Красное знамя», и другие песни, вернул песенник своим юным друзьям, Илюша, оглянувшись по сторонам, дал ему листовку:

— Это берегите сильнее, чем песни.

Придя в гостиницу, Никита осмотрительно закрылся в номере, стал читать:

«Товарищи! Прошёл год со времени расстрела 500 наших товарищей на Лене. За мирную экономическую стачку 4 апреля 1912 года на Ленских приисках по приказу русского царя, в угоду кучке миллионеров, расстреляно 500 наших братьев. Ротмистр Трещенков, царским именем учинивший этот разбой, получив высокие награды от правительства и щедрую мзду от золотопромышленников, теперь разгуливает по аристократическим кабакам в ожидании места начальника охранного отделения. В горячую минуту обещали обеспечить семьи убитых, оказывается — нагло соврали. Обещали ввести государственное страхование рабочих на Лене, оказывается — обманули. Обещали «расследовать» дело», а в действительности спрятали даже то следствие, которое произвёл их же посланец — сенатор Манухин. «Так было, так будет», — бросил с думской трибуны министр–палач Макаров. И он оказался прав: царь и его правители были и будут лжецами, клятвопреступниками и камарильей, творящей волю диких помещиков и миллионеров…»

Никита вспомнил редакцию петербургской газеты, куда его, избитого, привёл ночью Верзилин, и слова редактора о том, что никакой вины царя в смерти рабочих на Ленских приисках не было.

«Как я тогда не мог понять, что нас кругом обманывают? — взволнованно думал Никита. — Народ хочет лучшей жизни, а царь топит его за это в крови…»

Он стал приглядываться к борцам и артистам цирка перед выступлением. «Слепые вы, не знаете, кто виноват во всём, — мысленно обращался он к ним. — Обманывают вас на каждом шагу, а вы молчите… Думаете только о куске хлеба… А эти мальчишки насколько больше вашего понимают… Им известно, что делать».

Сознание того, что он сейчас знает больше окружающих, поднимало его в собственных глазах, давало уверенность. Его тянуло к новым друзьям, он шёл к ним, брал у них книжки. «Вот так бы и жить с ними рядом», — думал он, слушая их разговоры. Всех больше из этих юношей ему нравился Донат, и Никита считал его главным в кружке, о существовании которого можно было догадываться. Но каково было Никитино удивление, когда он со временем узнал, что у них существует бюро и возглавляет его вовсе не Донат, а Пашка Локотков — рабочий с мукомолки. В амбаре Локотков появлялся ненадолго, собирал вокруг себя ребят, говорил, чтоб железнодорожникам подбросили листовок, давал ещё какие–то задания, исчезал. Вывод, что простой рабочий руководит гимназистами, ещё больше поднимал Никиту в собственном мнении. «Ведь не учёный, такой же, как я». А тут ещё Донат ему сказал, что рабочие — творцы жизни; всё на свете создано их руками. «Действительно, это так, — взволнованно думал Никита. — Всё сделано нашими руками. А что мы имеем за это? Крышу над головой и кусок хлеба?..»

Никита старался сравнивать себя с Локотковым, но с огорчением убеждался, что этот рабочий парень стоит ближе к Донату, чем к нему, Никите: он смел в суждениях, всё для него ясно, уверен в своих силах; странно, что он, как и гимназисты, в разговорах употребляет массу незнакомых слов: «социализм», «Циммервальд», «ренегат», «камарилья». Никита как–то взял одну из книг, которую хвалил Локотков, но ничего в ней не понял. Прежде бы он обиделся из–за этого на парня, как когда–то обижался на Коверзнева и Смурова, но теперь у него не было чувства зависти. Никита только вздохнул, подумав, что много ему ещё надо читать, чтобы стать таким, как эти ребята. «Но ничего, — решил он. — Буду жить рядом с ними и достигну всего…»

Но его желаниям не суждено было осуществиться.

Однажды днём, идя по центральной улице, он увидел привычное шествие. Шла толпа бородатых людей в поддёвках и сапогах бутылками; над ней плыли золотые хоругви и иконы; два здоровенных мужика несли царский портрет. «Крёстный ход», — мелькнула мысль. Широко открывая волосатые чёрные пасти, люди пели:

Боже, царя храни,

Сильный, державный…

От толпы отделился парень в полинялой ситцевой косоворотке и опорках на голых ногах, поднял с дороги булыжник и швырнул его в сверкающую витрину магазина Гриншпуна. Раздался звон стекла, толпа рассыпалась, люди неуклюже наклонялись, напоминая четвероногих животных, хватали камни. Из окон полетели под ноги топчущихся бородачей стеклянные вазы, зеркала, абажуры… В несколько минут магазин был разгромлен.

«Что они делают?! — подумал Никита. — Почему их никто не остановит? Где полиция?» Он безвольно прижался к каменному цоколю дома. Надо было что–то предпринимать, кого–то звать на помощь.

Но люди снова сгрудились, заколыхались хоругви, поплыл впереди портрет царя.

И вдруг Никита увидел крупную фигуру Доната. Гимназист стоял на противоположной стороне, прислонившись широким плечом к телеграфному столбу, сунув руки в карманы серых отглаженных брюк; фуражка его с ярким кантом и бронзовым значком была сдвинута на затылок, светлая прядь волос свесилась из–под лакированного козырька.

— Шапку! — закричал на него щупленький мужичишка в выцветшем пиджаке с чужого плеча. — Шапку перед государь–императором!

Он подскочил к Донату, подпрыгнул, стараясь сорвать с юноши фуражку; тот отстранился, крикнул с ненавистью:

— Не смей!

— Шапку! — орал мужичишка.

Из толпы боком вылез долговязый человек с синими ввалившимися щеками, медленно расстёгивая задний карман штанов; в руке его появился револьвер.

Рядом с Никитой взвизгнула женщина:

— Охранник переодетый он… Во дворе у нас живёт…

Никита понял — тот будет стрелять, надо было остановить его, но ноги приросли к тротуару.

Рука охранника вздёрнулась.

Донат не видел его. Отталкивал мужичишку, кричал:

— Вы не смеете!.. Человек свободен!..

Прозвучал выстрел, зазвенело стекло, Донат обеими руками отшвырнул своего врага, сжал кулаки.

С криком: «Спасай Россию!» на панель выскочил откуда–то взявшийся пан Сапега. Он размахивал гирькой на верёвке — бежал к юноше.

Это подействовало на Никиту отрезвляюще. Никита прыгнул на дорогу, разбрасывая людей в стороны. Гирька в руках Сапеги зловеще крутилась, со свистом рассекая воздух.

— Бух! Бух! — прогрохотали выстрелы. Всё смешалось. Никита настиг Сапегу, когда тот догонял убегавшего Доната. Жестокий удар бросил пана наземь, гирька вырвалась из его рук и стремительно покатилась по пустому, освещённому солнцем тротуару, стукнулась о кирпичи. Никита зачем–то подхватил сё на ходу — это была не гирька, а вставной глаз Сапеги. Никита обернулся, распрямляясь, увидел окровавленное лицо пана и трёхцветный значок на лацкане его пиджака. Размахивая кулаками, приближались озверевшие люди. Никита сшиб двоих из подбежавших. В это время Донат схватил его за руку, крикнул: