Семья Звонаревых - Александр Степанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Спектакль, спектакль!». – не покидала мысль Краснушкина.
Он задыхался от возмущения и злобы. Ему хотелось тут же, на глазах у всех солдат, ударить по лицу или плюнуть в глаза этому «святому» проходимцу.
Распутин остановился неподалёку от койки Федюнина, благословил всех размашистым сильным жестом и собирался повернуть обратно, как вдруг его остановил слабый, но спокойный и твёрдый голос:
– Подожди, не уходи…
Краснушкин узнал голос Федюнина. Сердце его бешено заколотилось в груди.
– Ишь ты, какой гладкий… – Солдат говорил неторопливо, будто рассматривая Распутина. – Белый да румяный, и борода завитая. И крест на пузе золотой… Что ж, выходит, это я за тебя здыхать должон? А?
Голос Федюнина вдруг поднялся до высокой ноты, задрожал слезами и ударил по сердцу, по нервам лежащих в палате солдат. Многие поднялись, со злобой глядя на растерявшегося «старца» и его придворных дам.
– Братцы! – уже кричал Федюнин. – Гони их в шею, кровопийцев! Навязались на нас… Душегубы! Распутники!
Краснушкин кинулся к Федюнину, на ходу видя, как солдаты с остервенением и ненавистью бросали в Распутина подушками, пузырьками, лекарствами…
Размахивая широкими рукавами рясы и придерживая рукой крест, «святой старец» быстрым шагом прошёл мимо доктора, обдав его запахом ладана и духов.
Узнав о случившемся, разгневанная императрица приказала перевести «недостойного» солдата из её госпиталя. Но Федюнину стало хуже. После нервного напряжения наступил упадок сил, началось кровохарканье. Он умирал, но глаза его были довольны, в них появился хитроватый огонёк.
– Потешился хоть перед смертью, – хрипел он Краснушкину. – Тут небось отродясь такого не бывало… Не смели… А я посмел. Не то бы ещё посмел, да вот смерть приходит…
Умер он перед вечером, наказав доктору отправить в деревню письмо и узнать, «если выпадет случай», как мальчонка.
4
Немецкая армия наступала по всему фронту, особенно на Варшаву. Отбиваясь часто только штыками за неимением винтовочных патронов, без поддержки своей артиллерии, героическая русская пехота умудрялась сдерживать немецкое наступление, а кое-где даже отвечать на него короткими контрударами.
На восток эвакуировалось все – штаб фронта, штабы армий, обозы, артиллерийские парки, тяжёлая артиллерия и часть лёгкой. Эвакуировалось население Варшавы, не пожелавшее оставаться при немцах. Анеля Шулейко и Зоя Сидорина уехали вместе с отрядом Союза городов. Вагонов, платформ не хватало. Войска двигались походным порядком, создавая у мостов пробки.
Батарея Звонарёва двигалась на Брест-Литовск, где надлежало сосредоточиться всему тяжёлому дивизиону.
Звонарёв направил свою батарею на переправу южнее Варшавы. Когда они спустились ужасающая картина: широким потоком ехала, шла, двигалась, как могла, отступающая армия. Повозки, двуколки, пушки, пулемёты, интендантские, штабные машины и главное – солдаты, солдаты и солдаты здоровые, больные, раненые – всё двинулось на переправу. Скорей за Вислу!
Напряжение последних дней, голод и усталость бессонных ночей, обида за отступление, за напрасно пролитую кровь и злоба, лютая, страшная злоба к офицерам и начальству, к тем, кто сначала приказывал наступать, а теперь гнал армию вспять, – всё это Звонарёв отчётливо прочитал на лицах солдат и ужаснулся: «Ну, быть беде! Народ дошёл до крайности. Довольно одной искры, чтобы вспыхнул бунт…».
У понтонного моста образовалась пробка. Комендант моста обещал переправить батарею только к вечеру. Приказав ездовым подтянуть поближе к переправе, Звонарёв стал наблюдать за мостом.
В это время переправлялся походный полевой госпиталь. Раненые с восковыми, заросшими щетиной лицами, с окровавленными грязными бинтами сидели, лежали на повозках, медленно пробирающихся к мосту. Солдаты, рвавшиеся к переправе, нехотя, угрюмо уступали им дорогу. На мост вступила вторая повозка, как вдруг из укрытия вышел комендант. Подойдя к переправе, он приказал прекратить продвижение госпиталя. Солдаты глухо зашумели, угрюмо поглядывая на коменданта, но с переправы не ушли.
– Кому сказано – освободить переправу! – с надрывом закричал комендант. – Нужно срочно переправить штабное имущество. А ну, сторонись!
К переправе спускалось несколько фурманок, груженных аккуратно упакованными ящиками.
– Братцы! Да что же это такое? – закричал сидевший на повозке раненый.
Воспалёнными, с набухшими веками глазами он смотрел на коменданта. В глазах солдата была такая злоба и ненависть, что у Звонарёва мороз прошёл по коже.
Опираясь здоровой левой рукой о плечо товарища, солдат тяжело поднялся во весь рост. Он поднял высоко над головой запелёнатую окровавленными бинтами руку.
– Гляньте, братцы! – всхлипывая, кричал он. – Окалечить сумели, а теперь – катись с переправы! – Солдат задохнулся от злобы.
И без того бледное лицо его налилось мертвенной желтизной:
– Кровопийцы! Сволочи! Бей их, братцы!
– Ты что орёшь? – взвизгнул комендант. – Бунтовать?! Ты у меня побунтуешь… – В руке его плясал револьвер.
Толпа притихла, затаилась как перед бурей. Слышно было с трудом сдерживаемое дыхание.
– Плевал я на твой револьверт! – Солдат презрительно плюнул в сторону коменданта. – Поехали, солдатики. – И он дернул здоровой рукой поводья.
Лошадь тронулась, солдат покачнулся, но удержался, и повозка, скрипя колёсами, двинулась к мосту.
Комендант с перекошенным от злобы лицом выстрелил два раза в спину солдату. Тот рухнул ничком, будто кто-то его толкнул сзади. Дико, страшно заржала лошадь – видно, пуля задела и её, – взвилась на дыбы и забилась в постромках.
– А-а-а! – как из одной могучей глотки вырвался крик ненависти. Солдаты кинулись на коменданта.
«Ну, всё, – подумал Звонарёв. – Собаке собачья смерть!».
– Дядя Серёжа, – подошёл Вася, – отойдите подальше. Народ озверел. Увидят офицерские погоны – несдобровать. Видите, как кинулись штабные врассыпную.
К Звонарёву спешили Лежнёв и Родионов.
– Ваше благородие, дозвольте пойти к переправе. Надо успокоить солдат да скорее наладить переправу. А то ведь и виноватому и невиновному – всем попадёт. У нас начальство на расправу коротко.
В это время кто-то из солдат прикладом вскрыл один из ящиков. Там оказалась посуда – старинные серебряные кубки, блюда, позолоченные бокалы, ковры, меха…
– Вот оно, штабное имущество!
– Барахольщики!
– Мы кровь проливаем, а они…
– Сволочи!
– Вали всё в реку!
Солдаты с остервенением рванули ящик на землю и, поддавая ногами, прикладами, улюлюкая, опрокидывали в реку. Следом бросили и растоптанное тело коменданта.
