Игорь Святославич - Виктор Поротников

— Что Горислава? — схватил ее за плечи Вышеслав. Пить просит? Болью мучается?

— Я проснулась, а она холодная, — ответила Светлана и разрыдалась.

Вышеслав, расталкивая проснувшихся дружинников, бросился к раненой. Услышанное не укладывалось у него в голове: этого не может быть! Только не это.

Горислава лежала на попоне, укрытая плащом, из-под которого виднелись носки ее красных сапожек. Синее корзно плотно облегало все изгибы красивого тела. Бледное лицо девушки было спокойно, глаза закрыты. Рядом валялся плащ Светланы и ее колчан со стрелами.

Вышеслав упал на колени и коснулся руки Гориславы. Рука была холодная. Не желая верить в очевидное, он дотронулся до ее щеки, окликнул по имени, встряхнул за плечи. Ни звука и ни движения.

«Мертва!» Эта мысль поразила Вышеслава прямо в сердце.

Не сдерживая рыданий, Вышеслав ринулся в чащу леса и, выхватив меч, принялся сечь направо и налево сухой кустарник и молодые деревца.

Гориславу похоронили отдельно от остальных ратников.

Видя горе Вышеслава, дружинники с особой тщательностью устлали дно могилы травой и листьями.

Вышеслав снял с Гориславы ее нательный крестик и надел на нее свой. Он долго стоял в одиночестве возле могильного холмика, не в силах уйти от последнего пристанища той, что так поразила его не женской смелостью. Со смертью Гориславы в Вышеславе будто оборвалась какая-то струна.

Когда воевода наконец подошел к своим дружинникам, уже давно сидевшим верхами, на его щеках были видны следы от слез. Тяжело взобравшись на коня, Вышеслав молча махнул рукой, указав направление движения.

У переправы через Сейм дружинники наткнулись на половецкий отряд.

Вышеслав, за весь день не проронивший ни слова, вдруг встрепенулся, как зверь перед прыжком.

Укрыв в лесу большую часть дружины, он с двумя десятками всадников налетел на степняков, смешав их и отбив вражеское знамя. Затем Вышеслав и его конники заманили разозлившихся половцев в лес, где на них набросились с двух сторон сидевшие в засаде русичи. Половцы повернули вспять и, отступая, потеряли вдвое больше людей, чем в стычке.

Двоих степняков взяли в плен.

Вышеслав, неплохо знавший половецкий говор, начал допрос.

— Кто из ханов пришел из Степи? Много ли у половцев войска?

Один из пленников, не испытывавший недостатка в мужестве, лишь рассмеялся в лицо Вышеславу.

— Ну что ж, поганый, молись своему поганскому Богу, — с угрозой произнес Вышеслав и велел раздеть пленника донага.

Находясь в кругу дружинников, голый половец опасливо озирался, не понимая, что его ожидает.

Когда в круг вступил Вышеслав с мечом наголо, степняк попятился, догадавшись, что его ждет.

— Показываю, как надо мечом владеть, — громко сказал Вышеслав, обращаясь к дружинникам. — Встаньте пошире, а не то зацеплю кого ненароком. Да Светланку уведите, не для нее это.

Ратники раздались вширь, предвкушая занятное зрелище, когда еще такое увидишь. Поигрывая мечом, Вышеслав принялся описывать круги вокруг пленника, что-то выговаривая ему по-половецки. Тот отвечал, лишь следил за сверкающим мечом. Однако не уследил. Лезвие меча, свистнув в воздухе, отсекло ему ухо и поранило плечо. Степняк вскрикнул от боли и схватился рукой рану. В следующий миг Вышеслав отсек ему руку по локоть, которая отлетела прямо под ноги дружинникам. Степняк опять вскрикнул. Сделав обманное движение, Вышеслав с выдохом отрубил у пленника кисть другой руки и следующим ударом отхватил второе ухо.

Пленник стонал и корчился от боли. Он истекал кровью, стараясь защищаться обрубками рук. Вскоре степняк лишился и обеих ног, изгибаясь обезображенным телом в луже собственной крови. И только тогда Вышеслав обезглавил несчастного.

Дружинники расходились, восхищаясь силой и точностью ударов. Но были среди них и такие, кто осуждал такую жестокость, однако не осмеливался высказываться вслух, видя, как сильно изменился воевода после смерти Гориславы.

Другой пленник после увиденного выложил Вышеславу все, что знал.

Оказывается, в набег отправились все донские ханы и еще некоторые из лукоморских.

«Хан Кончак и хан Тоглый с братом Бокмишем ушли к Переяславлю, — сказал пленник. — Хан Гза с сыном, а также ханы Елдечук, Чилбук, Тулунбай и Копти намерены разорить все Посемье. Войска у ханов больше двадцати тысяч».

Глава девятнадцатая. Сон Святослава

А тем временем в Чернигове…

В белокаменном покое, где от горевших свечей казалось еще просторнее, сидели за столом двое: великий князь киевский Святослав Всеволодович и его брат Ярослав.

Говорил киевский князь, не скрывая возмущения:

— Я-то думал, к чему это мне намедни снится, будто с вечера одевают меня черным покрывалом и кладут на кровать ногами к выходу. Тут же пируют бояре мои, причем соль в вино мешают и чаши до рта не доносят. А потом набежали плакальщицы и челядинцы и начали из колчанов половецких крупный жемчуг на грудь мне сыпать.

Вот к чему сон-то мой вещий. Я со двора, а беда на двор.

Стоило мне отправиться в Верхние земли за полками новгородскими, как братья мои по роду и крови без меня поход на поганых затеяли. Сами сгинули да еще и ворота поганым на Русь отворили. Ну что за наказанье! Какой бес в головы-то им стучал! Ведь чувствовал я, затевает Игорь что-то, но никак не думал, что у него хватит смелости к морю путь пробивать.

— И ты туда же, недоумок! — Святослав наградил брата презрительным взглядом. — Козни за моей спиной строишь! С твоего же ведома Ольстин ходил в поход с северскими князьями. Как он только живым вернулся, не пойму.

— Каюсь, брат, — сокрушенно молвил Ярослав. — Не ведал я, что Игорь в такую даль заберется и со всей Степью половецкой биться отважится. Жаден до славы, вот и поплатился! Я-то думал, что он ближние кочевья поганские пощиплет — и назад. С таким наказом и ковуев ему дал. Из тех ковуев никто обратно не воротился. — Ярослав тяжело вздохнул и перекрестился. — Ольстин всего с десятком воинов сумел ускользнуть, когда уж все полки Игоревы полегли. Сказывал, день и ночь наши бились, не столько от ран, сколько от жажды изнемогли. А к реке было не пройти…

— Твой Ольстин соврет, недорого возьмет, — сердито проговорил Святослав. — Небось удрал из сечи как заяц, а теперь про подвиги свои языком чешет. Будто я не знаю, какой из него воин! Такой же, как из тебя!

Ярослав обиделся:

— То, что я с Игорем не пошел, о моем благоразумии говорит, а не о трусости. Вспомни, брат, в битве у Орели-реки мои полки рядом с твоими стояли и не побежали, хотя половцев против нас было видимо-невидимо!

— Потому и не побежали, что некуда было, — усмехнулся Святослав, — сбоку болото, а за спиной река.

— Не доверяешь, стало быть, мне.

— Не доверяю. — Святослав повысил голос. — Ибо лжешь мне в глаза и не краснеешь. Сидя в Чернигове, ты должен спину мне прикрывать, а ты яму роешь. Почто не упредил меня о затее Игоревой? Почто сам не вразумил его? Впрочем, от тебя разумного слова вовек не дождешься! Я не удивлюсь, коль выяснится, что Игорь не только с твоего ведома к Лукоморью отправился, но и по-твоему повелению.

Ярослав заерзал на стуле.

— Тебе бы только оболгать меня! Оболгать и унизить! Дал же Господь брата!

— Ольстин когда к тебе вернулся с плохими вестями, в конце мая? — спросил Святослав, пристально глядя на Ярослава. — Я с войском тогда в Смоленске был, но ты не упредил меня. Мне обо всем случившемся верные люди поведали уже в Любече, три недели спустя. Ни ты, ни Ольстин не посылали своих людей в Путивль иль в Новгород-Северский, чтобы разузнать, может, и спасся кто-то из войска Игорева. Не один Ольстин такой счастливчик.

А ты, брат мой, не навестил жену Игоря и сыновей его, не утешил их. Не пригласил в гости жену Всеволода и мать Святослава Ольговича потому, что вместе с Игорем затевал это дело и часть вины за случившееся на тебе лежит.

— Не было у меня сговора с Игорем, — вскричал Ярослав. — Богом клянусь, не было!

— Замолчь! — Святослав грохнул по столу кулаком. — Ты Игорю ковуев дал во главе с Ольстином и сам в поход собирался, да перетрусил в последний момент. Теперь храбрецы лежат в чужой земле либо в колодках рабских прозябают, а ты, как Иуда, отрекаешься от них, будто не пил ты с ними заздравные чаши.

В покой, наклонив голову в низких дверях, без стука вошла статная женщина в длинном белом платье из блестящей византийской бебряни, расцвеченном голубыми цветами. Это была супруга Святослава Радомея, дочь полоцкого князя Василька Святославича.

— Поберег бы себя, свет мой, — тихим, грудным голосом промолвила княгиня, подходя к мужу. — Ты уже не в тех летах, чтобы так горячиться. Да и слова для твоего брата как об стенку горох. — Радомея с неприязнью взглянула на Ярослава.