Чикатило. Зверь в клетке - Сергей Юрьевич Волков

– Его поймали, да? – спросила тихо и просто.

Виталий расправил газету, показал заголовок. Ира прочла, снова смяла газету, с ненавистью швырнула в урну.

Витвицкий растерянно глядел на любимую женщину, не зная, чего от нее теперь ждать. Ира посмотрела на него и грустно улыбнулась:

– Пойдем домой.

– Осужденный Чикатило, прямо, – холодно скомандовал конвоир.

Чикатило переступил порог и вошел в большую комнату. У стены стоял стол, за ним сидели офицер охраны и врач. Присутствие последнего добавило Чикатило тревоги.

Прокурор и конвоиры вошли следом. Тихо хлопнула дверь. Прокурор прошел вперед и присоединился к сидящим за столом.

Чикатило по-прежнему стоял посреди комнаты, не зная, как себя вести.

– Осужденный Чикатило, вы подавали прошение о помиловании на имя президента Российской Федерации Ельцина Бориса Николаевича, – официально-монотонно забубнил прокурор.

– Подавал! – оживился Чикатило. – Мне не хочется уходить из жизни, оставлять мою жену – подругу тяжелых многих лет, больную, беспомощную, она не переживет. Три года пытаются внушить мне и всему мировому общественному мнению, что Чикатило – преступник, насильник, убийца, людоед…

Сидящие за столом переглянулись, офицер охраны поморщился. Чикатило вошел во вкус и говорил теперь уверенно, с напором, будто перед журналистской камерой:

– Без всяких фактов и доказательств! В погоне за сенсацией никто не замечает голословных, надуманных утверждений. Содержат меня, больного человека, в камере смертника, по сфабрикованному делу, без суда и без следствия…

– Довольно! – громко оборвал его прокурор. – Вам отказано в помиловании.

Слова ударили по ушам, Чикатило пошатнулся. Этого не могло быть, он ведь все сделал правильно… И его интервью… Журналисты – четвертая власть… Эта девушка… Алена… Она же обещала, что все сработает.

Чикатило снял очки, заморгал часто-часто и опустил голову.

– Это немыслимо. Моя трагедия совпала с кризисом коммунизма. Я – жертва и орудие этого монстра, – заговорил он с тихим возмущением, с каждым словом все больше распаляясь, повышая голос. – Мне обещала четвертая власть! Свободная пресса! Прошу реабилитировать моих деда и отца, отменить мой смешной приговор тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года на три месяца тюрьмы за хищение того, что украли другие. Моя жизнь связана с жизнью страны! Мы – мирные люди! Не ждали агрессии Наполеона и Гитлера, но ответили партизанщиной.

Сидящие за столом снова переглянулись. Прокурор встал.

– Чикатило, хватит! – И бросил конвою: – Проводите его.

– В Москву? – с надеждой спросил Чикатило.

– Выполняйте! – проигнорировав вопрос, приказал конвоирам прокурор.

Конвоиры молча вели его по коридору, кажущемуся бесконечным. Он шел, едва переставляя ноги, а в голове крутилось по кругу, словно на заевшей пластинке:

Меня травили, преследовали, как бешеного волка, десятки лет от рождения. Меня изгнали из работы, из жилья – на вокзалы, в электрички, в лесополосы!

Чикатило шаркал по коридору. Впереди у стены стояла симпатичная девушка. Конвоиры словно бы не видели ее. Но он видел совершенно точно. И она его видела. Когда Чикатило провели мимо, девушка не сказала ни слова, молча проводила его взглядом.

Я предупреждал всех: «Спасите, помогите». Но ассирийская мафия доконала меня. Вынудила меня перейти к партизанским методам защиты, против всех, кто шел в партизанский лес, преследовал меня, всех агентов мафии я направлял как «языков» к командиру партизанского отряда. Я защищал свою честь и свою хату на баррикаде до последнего…

У стены стоял мальчик. Кажется, его звали Валера.

– А мы скоро придем? – спросил он Чикатило, когда они поравнялись.

Осужденный не ответил, в его голове звучало:

Прошу перевести меня в Москву! Туда, где можно говорить правду о моем странном, сенсационном деле! Я хочу написать мемуары о моей трагической жизни, чтоб встретиться со специалистами – юристами, сексопатологами, психиатрами! Вызовите прессу! Это произвол!

Чикатило подвели к тяжелой металлической двери. Лязгнул засов, дверь распахнулась. Он уперся, обернулся на конвоиров:

– А вы?

– Проходите, – отстраненно произнес сопровождавший его и конвоиров офицер.

– Да? Я… Я иду, – забормотал Чикатило и вдруг снова обернулся, почти закричал, неожиданно резко. – А вы?!

– Прямо! – скомандовал холодно один из конвоиров. – Осужденный, выполняйте!

Чикатило замешкался, снова с надеждой поглядел на офицера, будто искал у него защиты, будто хотел сейчас услышать от него другое решение.

Конвоир подтолкнул Чикатило в распахнутую дверь, второй начал закрывать дверь. Но Чикатило вдруг резко развернулся и заорал через приоткрытую дверь высоким истеричным голосом:

– Почему меня не помиловали? А мораторий на смертную казнь? У нас свобода!

Конвоиры навалились на дверь.

– Где журналисты? – Чикатило забарабанил кулаками по гулкому железу. – Почему нет журналистов?! Я хочу сделать заявление!

Под натиском конвоиров дверь закрылась, лязгнул засов.

Чикатило затравленно обернулся. В расстрельном кабинете – небольшом помещении два на три метра – не должно было находиться никого, кроме него. Но почему-то он увидел перед собой мальчишку с косо повязанным пионерским галстуком. Он увел его с железнодорожной платформы, чтобы показать щенка овчарки. Кажется, мальчика звали Сережа…

Сейчас Сережа смотрел на него с превосходством.

– Струсил? – спросил он с насмешкой. – Трус-трус, белорус, на войну собрался…

Чикатило обернулся и снова принялся стучать в дверь:

– Откройте! Вы не имеете права! Я буду на вас жаловаться лично Ельцину Борису Николаевичу! Он демократ, он меня помилует! Откройте!

Но в коридоре стояла гробовая тишина. Чикатило отшатнулся от двери, сделал шаг назад, завертелся, заозирался, оглядывая крохотное пространство комнаты. Кроме двери, через которую он вошел, здесь была еще одна металлическая дверь с маленьким железным окошком.

Это была последняя надежда. Чикатило бросился ко второй двери, принялся пинать, бить по ней кулаками.

– Откройте! – кричал он, срывая голос. – Откройте! Выпустите меня! Сохраните мне жизнь!

Словно услышав его, железное окошко в двери распахнулось, и Чикатило увидел направленный на него ствол пистолета. Он перестал кричать и замер, словно прикинувшееся мертвым насекомое, как делал всегда в минуты опасности.

В звенящей тишине раздался еле слышный щелчок – пистолет