Демон и Бродяга - Виталий Сертаков

Зрители на скамьях раскачивались, били в ладоши и колотили деревянными сандалиями по полу. Подавляющее большинство было одето очень легко, многие вообще явились босиком; Ковалю пришло на ум слово «туника». Кажется, это называлось именно так…

Между рядами сидящих и лежащих на покрывалах пробирались загорелые парни с подносами и кувшинами. В проходе несколько человек свалились на пол, не в силах забраться на свои места. Дочерна загорелые лица, кудрявые шевелюры, украшенные венками, золото браслетов на голых руках. Женщины с открытой грудью, подросток, целующийся со взрослым мужчиной, старуха, с задравшейся до пояса юбкой…

Артуру стало казаться, что от паров спиртного его сейчас вывернет наизнанку, но тут барабан заиграл еще бойчее, чернокожий мальчишка пробежал вокруг сцены, поджигая факелом бронзовые тазы с маслом, и зрители взревели.

Надо срочно проснуться, пока я не сошел с ума…

Двое мускулистых мужчин на арене скинули латы и остались обнаженными, зато вместо блестящих шлемов у них на головах появились козлиные маски. Несколько чернокожих мальчишек привели козу. Ее витые рога были украшены цветами. Роскошная белая шерсть струилась до земли, в нее были вплетены ленты с бубенчиками, а копытца и морда раскрашены золотой краской.

Барабанщик отбивал неистовый ритм, виночерпий вскрыл вторую бочку. Передние ряды зрителей колотили ногами по полу, женщины визжали. Один из коричневых гигантов, тряся козлиной бородой, ухватил животное за рога, второй обошел козу сзади, демонстрируя залу свой поднявшийся пенис.

Толпа скандировала лозунг из двух слов на непонятном чужом языке. Оркестру начали помогать певцы. Коза верещала так, будто ее поджаривали заживо.

Когда он осмелился открыть глаза, козу уже увели. Теперь ее место заняла женщина. Из своего укрытия Коваль видел только спину и зад одного из атлетов. Он сделал шаг вперед. Актеры, видимо, намазались маслом, пламя факелов плясало по их отполированным безволосым телам, козлиные морды раскачивались из стороны в сторону. Они легко удерживали женщину на весу между собой, а четвертый участник представления, высокий поджарый негр, поливал совокупляющихся вином из бочонка. Рубиновый напиток стекал по их плечам и ногам. На секунду показалось запрокинутое женское лицо, открытый рот, ловящий струю напитка.

Коваль сделал еще один шаг. Он не мог оторваться от мелькания мокрых мышц. Он не мог набрать в грудь воздуха.

Словно острая спица воткнулась в левое подреберье.

В отличие от козы, актриса выглядела абсолютно счастливой, она рычала от страсти, оставляя ногтями длинные царапины на спине мужчины. Ее рыжие волосы, пропитавшиеся вином, так не похожие на кудрявые шевелюры остальных участников действа, падали ей на глаза. Оба атлета обнимали одной рукой друг друга за плечи, а свободными руками поддерживали свою партнершу за бедра, разводя ее ноги в стороны.

Театр ревел от восторга.

Мужчины, чтобы зрителям была лучше видна их слаженная работа, мелко переступая ногами, начали медленный поворот вокруг оси. Чернокожий подросток остервенело бил в гонг, флейтисты раздували щеки.

Еще шаг вперед.

Сердце, как мятая салфетка, перевернулось в груди.

Слипшаяся троица развернулась. Женщина смеялась. Коваль видел ее вздымавшиеся ребра, ее скользкие от пота, дергающиеся бока. Он медленно поднимал взгляд, словно преодолевая чудовищную тяжесть, навалившуюся на веки. Внезапно он ощутил боль и одновременно острое удовольствие внизу живота. Его передернуло при мысли, что это же самое должна была чувствовать женщина при каждом толчке двух раздувшихся поршней.

В следующий миг он встретился с ней глазами.

Актриса отбросила с мокрого лба волосы, откинулась затылком на плечо того, который входил в нее сзади, потерлась щекой о козлиную морду и откровенно улыбнулась мужу.

– Надя… – выдохнул Коваль, хватаясь за сердце.

И черная бездна поглотила его.

…Сердце разрослось до размеров тела. Оно лупило в каждой клетке, отдавалось молотами в затылке, в животе и в ноющих коленях. Артур сделал над собой мучительное усилие и наполовину открыл правый глаз.

Кощей сидел рядом, на холодном кирпичном полу, и невозмутимо набивал трубку.

– Это и был ад? – непослушными губами произнес Артур.

– Хоть один нашелся, кто что-то понял, – Кощей выдохнул терпкий дым и одобрительно похлопал президента узловатой ручищей по плечу.

– Что теперь?.. Объясни мне. Помоги, пожалуйста. Что я должен делать?

– Это ведь твой ад, – искренне удивился Кощей. – Представляешь, что начнется, если мы кинемся копаться в аду каждого. Посмотри на меня внимательно, я же не психотерапевт, правильно?

– Правильно, – согласился Коваль, пальцами поднимая веки на левом глазу. Он внимательно осмотрел Кощея – у того на спине отшелушивался старый железный доспех, из-под него уже торчал новый. – Ты точно не психотерапевт, у них железо из жопы не растет. Но…

– Что «но»? – Кощей зачмокал, засопел, отгораживаясь от собеседника табачным облаком. – Что «но»? Бросил бабу, касатик, за ради диковин заморских али ради пения ангельского. Чего желать, скажи на милость? Сам ведь под других ее подкладывал, чай нет?

– Это было раньше, – уперся Коваль. – Десять лет назад не хватало родящих женщин, не хватало детей. Это было нормально, каждая женщина, способная родить, рожала за деньги. Я не ревновал ее, а она – меня.

– Тады чего егозишь? – хихикнул Кощей.

– Больно, – признался Коваль. – Сам не пойму, отчего так больно. Выходит, что я всю жизнь ей чего-то недодавал.

– Выходит, – уголек в трубке Кощея то разгорался, то гас, завораживая, притягивая взгляд. – Ад, он ведь за час не вырастает, вот так-то, мил человек.

– Но двое… козлы… негры! – не мог успокоиться Артур.

– Ты только не забудь, – всполошился хозяин Нави. – Это только твой ад, Надежду твою он не касается. Попытаешься ее в свои темные чертоги заманить – не жить вам обоим, это уж точно. Ну, насмотрелся, пора за дело. Китоврас, слышь, стоит ему прах-то доверять?

– Да вроде не придурошный, – оценил человек-конь.

– Тогда – пошли к Яге. Это ж надо, китоврасушка, поверить не могу – Феникса сыскали, а?

– Да уж, удивительное – рядом, – флегматично подытожил кентавр. – Лады, я вас провожать не буду, дел полно. Эй, Белый царь, слышишь? Мы долгов не забываем. Если что – свисти, у тебя в левом кармашке…

И ускакал по белому тоннелю.

Артур перебрал все три левых кармана, пока не обнаружил камешек. Черный сверкающий камешек, такой же, как носил на груди кентавр. С одной стороны камешка виднелось крохотное отверстие. Такого странного свистка Коваль никогда не встречал, но подарки обсуждению не подлежат.

– Пошли, что ли? – Кощей взглянул куда-то вверх, словно там висели часы. – Паренек-то твой кончается…

36

ФЕНИКС

Они не успели.

Или не успели бы в любом случае, Коваль этого так и не понял. Буба умер, последние минуты его сердечко отстукивало все триста ударов в минуту, Варвара не успевала менять на его лбу мокрые тряпки. Мортус сидел подле, грустный, обернулся на скрип двери.

– Кажись, птица мне нужна… да, так и есть…

– Буба что-то сказал перед смертью? – шепотом осведомился Коваль у Варвары.

– Бормотал навроде, – замялась девушка. – Бродяга-то, после евонных слов, сам не свой. Не поверишь, в ключе студеном искупался, вот только что, до вас. И щей с мясом котелок навернул, ага. А теперь вон, варит дрянь какую-то в котелке, Яга корешков ему нанесла, ага. Ой, а это кто с тобой, страшненький такой, с ключами?

– Это… это друг, – Артур решил раньше времени не называть Кощея по имени. Мало ли какие сказки читали Варваре в детстве?

Кощей коротко обнялся с Виевной, понюхал бурлящую жидкость в большом котле.

– Вроде с ахир-травой не перестарались, а? Слышь, старуха, птица ему нужна. Дашь сову?

Но Бродяга, тем временем, и сам обратил внимание на сову Яги. Акушерка безропотно позволила забрать одну из самых крупных птиц, хоронившихся от света на чердаке избы. Бродяга не стал брать сову в руки, он сунул в зубы тонкую трубочку, окунул ее другой кончик в склянку с порошком, приблизился к птице и дунул. Сова захлопала крыльями, заухала, забилась и… обмякла.

– Эхма, верно делает, – причмокнул губами Кощей.

Бродяга двигался по избе, словно сомнамбула, никого вокруг не замечая. Но с каждой минутой его поступь становилась все более упругой, а движения – точными. Пряди абсолютно белых волос на затылке старца начали прорастать нежно-русым цветом. От момента, когда Бродяга впитал предсмертное слово Виолы Чен, он помолодел лет на двадцать, а в пересчете на его почтенные года – так и на целый полтинник.

Он расправил уснувшую сову, положил на тряпку, поближе к тлеющим углям очага, и нахмурился, не соображая, что же предпринять дальше. Птица была жива, дергала когтистыми лапками, разевала клюв. Кощей пришел на помощь, раздвинул ей клюв щипцами, глубоко загнал внутрь трубочку с порошком и снова дунул.